По вечерам к нашим домам подходят дворняги: гаражная Альма, которую шоферы зовут «всеобщая радость», быстроногий вертлявый Валет из бойлерной, добродушный флегматик Степа с трикотажной фабрики, и его брат — дремучий бородатый Остап с овощной базы, который не любит всякие нежности — поглаживания и прочее. Днем эти собаки служат сторожами и сидят на цепи, вечером их ненадолго отпускают «размяться» — все они друзья Челкаша, и мои тоже.
Одно время около наших домов было много и бездомных собак, среди них — старожил Рыжий, любимец детворы, большая лохматая дворняга — он жив до сих пор. Говорят, его привели строительные рабочие, когда еще только осушали болото и закладывали фундаменты первых домов. Потом строительство закончили, рабочие уехали, а Рыжего, как водится, бросили… Он уже старый — зубы желтые, источенные, глаза слезятся, одно ухо отморожено, передняя лапа перебита — он ходит прихрамывая. Целыми днями Рыжий спит у подъездов; просыпается, только когда кто-нибудь выгуливает маленьких собачонок: тут Рыжий приподнимается и, припадая на больную лапу, сопровождает гуляющих — охраняет от случайно забредших к нам незнакомых собак. Лает Рыжий редко, только когда завидит «газик», бросается вперед и сипло басит. Говорят, такая машина когда-то сбила его подругу. Рыжего подкармливают все, а некоторые и прячут в подъездах от собаколовов.
У бездомного Букета когда-то был хозяин, но однажды собаку вырвало, а хозяин подумал — нагадила, и жестоко отлупил пса. Букет сбежал и поселился в кустах у Лихоборки. Дворники помойные ведра выносят, и он с ними ходит взад-вперед — вроде помогает; выйдут доминошники — он с ними посидит.
Еще один полупородистый пес Сандал стал ничейным после смерти хозяйки. Сандал был мрачный, замкнутый — никогда не лаял, ни к кому не приставал, но если собаки затевали драку, подходил и молча хватал за загривок.
Собак на другой стороне Лихоборки владельцы бросили, когда сносили деревянные дома, а жильцов переселили на новое место. Обычно днем собаки прятались в подворотнях, а с наступлением темноты шастали по помойкам. Только две маленькие дворняжки — крутолобый Уголек и его подружка хромоножка Найда и днем бродили между домов — бегали с ребятами в магазин и на озеро, а зимой провожали до школы.
Мы с Челкашом дружили с этими собаками; он с ними играл, я их подкармливал, и понятно, мы нешуточно привязались к ним, а они к нам и подавно, даже сопровождали нас во время прогулок к озерам. Случалось, я и лечил наших бездомных друзей: Найде замазывал лишай, Угольку промывал глаза марганцовкой, у Сандала вытащил рыбью кость из пасти, у Букета занозу из лапы. После этих «лечений», собаки уже воспринимали меня, как вожака их стаи; во всяком случае ходили за мной по пятам и постоянно заглядывали в глаза, ожидая приказаний.
Как-то зимой, прогуливаясь с Челкашем, я обнаружил под котельной теплый подвал и, купив дешевой колбасы, стал туда приманивать бездомных «ребят» так я называл их; за несколько дней собрал всю окрестную собачью братию. Было смешно смотреть, как, перекусив, собаки укладывались в подвале, ссорились из-за лучших мест, толкались, ворчали, потом засыпали, прижавшись друг к другу.
Старушка, у которой было много собак и кошек, почему-то считала меня ветеринаром, при встрече раскланивалась и говорила:
— Вы знаете, Сандала кто-то ударил по голове. У него кровоподтек возле уха. Пожалуйста, подлечите его и возьмите под свою защиту.
Я уже и на самом деле всерьез вошел в роль лекаря и опекуна, но вскоре убедился, что являюсь всего лишь бесправным любителем животных.
Однажды весной во время собачьей свадьбы Альма увела часть собак в парк за гаражи; вместе со сворой убежали Чарли и наш Челкаш. Я кое-что знал о методах собаколовов, знал — они промышляют на рассвете, и именно во время собачьих свадеб, что выглядит особенно жестоко.
Целый день до полуночи и все следующее утро я искал собак и нашел их вовремя: в парке уже стоял зеленый фургон, и знакомые «лиловые носы» с улицы Юннатов «обложили» стаю, перекрыли выход из парка и приманивали своих жертв колбасой — ничего не подозревающие собаки доверчиво подходили к мужикам. Часть бедолаг уже была в машине за решеткой. Я подбежал в тот момент, когда «лиловые носы» запихивали в фургон… Челкаша!
— Стойте, мужики! Это мой пес.
— Чего ж отпускаешь без ошейника?!
— Сбежал. Сами понимаете — свадьба. Вот вам.
Я протянул собаколовам три рубля; Челкаш бросился ко мне, начал прыгать, лизаться, а в фургоне — Букет, Уголек, Найда — еще разгоряченные, не отошли от своих игр, но уже в глазах страх, топчутся, дышат тяжело.
— Мужики, — говорю, — давайте договоримся. Выпустите их всех. Сейчас принесу рублей пятнадцать.
— Это можно, но у нас план. Есть постановление… Не сегодня, так завтра отловим. Ну, тащи четвертной, а там разберемся.
Я отвел Челкаша домой, занял у соседей деньги, принес «носам», они отъехали за гаражи, подальше от любопытных глаз, и выпустили пленников — те сразу дунули за Лихоборку.
— Зря стараешься, — сказали собаколовы, отъезжая. — У нас ведь план… Надо поставлять в институты. Все одно выловим.
А потом собаки стали исчезать. Первым пропал Букет; говорят, его какой-то алкаш отнес за пятерку на опыты.
…Однажды утром я проснулся от громкого воя Челкаша — он тревожно бегал по комнате, прятался за шкаф, стаскивал с меня одеяло. Я выглянул в окно и увидел зеленый фургон. Челкаш уловил далекий призыв своих собратьев и отчаянно будил меня, звал на выручку, но когда я выбежал из дома, фургон уже выруливал на шоссе…
В тот же день выяснилось — майорша все-таки пронюхала про подвал в котельной и долго поносила «всяких любителей животных», которые «с жиру бесятся, а их собаки разносят заразу», а потом вызвала собаколовов, навела их на собак и сама руководила облавой. Загребли незнакомого пса и Уголька с Найдой.
Говорят, Найда спряталась за коробками на помойке, но ее выдал торчащий хвост. Уголек долго отбивался и сумел-таки забежать в подъезд, но собаколовы накинули на него веревку, выволокли на улицу.
— Что же вы делаете, при детях-то?! — покачал головой какой-то старичок.
Летом, когда я был в отъезде, собаколовы наведались еще раз, и около наших домов не осталось бездомных собак. Говорят, в то утро «носы» решили забрать всех животных, но Рыжего успели спрятать жильцы, сильный Сандал вырвался и убежал к каналу; один парень днем его видел уже в Химках — с подбитым глазом, разорванным ухом он бежал, весь в слюне: видимо, решил спрятаться в загородных лесах… Альму будто бы избили, но она успела скрыться в своей гаражной будке… Одни говорят, что Валета увезли, другие — что на него накинули петлю, но он оборвал ее и с обрывком веревки на шее кинулся на проезжую часть улицы, и что за ним погнался один из «носов» с сачком на шесте, и что Валет сообразил бежать по осевой линии между потоками машин, и что ему удалось убежать от преследователя, но в конце улицы он попал под грузовик. Я сам ничего этого не видел. Говорят.
Самые лучшие компании в которых я бывал, — компании джазовых музыкантов. Когда собираются мои знакомые писатели, они, испытывая жгучее беспокойство, говорят о гонорарах, упорно заставляют слушать свои вещи, вешают друг на друга ярлыки; когда собираются мои приятели художники, они, распалив неконтролируемое воображение, говорят о картинах, которые пишут, и в их словах сквозит неутолимое желание прославиться, под конец они непременно крепко выпивают и в винных парах взахлеб болтают о женщинах; когда собираются мои друзья джазовые музыканты, они играют!
Вот уж одержимые люди! Ради музыки они отказываются от многих благ и удовольствий.
Меня окружает немало практичных людей; одни из них охвачены лихорадкой накопительства, вещизма: приобретают машины, строят дачи, другие из-за границы привозят шмотки, во всем стремятся перещеголять друг друга и никак не могут угнаться за своими дурацкими мечтами. А мои друзья музыканты обитают в коммуналках, не вылезают из долгов, плохо обуты и одеты — некоторые всю жизнь не имеют костюма, — но скопили деньги на инструменты и при случае отдают зарплату за пластинки. Некоторые из них, получая гроши, играют в кафе, а остальные по вечерам кочуют из одного увеселительного заведения в другое, запросто забираются на сцену и присоединяются к играющим. И это так же естественно, как завалиться ночью с компанией к близкому другу.
На сцене они сильно заводят друг друга, особенно если врубят какую-нибудь зажигательную вещь, ну хотя бы «Как высоко луна». Раскочегарятся — дальше некуда, весь зал трясет от их огня. А они знай себе посмеиваются, подмигивают друг другу, отпускают шуточки. Остроумные все, черти! Да и как не хохмить, ведь джаз, в сущности, веселая штука. Отыграв соло, раскланиваясь и улыбаясь, смахивая капли пота, они один за другим отходят в глубину сцены и оттуда, отбивая такты ногами, искренне восхищаются каждой отлично сыгранной фразой товарища. Вот это особое взаимопонимание, доброжелательное отношение друг к другу, искренняя радость от успеха других и отличают джазистов от всех других кланов.
