Грохот так же мгновенно прекратился, как и возник, а ты продолжал сжиматься и, давя ладонями уши, боясь опять его услышать, уверенный, что умрешь, когда увидишь то, что вокруг тебя, рядом с тобой, в чем только что спал…
Ты страшился окружающей тьмы, но кажется, страшней ее был бы для тебя свет.
Невидимая в темноте дверь приоткрылась, оттуда вырвался желтый луч, ударив тебя по глазам и еще больше ослепив.
Впрочем, ослепление было недолгим: зажмурившись, ты открыл глаза и понял, что это луч ручного фонарика и держит его в руке белый негр.
Он что-то говорил, испуганно улыбаясь.
Ты убрал с ушей ладони, и включился звук – гортанный негритянский голос говорил растерянно и недоуменно:
– Ни фига себе, дядь Жень… Ну вы даете, дядь Жень…
Луч фонаря осветил лежащие вповалку гробы, посреди которых, сжавшись, сидел на корточках ты.
– Ни фига себе… Ну вы наделали делов… Хорошо, Федор Михайлович не видит…
– Какой Федор Михайлович? – выпрямившись, спросил ты, испытывая идущее изнутри раздражение.
– Федька Смерть, – ответил белый негр, входя в комнату и раздражением отвечая на раздражение.
– А, – вспомнил ты, и раздражение сменилось злостью.
Было очевидно, что это он, Федька, Федька Смерть весь этот спектакль устроил. Что называется, накормил, напоил и спать уложил…
– Где он? – потребовал ответа ты.
– А они все уехали, вы разве забыли? Насчет кладбища договариваться.
– Насчет какого кладбища?
– Для собак и кошек.
Ты поморщился, вспомнив.
– Небось договорились, а потом в сауну с мохнатками поехали это дело отмечать. Они всегда так делают. А меня с собой не берут, говорят, маленький еще.
Ванюшка поднял поваленный гроб и поставил его к стене.
– А почему света нет?
– Не знаю. Здесь часто вырубают… Вот я вам свечку и зажег на ночь, чтобы вы не испугались, когда проснетесь. А вы все равно испугались. Испугались? Один Федор Михайлович не боится в гробу спать…
– Федор Михайлович, – усмехнулся ты, все больше приходя в себя. – Сколько сейчас времени?
Ванюшка посветил на свои наручные часы с белым ремешком и ответил:
– Четыре.
«Неужели ровно?» – испуганно подумал ты и спросил:
– Неужели ровно?
Ванюшка вновь взглянул на часы и кивнул.
В груди заныло, заломило, сжалось до боли.
«Но почему? Почему? Почему?» – спрашивал ты непонятно кого непонятно о чем.
– Помогите, дядь Жень, – попросил Ванюшка, поднимая гроб, и ты наклонился, но лишь до него дотронувшись, испуганно выпрямился и кинулся в дверь.
– Вы куда? – побежав за тобой, Ванюшка выскочил на крыльцо и остановился рядом.
Ты стоял часто и глубоко дыша, с трудом справляясь с подступившей дурнотой.
Темнота была почти такая же, как в комнате, пока в ней не появился со своим фонариком Ванюшка.
Воздух был сырой и плотный.
Ветер дунул в лицо, и ты качнулся.
«Я же еще пьян, – подумал ты, направляя свое раздражение и злость на себя. – Надо же так напиться… Свинья… Сволочь и свинья!»
Но ругать себя долго ты сейчас не мог.
На это просто не было сил.
Задумавшись ни о чем, ты смотрел в одну точку, и все это время неподвижно и терпеливо белый негр стоял рядом.
– Где здесь у вас туалет? – спросил ты, усилием воли вырывая себя из губительного оцепенения.
– Можете прямо отсюда с крыльца пописать. Я всегда так делаю, – участливо проговорил Ванюшка.
– Я спрашиваю – где туалет?! – выкрикнул ты.
Ванюшка засмеялся.
– Интеллигенты с крыльца не писают?
Ты вспомнил вчерашний разговор и поморщился, как от приступа изжоги, ненавидя себя и презирая: «Сволочь и свинья, сволочь и свинья! И еще скотина в придачу».
– Я спрашиваю… – сердито повторил ты.
– Туалет на ремонте. Мы все вон туда в сортир ходим… – Ванюшка указал направление лучом куда-то за деревья.
– Дай… – ты протянул руку к фонарику, но Ванюшка спрятал его за спину и объяснил, улыбаясь:
– Я с вами пойду. Папа сказал: «Охраняй его, как бога».
– Кого? – не понял ты.
– Вас, дядь Жень…
Ты вспомнил вчерашний разговор и усмехнулся.
– Ты же говорил, бога нет.
Ванюшка улыбнулся.
– Теперь есть.
Ты скосил на него внимательный взгляд: «Знает или нет? Сказал ему Федька или нет? Зачем я им нужен, зачем ему меня охранять? Как бога…»
В опущенной руке русского негра покачивалась бейсбольная бита.
«Или я, или бог, – вспомнилось умозаключение этого странного, страшного, случайного в жизни человека. – Ты, конечно ты… Если он (русский негр) есть, то его (бога) конечно же нет… И всё… Всё. И точка! Точка. Как там у них в церкви поют: “И ныне, и присно, и во веки веков”.
Аминь!
Аминь, вот именно – аминь.
Белый негр, русский негр, человек будущего, осуществленная мечта идиотов…
Дîжили, доже́ли, дождались, чёрт бы вас всех побрал!»
Злые, как осенние мухи, мысли кусали тебя в сердце и в мозг, и, больше не в силах этого выносить, ты сделал с крыльца шаг.
Ванюшка тут же сделал шаг за тобой.
Ты остановился и взглянул на него вопрошающе.
Тот смущенно засмеялся:
– Я теперь, как привязанный.
«Знают, понятное дело – знают, непонятно только – зачем? Зачем я им нужен?»
Это был вопрос, на который ты не знал ответа, но и не собирался его узнавать.
– Мне нужно в туалет, – спокойно, но требовательно проговорил ты.
– Так вы по-большому? – Как всех детей, этого крупного и страшного ребенка живо интересовали проблемы естественных человеческих отправлений.
– По самому, – усмехнулся ты.
– По самому, – понимающе кивнул Ванюшка.
– По самому, – повторил ты, мгновенно поняв, что должен дальше делать, но не зная как.
– Бумажку возьмите, – участливо проговорил он.
Твой взгляд наткнулся на Большой атеистический словарь, который был у тебя под мышкой, – сам не заметил, как его с собой захватил.
– Бумажка со мной.
Во время сна он лежал у тебя на груди и давил, как крышка.
Ванюшка нерешительно засмеялся.
– Ты чего? – спросил ты.
– Интеллигенты без книги в туалет не ходят? – громче засмеялся белый негр.
Ты вновь усмехнулся.
Странно, но ненужная, никчемная книга эта придавала тебе силы, поддерживала и даже как будто уравновешивала, помогая сохранить вертикальное положение.
– Дай фонарь, – потребовал ты у входа в маленькую дощатую наскоро сколоченную уборную.
Ванюшка медлил, растерянно глядя на фонарик в своей руке.
– Хочешь, чтоб я там провалился ко всем чертям? – зло подстегнул ты его, сам себя не узнавая и списывая все на похмельное состояние.
Войдя в глухое пространство нужника, ты осветил грязные стены, ступеньку, очко и глянул вниз… Выскользнув из руки и недовольно чавкнув, фонарь беззвучно пропал в последнем людском непотребстве и там продолжая светить. Ты растерялся, но тут же обрадовался и, открыв скрипучую дверь, вышел из темноты в темноту.
Белый негр был виден даже в этой русской египетской тьме. Было в нем что-то фосфоресцирующее.
– А фонарик где? – спросил он испуганно.
– Упал, – ответил ты равнодушно.
– Куда?
– Туда, – ответил ты, стараясь, чтобы ответ звучал еще более равнодушно, но сквозь напускное равнодушие сам по себе стал пробиваться смех.
(И что за дурацкая привычка – смеяться, когда смеяться нельзя.)
Ты отворачивался, смотрел в сторону, сдерживая себя.
– Вы чего? – обиженно заныл Ванюшка.
Но это было и вправду смешно. Вспомнился Маяковский: «Светить всегда, светить везде, до дней последних донца!» Да, донца, вот именно, до донца…
– Да вы чего? – обиженно и возмущенно завопил белый негр и кинулся в уборную.
И поняв, что надо бежать, ты побежал – опять побежал, в который раз своего пребывания в бегах побежал, все же, видимо, пребывая в бегах не бегать нельзя.
Когда начались могилы (а начались они довольно скоро), бежать стало гораздо труднее, и дело даже не в звездах и крестах, их ты как раз различал во тьме, потому что, как ни крути, тьма была все-таки больше русская, чем египетская, а вот оградки были не видны совсем, – вне зависимости от звезд и крестов, кладбище было русским, а русское кладбище – это прежде всего оградка. По сути своей не стяжатель, а если и стяжатель, то довольно-таки бестолковый, из-за обилия земли вокруг русский человек относится к ней наплевательски, но очень трепетно относится он к последнему своему уделу, руками родственников тщательно огораживая его и как бы говоря оттуда: «Мучили меня всю жизнь, обижали, притесняли, а теперь дайте мне на своих огороженных законных двух квадратных метрах в покое полежать».
Ты упал раз пять, споткнувшись об эти чёртовы оградки, и довольно опасно упал, прежде чем услышал гортанный тарзаний крик.
– Десять тысяч у. е.!
Ты понял смысл услышанного только со второго или третьего раза.
– Десять тысяч у. е.! Сто тысяч у. е.! Миллион у. е.!
«О чем он, что он имеет в виду?» – думал ты.
