Чашка опрокидывается, чай выплескивается на лак, размывает строчки, написанные прихожанами…
Ха-ха-ха-ха!
И воздух заполняется горячим ветром, будоражащим волнением плотской похоти: звериный пот, зловоние немытых чресл, белые глаза, которые закатываются, пока черные руки томно колотят в стены церкви, этого крошечного форпоста порядочности, столь смехотворно хрупкого, ломкого в беспощадном царстве зноя…
Как ты соскучился по этому, Джером. Этот голос, старый знакомец, он уже так близок, что слова, которые он нашептывает, и собственные мысли священника становятся почти неразличимы. Зачем отрекаться от того, к чему взывает душа? Зачем отказывать себе в жизни?
Жар! Он снова ощущает его, словно уже очутился в аду! Волны знойного воздуха ударяют в жестяные стены его хижины всю ночь напролет, сны и дыхание пустыни сплавляются в одну могучую карусель, пот пропитывает простыни, а он лежит с холодным лезвием, приставленным к телу, со слезами на глазах моля Бога о том, чтобы Он даровал ему силы сделать это, избавив себя раз и навсегда от этого неугомонного корня зла, этого громоотвода для всего нечестивого…
Но ты не сделал этого.
Он не сделал этого — не сумел!
Потому что ты знал правду.
Он сумел только бежать из Африки, захлопнуть дверь, ведущую к этим воспоминаниям, к этому пламени желания и средству его утоления! И с тех пор он каждый день слышал стук в эту дверь!
Открой ее, Джером.
Разве он не молился о том, чтобы этот стук утих? Разве не молился об очищении? Разве не умолял Господа явить ему свет, вывести на благой путь? Но по-прежнему лишь желание, искушение, дьявол являются ему из каждой песчинки, взывают к нему со всех пухлых алых губ, а Христос не являлся ему ни разу, не удостоил его ни малейшим проблеском своего присутствия, ни единым слабым промельком во сне — ни разу за почти семьдесят лет жизни!
Ты знал, что никто не видит тебя.
Как может человек победить в такой битве? Откуда ему взять силы?
Час приближается, Джером. Это мой последний подарок тебе. Еще раз ощутить прикосновение тела к твоему телу. Любовь. А потом — быть может — покой.
Он слышит, как звенит звонок в коридоре, распахиваются двери и тысячи юных ног топочут, убегая на волю.
Плетешься по вестибюлю к кабинету священника, и каждый шаг без Лори как будто разрывает его на мелкие кусочки. Достаешь телефон. Он смотрит на тебя, пустой и равнодушный. Ты представляешь себе, как встретишься с ней и расскажешь о том, что сказал тебе отец, может быть, даже расскажешь ей обо всем, а она скажет тебе что-нибудь умное, доброе. Это всего лишь соревнования по плаванию, Дэниел, ничего особенного. Привет, диджей, не волнуйся, все будет хорошо. Когда представляешь, что она рядом с тобой, то это как бальзам на рану.
Где ты?
Ты пишешь ей эсэмэску, а потом стираешь текст. Ты ведь уже оставил два голосовых сообщения, а в таких вещах действуют свои правила: тебе не хочется, чтобы она подумала, будто ты в отчаянии. Но ты и вправду в отчаянии! И неотосланное сообщение мучительным рикошетом отскакивает в тебя:
Где ты где ты?
— как раскаленный докрасна пинг-понговый мячик. Ты спускаешься по лестнице, проходишь мимо лаборатории Рупрехта. В кабинете священника тишина. А потом на секунду, словно у тебя вдруг прорезается жутковатый дар ясновидения, ты как будто видишь его по другую сторону двери: он неподвижно стоит, будто гигантский богомол. Ты снова раскрываешь телефон. К черту правила! Набери сообщение и отошли его:
Где ты?
Ты стучишь в дверь.
— Войдите, — отзывается голос.
Ты входишь и видишь за столом отца Грина с фарфоровой чашкой, чопорно поднесенной к губам, с маленьким черным служебником, зажатым в руке.
— Ну вот и хорошо, Дэниел, — говорит он. — Закройте дверь, ладно? Сегодня нас здесь только двое.
Чпок! Чпок! Чпок! Если ты любишь пинг-понг, то в пятницу вечером тебе самое место в комнате отдыха для младшеклассников: там игра в разгаре. Стол тикает, как обезумевшие часы, а непобедимый чемпион Одиссей Антопопополус, несмотря на жестоко искусанную лодыжку, продолжает побеждать всех партнеров.
Исход пансионеров, разъезжающихся на выходные по домам, уже прекратился, из тех, кто остался, некоторые снуют из комнат в коридор и обратно, прыскаются лосьонами после бритья и группками выходят куда-то на вечерние улицы, а некоторые нашли себе другие способы развлечения.
— Эй, гляди, Джефф! Вот это ты — чистишь зубы сегодня утром.
— Эй, глядите-ка, а вот я!
— Эй, Виктор, а вот Бартон Трелони бьет тебя по башке — помнишь?
— Еще бы!
Марио, сидя на скамье, пролистывает видеотеку в своем телефоне.
— Джефф, вот опять ты — что-то вытаскиваешь из шкафа. Эй, Деннис, а вот ты говоришь мне, чтобы я перестал тебя снимать.
— Черт возьми! Неужели у тебя там нет хоть какого-нибудь порно, а?
Тут открывается дверь, и в комнату входит Рупрехт. Он вырядился в школьный блейзер, рубашку с запонками, и весь с головы до ног как будто сверкает.
— Ого! Классно выглядишь, Минет!
— Куда это ты, Рупрехт? Идешь к монахиням звать их на свидание?
Окутав себя густым облаком лака для волос, Рупрехт излагает свою последнюю версию “Операции ‘Сокол’”, а именно: он намерен пойти туда, замаскировавшись под самого себя, Рупрехта Ван Дорена, и объяснить монахиням, что его научную работу, то есть установку из фольги, забросили за стену их школы хулиганы, и попросить их вернуть ему ее.
— Неплохо, — отзывается Деннис. — Может, это и сработает.
— Правда, есть опасения, что они могли видеть, как я вылезал через окно прачечной, — говорит Рупрехт. — Но я все-таки рискну. — Он разглядывает свое отражение в зеркале над рукомойником.
— Придурки! — презрительно бросает в адрес группки ребят Даррен Бойс, направляющийся к ванной комнате.
Он выходит, и одновременно входит Скиппи — вернее, он вдруг возникает в дверном проеме, хотя от него исходит такое осязаемое ощущение тяжести, что даже трудно представить себе, что он может как-то передвигаться, словно у него появилась какая-то личная гравитация, которая не дает ему шевельнуть ни руками, ни ногами. В руке он зачем-то держит фрисби.
— Эй, Скипфорд! Как упаковка — справился?
— Не дал отцу Грину себя отыметь, а?
— Ну хотя бы упросил его сначала ужином угостить?
Скиппи, не говоря ни слова, переваливает через порог.
— Слушай, а что это ты с фрисби, Скип?
— А как же твое свидание?
— Она только что позвонила. — Он волочит ноги по линолеуму как зомби. — Она не может прийти, она заболела.
— Заболела? А что с ней такое?
Он пожимает плечами:
— Кашель.
— Чушь!
— Ну что за фигня!
— Может, тебе пойти к ней домой?
— Похоже, ей не очень-то этого хотелось.
— Уф! Да девчонки же никогда тебе не говорят, чего им от тебя хочется, — заявляет Марио. — Это урок номер один при общении с телками. Тебе нужно отправиться к ней прямо сейчас и поцеловать как следует.
— Ну, даже если целовать ее сейчас нельзя, хотя бы грудь потрогать можно? — вставляет Виктор Хироу.
— Виктор прав, — подтверждает Марио. — Я, конечно, не врач, но, думаю, еще никто не заболел от того, что потрогал девушку за грудь.
— Скорее можно заболеть, если не потрогать ее за грудь, — задумчиво замечает Виктор.
— Ну, а если тебе неохота, — говорит Джефф, видя, что Скиппи не слишком радует такая идея, — то оставайся с нами. Может, в пинг-понг очередь займешь?
— Или поиграешь со мной в русскую рулетку? — предлагает Деннис. — Я играю с пятью пулями.
— Или вот… — Марио снова раскрывает свой телефон. — Вот, погляди, Скип, это Джефф. Он чистит зубы, видишь? А вот это чайка на поле для регби… вот просто поле для регби, уже без чайки… а вот ты входишь в дверь, помнишь?
— Черт возьми, Марио, это же было три минуты назад! Конечно, он помнит!
— Да, но он же не видел сам себя.
— Лодыри хреновы, — бросает им Даррен Бойс, возвращаясь из ванной.
Закрой глаза — и небо наполнится горящими самолетами.
Ночь вызвана ______, она скрежещет зубами, царапает себе руки. Воздух похож на девичьи волосы, луна — круглый глаз в ее голове, вот тебе классный леденец сучка как тебе он а ты думала ты такая крутая ну а теперь делай-ка то что я тебе велю
Этого не надо говорить, Карл. В его голове звучит голос Джанин, она объясняет ему свой План. Говори ей то, что я тебе скажу. И тогда она сделает все что захочешь
О кружок вывески как розовый рот широко открытый плотно стискивающий тебя как рука сладко и больно одновременно как порезы у тебя на руке серая крыша как кратеры луны небо свистящее и вихляющее будто оно только что выплюнуло большую веревку тебе нравится шлюха тебе нравится вкус сколько таблеток хочешь за это
