Он вытащил сигарету, «Данхилл-23», длинную, тонкую, с изумительным мягким вкусом, такую дорогую, что на ней даже не было бумажной ленточки, такую специальную, что он мог конфиденциально угощать ею на Рождество своих избранных клиентов.
— Закуришь? — предложил он. — Бери, не стесняйся, — добавил он, видя мои колебания, — платы за нее не взыщу.
Он рассмеялся. Я взял сигарету.
— Теперь, — сказал он, — ты вполне одет.
Он аккуратно прикурил и дал мне прикурить. Откинувшись назад, расслабившись, он продолжил:
— Эдвард, мы живем в цивилизованном мире. Последнее время ты только тем и занимался, что плевал на его законы. Отлично. Допустим, что это был знак твоей жизнеспособности. Я даже представляю твои ощущения. Поверь, я отношусь к тебе с симпатией, понимаю тебя, но мне кажется, что все это слишком поздно. И все же!
Он ослепительно улыбнулся.
— Могу я поведать тебе нелицеприятное, Эдвард? Могу. А насколько ты готов к новой жизни? Сколько ты готов отдать за ту степень безответственности и свободы, которой ты, кажется, возжелал всем сердцем? Цена ведь может быть и выше, чем та, которую ты можешь заплатить. У общества, Эдвард, есть свои права. Общество не будет глядеть на тебя сквозь пальцы. Люди обижены, Эдвард, они не спустят тебе оскорблений. Твои действия уже аукнулись. И тебе это может прийтись не по нраву. Проиллюстрировать?
— Валяй.
— К примеру, ты знаешь, что вчера твой отец упал и сломал бедро?
Молчание.
— Прямо перед домом.
— Когда его тащили в машину!
— Не точно. Спорю, что его не тащили.
— Сломал бедро?
— Да, кость.
— Сволочи!
— Почему?
— Старик не хотел идти с ними.
— Ты уверен?
— Он кричал мне. Они тащили против его воли.
— Эдвард, оставлять старого человека в таком состоянии одного в доме, который…
— Где он сейчас?
— В госпитале.
— Мне надо сходить к нему.
— Тебе это не удастся.
— Почему?
— Потому что, — он взглянул на часы, — через пару часов его положат на операцию…
— Операцию?
— Ему вставят спицу и сошьют ткань в зависимости от того, насколько он повредил бедро. Рентген мало что прояснил.
— Мне необходимо повидать его.
— Извини, но госпиталь получил приказание не допускать тебя до мистера Арнесса.
— Он не отец этой сучки Флоренс, — сказал я. — Он — мой отец.
— Не думаю, что излишняя горячность поможет в такой ситуации. Не надо было выкрадывать его из больницы. Ты похитил человека, едва могущего сказать пару слов, бросил его в накаленном состоянии духа одного в доме, а сам уплыл кататься на лодке со своей нищенкой. Мне рассказали, что, приехав за ним, обнаружили, что он даже не знает, где он. И звал он тебя не на помощь, а чтобы продолжить ссору, которую ты так неудачно начал с ним. Ты ведь рассорился с ним?
— Я не виноват, что он сломал ногу.
— Виноват, и ты знаешь это. Ты чувствуешь вину, и этого не скроешь. А сейчас о других последствиях. Неужели ты можешь представить, что мистер Финнеган снова предложит тебе работу? Неужели ты думаешь, что тебя согласится взять другая компания? Смени фамилию, Эдвард, возвращайся в Турцию. Уж не знаю, что еще!
Он от души рассмеялся, не контролируя себя. Затем продолжил:
— Должен признаться, я посоветовал Флоренс предпринять некоторые меры, чтобы твой счет в банке был закрыт для тебя. Уверен, если бы ты был самим собой, то твой приказ мне был бы: защити мой счет. И счет твоей жены.
— А-а! Так это ты подкинул ей такую мысль!
— Да. Больше не мог выносить твою безответственность и жестокость по отношению к ней.
— Звучит, будто ты готовишь бракоразводный процесс?
— Необходимость в этом отпадет, последуй ты нашим советам.
— Которые заключаются в…
— Флоренс хочет, чтобы ты уехал в одно место, где о тебе позаботятся. Чтобы ты отдохнул.
— Я не хочу никуда ехать. И мне не нужен отдых.
— Первое утверждение, допускаю, — в чем-то верно, а вот второе — глубоко ошибочно. Судя по всему, тебе очень нужно отдохнуть.
— Другими словами, меня спеленали по рукам и ногам?
— Правильно. Потому что ты — это не ты, Эдвард.
— С твоей подачи пошли все эти ограничения, намеки?..
— Да.
— Теперь мне ясно, на чьей ты стороне.
— Я говорил тебе, на чьей я стороне. На стороне вашей семьи. Ее надо спасать.
— А ты, часом, не снюхался с моей женой?
— Эдвард!
— Ты спал с ней?
— Эдвард, это просто гадко. Ты думаешь, я — кто?
— Не знаю. — Я неожиданно почувствовал, что наверняка такая горячность неспроста, и ею все и объясняется. — А? Что ты думаешь? Язык проглотил? Ну, говори! Попробуй ответить. Вопрос простой. Ты снюхался с Флоренс?
— Если это шутка, Эдвард, то она омерзительна.
— Какие уж тут шутки. Вполне серьезно. Итак?
Он смерил меня взглядом. И сделал лучшее, что мог в такой ситуации.
— Я думаю, что Флоренс — экстраординарная женщина, которую принесли на алтарь сошедшего с ума эгоиста. Я видел, как ты хлестал бедную своей самонадеянностью и упрямством. Подобного я не помню за двадцать пять лет практики.
— Теперь хоть что-то начинает проклевываться, — сказал я.
— Только такая правдивая и глубоко добропорядочная женщина может пережить случившееся. Когда я вижу ее печаль…
— Забудем адвокатские выкрутасы, я ведь нащупал жилу, а-а?
— В твоем теперешнем состоянии тебе может прийти в голову только это. Еще бы! Представить кого-нибудь делающим то, что делаю я, без причины невозможно! Разумеется, похоть или…
— И разумеется, именно поэтому ты хочешь упрятать меня в психушку?
Он начал приходить в себя.
— Нет, мой дорогой Эдвард, вовсе нет. Я стараюсь ради тебя самого. Это — суть. Все остальное — шелуха. Я даже осмелился, поскольку уверен в абсолютной правильности моих поступков, зарезервировать для тебя одно место.
— Предположим, что я не воспользуюсь твоей любезностью?
— Придется.
— А где место?
— Слышу здравые речи! Этот институт — наша фирма обслуживает его — называется Армстронг-Робертс Санитариум, в Массачусетсе. Ты поживешь там пару месяцев.
— Да-а…
— Ежедневная консультация с психологом.
— И?
— И другие виды лечения: общая терапия, ванны, групповые дискуссии и частные беседы.
— И?
— Превосходное место. Окрестности — сказка!
— Я буду там свободен?
— Свободен? В каком смысле?
— В прямом. Могу я, например, съездить куда-нибудь? В Нью-Йорк?
— М-м-м. Думаю, если бы такие вещи практиковались в подобных заведениях, то они назывались бы иначе. Ведь лечение происходит непрерывно, человек раскрепощается, изолированный от…
— И я плачу тебе, сукину сыну!
— Поэтому я и терплю. Терплю твои оскорбления, потому что ты платишь мне, сукин сын, поэтому и стараюсь ради твоих же денег!
— Врешь. Настоящую причину я уже сказал.
— Она настоящая отчасти. Я не позволю тебе измываться над Флоренс и дальше. А уже потом, когда ты вернешься к ней, ты скажешь мне спасибо. Флоренс — самая терпеливая и мужественная женщина на свете. Она — твоя опора на старости лет. Без нее ты исчезнешь. Скажу больше, ты исчезнешь, — его лицо перекосила дикая гримаса, — В НИКУДА! Если рядом не будет ее!
— И я плачу тебе, сукин сын!
— Будь добр, прекрати так называть меня — особенно если учесть, что у тебя нет и в ближайшем будущем не будет ни гроша на похлебку, — соображай побыстрее и делай, что я говорю!
Он остановился. Понял, сукин сын, что ведет себя совсем не так, как привык о себе думать. И стал сдержаннее, заговорил спокойно.
— Извини за столь резкую откровенность. Мне доставляет это боль. Но однажды ты поблагодаришь Артура Хьюгтона. Я спасу твою семью. Восстановлю узы. Но чтобы добиться этого, мне придется быть жестким. Поэтому я наложил запрет на твои деньги. Поэтому я посоветовал Финнегану прекратить выплату тебе зарплаты.
— Ты распространил свою сферу полномочий и на?..
— Я был вынужден поступить так. Как только я почувствую, что ты выздоровел, источник твоих доходов снова будет выдавать тебе деньги. Два раза в месяц.
— А между тем?
— Между тем Флоренс защищена.
— Извини, я не подумал о Флоренс. Я снова думал о себе. Итак, контракт с «Вильямсом и МакЭлроем» расторгнут?
— В контракте, если ты помнишь, имеется пункт о моральной незапятнанности. Вполне стандартный. Я сказал мистеру Финнегану, что в связи с некоторыми сомнениями… или, скажем так, странностями в твоем поведении, кандидатура твоя на будущее отпадает.
— И все это до личной встречи?
— Разумеется! В то же время мистер Финнеган дал мне слово, что как только я засвидетельствую, что ты снова стал самим собой…
— Ты будешь ходатайствовать от моего имени?
