– Седьмое апреля, – сказал Рулев.
– Завтра мне в стадо надо. Отел. Когда отел, зоотехник должен быть на месте.
– Организуем, – сказал Рулев.
– Что же вы без вещей–то? – спросил я.
– А вон мои вещи, – Саяпин кивнул на мешок. – У старого дружка на чердаке лежали. Точно знал, что вернусь.
Он взял мешок и вытряхнул его на пол. Выпала кухлянка, меховые штаны, короткие торбаса, «плеки» и резиновые сапоги. Саяпин любовно развернул кухлянку и вынул из ее рукавов маленький чайник с кружкой. И кружка и чайник были ветхими, черными от старости и налета.
– Вот мои вещи, – сказал он. – Хоть сейчас в стадо. Малокалиберку дадите, ножик у меня есть.
– Это все ни к чему, – сказал Рулев. – На вездеходе забросим.
– Ну–у, вездеход вездеходом, – вздохнул Саяпин. – На ногах–то надежнее. Мотор – вещь слабая против ног. Так как насчет завтра?
– Едем, – сказал Рулев. – Прямо с утра.
– Тогда идите, ребята. Я маленько посплю. Саяпин прямо при нас улегся на кровать, и пружины жалобно взвизгнули. По–моему, когда мы закрывали дверь, он уже начал похрапывать.
– Крепкий дед, – сказал на улице Рулев. – Очень крепкий загадочный дед.
* * *
Едва мы вышли из домика, как прямо над головами прогрохотал самолет АН–2. Где–то над тайгой он развернулся и снова пролетел над поселком, а затем, набирая высоту, пошел на северо–восток к Константиновой заимке.
Он исчезал на фоне неба, и долгое время были видны сдвоенные плоскости его, и доносился слабый гул мотора.
– К чему бы это? – спросил Рулев. – Куда бы это? Через какое–то время мы снова услышали самолетный гул, он прошел над крышей. А еще минут через двадцать к нам постучали.
– Войдите, – крикнул Рулев. Я забыл сказать, что у Рулева появилось кожаное вертящееся кресло. Раздобыл его наверняка отставной майор. И сейчас Рулев крутнулся в этом кресле от стола к входу и эдак полулег в нем, нога на ногу, в руке сигаретка.
Вошел летчик. Наверное, с улицы, после солнечного снежного ослепления, он ничего не видел, поэтому сказал только:
– Привет, ребята. Вот тут к вам… – и летчик отошел в сторонку. За ним вошел некто рослый, в распахнутой меховой куртке, в тяжелых собачьих унтах, с карабином за плечом, и еще я заметил на поясе под курткой тяжелый нож.
– Не я! – заорал Рулев. – Я никого не трогал, я был совсем в другом месте.
Пилот прыснул. Он был одет в аэрофлотскую шинельку, в нормальных полуботиночках, круглолиц и молод.
– Садитесь, – я пододвинул ему стул. Пилот сел, сиял летную фуражку и стал похож на деревенского красавца – русый волнистый чуб, ресницы на пол–лица, румян. Вошедший следом топтался, тоже, видно, ни черта не видел, хотя и был в темных массивных очках.
– Оружие к печке. Очки в карман, – скомандовал Рулев.
Рослый так и сделал. Стульев не оставалось, и он сел на рулевскую койку. От унтов по комнате протянулись мокрые большие следы.
– Дай–ка мне эту пушку, – оказал Рулев.
И взял холодный ствол карабина, протянул его Рулеву.
– Осторожно, – сказал длинный.
Рулев клацнул затвором, на пол упал патрон. Рулев открыл магазин, вынул остальные патроны, ссыпал их, латунные, остроносые, в ладонь и протянул длинному;
– Так я и знал, – пробормотал он. – Ух, землю на вершок вижу. Эдик! Ты как с ним летаешь?
– Да ничего. Мы по делу зашли, – улыбнулся пилот Эдик.
– Вы председатель совхоза? – солидно и напряженно спросил длинный.
– А как же! Неужели он на председателя похож? – Рулев кивнул на меня.
– Семен Андреич Рокито, – представился длинный. – Вот мои полномочия.
Он вынул желтый бумажник и вытащил оттуда два сложенных листа. Я заметил, что это бланки Академии наук.
– Сеня, значит. Тезка? Ну давай, тезка, свои бумаги! Ух ты! «Предлагается оказать всемерную помощь». Кто же это мне предлагает? Руководитель центра региональных исследований. Не знаю такого, не знаком. Ну, а если по–человечески? Что за помощь?
– Жилье, транспорт, рабочая сила, снабжение. Да мало ли что понадобится.
– Так! – весело согласился Рулев. – Ну, а какой транспорт, какая рабочая сила? Что за жилье?
– Я начальник восточного отряда, – длинный снял наконец свои дымчатые очки. – Есть такая наука – стратиграфия. Мы бурим профиль. Отсюда к Низине и через нее на восток. Вот мы и будем бурить самую восточную скважину.
– Бурить–то я не умею, – вздохнул Рулев. – Я бы помог.
– Разнорабочие будут нужны. Тракторы.
– Вот что, тезка, – Рулев отвернулся к окну. – Забудь, что здесь существует совхоз. Считай, что здесь голое место. Рабочих у меня нет. Транспорта также. И что еще ты собираешься попросить – не знаю что, но знаю, что и этого у меня нет.
– У нас задание государственного значения, – Сеня улыбнулся, точно говорил с ребенком. – Есть обком. Есть министерство. Можем и через них давить.
– Вот обком пусть вам и помогает. У меня нет ничего. И не будет.
– Найдется, – усмехнулся Сеня. – У всех ничего нет. Нажмешь – и находится.
– Катись–ка ты отсюда прыткой рысью, – мирно сказал Рулев. – У них задание, а мы здесь вроде как на субботней рыбалке. Катись, тезка. Заходи в шахматишки сыграть.
– На Константиновой заимке ваши люди? – вмешался пилот.
– Мои.
– Они там рыбу, случайно, не ловят? На этом своем озере?
– Этому озеру глубина метр, – сказал Рулев. – Оно до дна промерзает. Никакой рыбы в нем нет.
– Что и требовалось, – сказал пилот. – Полетишь?
– Куда?
– Посадочную площадку на озере будем готовить.
– Для чего?
– Тяжелые самолеты. Буровую технику будут перебрасывать. Тракторы, дизели. Ну, и так далее. На ваш аэродром эти самолеты не сядут.
– Они там, там сядут, – горячо заверил Рулев. Слушай, ребята. Чайку по кружке и – летим. Там моих два лба. Они, конечно, помогут. Еще тут один лоб. Он тоже поможет. Филолог! Дуй за майором. Быстрой ногой. Давай чайку, ребята.
Рулев суетился, улыбался, и, черт его знает, не мог я понять его. Но я ушел за майором.
Когда вернулся, на столе стоял чайник, длинный Сеня рассказывал свежие анекдоты. Рулев смеялся и закричал мне:
– Эх, одичали мы тут, филолог. Вот тезка анекдоты привез. Ах. Ах. Эти, как их? Как, тезка? Вспомнил: сюрреалистические. Черный юмор. Ух, усмеялся.
Мы вылетели вшестером. Кроме нас, Рулев взял еще Лошака, майора.
Северьян и Поручик выбежали навстречу самолету. От них попахивало брагой. И в избе густо пахло брагой. Но Рулев точно ничего этого не видел. К вечеру под руководством пилота мы наметили посадочный створ, на концах которого и в середине были поставлены огни – фальшфейеры. И еще по предложению Лошака – лиственницы, которые мы вморозили в лед. Снега на озере почти не было, его выдул недавний мартовский ветер. Многокилометровая гладь блестела зеленым, и кое–где во льду отражались облака и закат. Вместе с АН–2 в Кресты улетел майор, Лошак и длинный Сеня. Мы с Рулевым остались. Рулев заверил, что все будет в полном порядке. Чуть свет он лично обежит все ориентиры по трехкилометровой посадочной полосе.
И лишь когда стих гул мотора, мы остались одни, Рулев грубо спросил:
– Не утерпели, алкаши? Дрожжами на всю область пахнет!
– А чо! – сказал Северьян. – А чо! Я в это время привык расчет получать. Ломаешь всю зиму хребтину, ломаешь. А лес–то в штабелях. Почему не вывозишь?
Поручик молчал. Лицо у него было умиротворенным, розовым, благодушным, и только глаза жили совсем отдельно, совсем в другой стране.
– Как всегда! – вдруг сказал он. – Как всегда, и нет больше мест.
– Что как всегда? – спросил Рулев.
– Всегда! Уходишь. Живешь тихо. Лес. Птицы. Небо. Но уже самолет, и уже вылазят из самолета. И думаешь, куда уйти дальше. А там опять – смотри в небо и жди самолет.
– Спать бы ложился, – мягко сказал Рулев.
Но Поручик стеклянной хрупкой походкой пробрался в угол избы, разобрал там полушубки и зачерпнул брагу прямо кастрюлей. Ударило резким и кислым запахом. Смолистые дрова затрещали в печке, и вдруг стало очень жарко. Северьян распахнул дверь.
Поручик вынул из кармана красную свечку сигнального огня, который взял у пилота. Он вышел на улицу, чиркнул спичкой, и вдруг сквозь шум и треск вспыхнуло багровое, какой–то пугающей красноты пламя. Красный свет залил снег и стены избушки, и внутри точно мигало зарево ужасного пожара. А Поручик стоял, держал в руке этот факел – черная теневая фигурка.
Утром мы проснулись от моторного грохота. Огромный самолет затих в дальнем конце полосы.
И пошло, и пошло. Какие–то энергичные мужчины в ватниках, тракторы, вездеходы выползали из распахнутых дюралевых недр. Мы стояли в стороне, и всем командовал толстый мужчина в полушубке с трехдневной щетиной, и другие мужики действовали по мановению его руки слаженно, быстро и четко. На льду, расхряпанном следами гусениц, вырастали штабеля ящиков, а уже летел второй самолет, и из недр его ползли бочки с горючим, тяжелые ящики на полозьях, сани.
