— Он изменяет тебе, — объявил вдруг Джек.
Элина в упор посмотрела на него. Затем отвела глаза, посмотрела в сторону.
— Он никогда не был тебе верен. Все это знают, — сказал Джек. — И, конечно же, ты тоже знаешь?..
Элина молчала.
— Почему ты не смотришь на меня, почему ты отводишь глаза? — спросил Джек. Но Элина продолжала смотреть в сторону — туда, где стояли двое молодых санитаров в засаленных белых куртках и беседовали; она, казалось, не слышала его. Она заметила, что у одного из санитаров желтые от никотина пальцы. А ее любимый тем временем говорил: — Не станешь же ты утверждать, что ничего об этом не знаешь, Элина?
— Я не знаю, — сказала она.
— Не знаешь — чего? На какой вопрос ты мне сейчас отвечаешь?
— Я ничего не знаю о его жизни.
— Не знаешь?
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— А почему ты не хочешь об этом говорить?
Неистовый, напористый, вечно подтрунивающий, он точно высасывает из меня все соки, отравляя ядом. Ты высасывал мои губы, мою душу.
— Ты говорил — Люби меня, только меня! Люби меня!
Ты говорил — Ты слишком красива. Или — ты недостаточно красива. Или говорил, что все это несерьезно, просто шутка, словцо, затасканное от слишком частого употребления. Значит, и сам ты — просто шутка. Другие люди смеются, а ты не можешь.
Ты говорил.
— Это меня не касается — то, как он живет, — быстро произнесла Элина. — Это его жизнь. Личная. Я ведь прожила с ним лишь совсем недолго, лишь небольшую частицу его жизни. Не могу я требовать, чтобы он всецело принадлежал мне… Я принадлежу ему, а он мне не принадлежит. — Она умолкла, сердце колотилось, словно она вдруг вынуждена была произнести речь на людях, перед публикой, под присягой; словно она вынуждена была собрать воедино обрывки разрозненных, не додуманных до конца мыслей и составить из них краткую ясную речь, дать показания экспромтом. И человек, сидевший по другую сторону столика, тотчас почувствовал это — ей не хотелось смотреть сейчас на него. — Ты меня спросил — вот я тебе и ответила, — сказала она.
13. Марвин вернулся из больницы Форда в четверг, во второй половине дня, вместе со своим чемоданом и грудой бумаг; вид у него был отдохнувший, снова здоровый, и ему не терпелось взяться за работу. Когда Элина спросила его, что показали обследования, он лишь отмахнулся:
— Никаких неполадок. Ничего. Не спрашивай.
Элина сказала, что рада это слышать.
— Просто немножко перетрудился, слишком много летал на самолетах, слишком много навалил работы на несколько дней, — сказал он. — Доктор сказал, что я просто выдохся. Так что анализы были пустой тратой времени — целых три с половиной дня коту под хвост, правда, за сегодняшнее утро я успел сделать несколько важных телефонных звонков. Так что теперь все позади, и вообще это была ерунда. Собственно, мне бы следовало радоваться: сердце у меня — как у гораздо более молодого человека. Но можно было бы не тратить зря три с половиной дня, чтобы это выяснить.
Итак, он вернулся к работе.
Элина же так ничего больше и не узнала — только вот через несколько недель, когда он снова собрался лететь в Лас-Вегас, она заметила, что он вроде бы встревожен. И она спросила, не случилось ли чего.
— Ничего, — отрезал он.
Она спросила — может быть, клиент, чьи интересы он там защищает, оказался трудным или дело может скверно обернуться?.. Марвин, никогда не обсуждавший с ней свою работу, насупился и явно не хотел отвечать — казалось, он боролся с собой, сдерживая резкое замечание. Элина ведь знала, что не должна его расспрашивать. Наконец он сказал:
— Это не имеет никакого отношения к процессу. И не имеет никакого отношения к моему клиенту. Это… просто я вспомнил, что произошло там со мной…
Элина ждала.
— …что произошло в Лас-Вегасе… Но я не хочу об этом говорить, — сказал он.
— Я понимаю, — сказала Элина.
— Нет, ты не понимаешь, — почти с раздражением сказал он, — но я все равно не хочу об этом говорить.
7
— Он сказал, что ради меня и умереть не жалко…
— О, Господи, — вырвалось у Джека. — А что было потом?
— Потом… потом… мы жили в хижине — где-то в Йеллоустонском заповеднике… я помню волка, который ел змею, или это была собака, которая ела змею… По-моему, я это помню. Или мне это привиделось — такой ужас. А однажды там было очень много народу, какие-то славные люди, туристы, приехали в передвижном доме, и он посадил меня медведю на загривок… а какой-то мужчина снимал… Потом нам пришлось уехать — дальше на Запад. Мама рассказала мне позже, что мы остановились в Неваде, в каком-то маленьком городке. Я помню, что сидела в машине, завернутая в одеяло, и было очень холодно, и он пытался защитить меня от кого-то… он был очень храбрый, это я помню. И очень сильный. Он любил меня, а потом я заболела, глаз у меня распух и закрылся — не знаю почему… мама говорила, что я чуть не умерла… но… Но он в этом не был виноват, потому что ведь он любил меня и хотел… хотел… Он не хотел подпускать ко мне этих людей, которые могли мне повредить, поэтому… когда они взломали дверь… я… я была такая…
Джек держал ее в объятиях. Нежно поглаживал и молчал, точно ему было стыдно.
Наконец он сказал:
— А чем все кончилось? Полиция нашла его?
Элина слышала, как осторожно он это спросил, осуждающе и, однако же, осторожно, слишком мягко и потому не осуждающе. Глаза ее наполнились слезами.
— Я любила его, — сказала она.
— Ты любила его?.. После того, что он натворил? — осторожно осведомился Джек.
У Элины щипало глаза. Слезы были крупные, мучительные. Она боялась, что сейчас разрыдается. Она рыдала лишь несколько раз в жизни, и ей не хотелось рыдать сейчас — не при Джеке, не в его присутствии. Но он был так нежен, держался с ней так необычно нежно, что, казалось, будто нарочно вызывал у нее слезы…
— Да, я любила его. Я любила его, — сказала она.
Джек молчал, но она физически чувствовала, как он думает, взвешивает, однако молчит. Он избавил ее от слов. И это было так непохоже на него, что она почувствовала страшную опасность подступающих слез, опасность сорваться, — она стала дышать медленно, осторожно, стремясь застыть, не двигаться… Если она начнет рыдать, то ей уже не остановиться. Она не сумеет с собой совладать, будет биться в рыданиях и не сможет остановиться…
Стоял конец ноября, но погода почти весь месяц была не по сезону теплая, можно сказать, с причудами: день за днем затянутое облаками небо, температура — под шестьдесят градусов[13], дождь, затем гроза и снова теплая погода. А теперь, в самом конце месяца, пошел снег — мягкие влажные хлопья, словно слезы, совсем как слезы, которых так боялась Элина; она видела, как снег легкими мокрыми хлопьями падает на переднее стекло машины Джека, застилает его, а потом сонно, медленно тает. Она уже давно сидела с Джеком в его машине, однако снег не запорошил окон, а продолжал таять в легкой призрачной тишине. Снаружи, за мокрым, в потеках передним стеклом высился лес черно-белых теней, вихрились столбы снега — снег медленно, тихо падал всюду, куда ни глянь. Джек остановил автомобиль на узкой аллее для служебных машин, в заросшей части одного из городских парков.
Они должны были встретиться в полдень в той комнате, которую Джек для них снимал, но Джек остановил Элину на улице и сказал, что не уверен в надежности подобранного им укрытия — лучше им не ходить в ту комнату. Элина обвела взглядом обычную шумную городскую улицу: любимый явно выдумывает опасность, никто ими не интересуется, никто их не видит — мужчину и женщину, стоящих на тротуаре в обветшалой части города… Но она не стала с ним спорить. Сказала только, что если он действительно считает, будто кто-то следит за ними, в таком случае ей лучше вернуться домой. Но Джек сказал, что его машина рядом, они могут немного покататься, он умолял ее поехать с ним…
— Я не уверен в надежности той комнаты, — сказал он.
Теперь Элина была убеждена, что он все это придумал.
Она пошла с ним к его машине, которая находилась на стоянке близ Университетского городка; выехав на шоссе, он помчался в центр, в центр города, а оттуда на восточную окраину, по узеньким, в рытвинах, улочкам, через трущобы, где уже несколько лет так и стояли обгорелые во время бунтов дома. Элина сидела рядом с ним, сначала застыв от волнения, не веря тому, что действительно едет с ним вот так, открыто, в его машине, все той же машине, которую она помнила еще с апреля, — на полу, под ногами, она заметила обложку грязного рваного журнала, которую тоже помнила еще с апреля. Она подумала, как это странно, но типично для Джека — так волноваться, что их могут увидеть вместе, а потом вдруг ни с того ни с сего посадить ее рядом с собой в машину и поехать кататься.
