Дмитрий Авалиани. Вступление Татьяны Михайловской. — “Арион”, 2005, № 2 <http://www. arion.ru>.
Не о покойном поэте (тут его стихи, и интересные). О вступлении. В который раз убеждаюсь: настоящая, не исследованная вполне вселенная “нового русского авангарда” (назовем это условно так) обрела своего вдумчивого историка, летописца, “болельщика”. Болельщика — умного, несуетного, “не закукленного” в эстетике той реальности, которой она, Татьяна Михайловская, привержена. Ясное, доходчивое, страстное письмо.
Марина Акимова. “Мы еще свои не сносили камни…”. Стихи. — “Зеленая лампа”. Литературно-публицистический альманах. Иркутск, 2004.
...............................................
Ну как не постоять в среде колонн
инязовских, средь воробьев и пыли?
Вот этот сквер, допустим, мы — любили?
(Что любим, то собой не оскорбим.)
А с кем мы жили — тех всегда жалели.
Как правильно, что мы… А здесь в апреле —
Венеция! Но странно сладок дым,
и беден дом, в котором мы плывем…
…Странно, я тут подумал, дочитывая, не только о сибирских паводках, но и о том, что многие наши с Юрием Кублановским знакомцы и друзья (встреченные на четырехлетней давности славном Международном фестивале поэзии на Байкале, о! о!) перебрались с тех пор в Первопрестольную. И редактор-составитель “Зеленой лампы” поэт Анатолий Кобенков, и тот, кому посвящены вышеприведенные стихи, — поэт Виталий Науменко, и критик Анна Трушкина, и даже южносахалинец Евгений Чигрин. Хотелось бы, конечно, думать, что та “наша сибирская очаровательная авантюра” (как написал мне на фестивальном сборнике Евтушенко) отчасти повлияла… Но — увы! Мотивы — совсем не поэтические, житейские. Удачи им всем!
Юрий Александров. Мой военный крестный путь. — “Наше наследие”, 2005, № 73.
Замечательный москвовед, историк, работает в “НН”. “До недавнего времени прекрасно играл в теннис…” — пишут во врезке.
“<…> На следующий день рано утром стоял густой туман. Внезапно в расположении бригады из него, как привидение, вынырнул пожилой немецкий солдат — наверное, обозник. Увидев советских бойцов, он поднял руки вверх. В глазах — смертельный испуг и мольба. Я и трое бойцов получили приказ расстрелять пленного. Палач из меня не получился. Не мог я стрелять в безоружного человека, хотя и во вражеской форме, но поднявшего руки. Приказ не выполнил и до сих пор рад этому, хотя прекрасно понимаю, что невольно возложил свою долю ответственности на товарищей. Прицелившись, перед тем как нажать курок, рывком поднял ствол вверх. Быть может, взводный заметил нехитрый маневр, за который я мог попасть под трибунал. Воинское преступление, оправданное знаменитой евангельской заповедью, о которой в ту пору ничего не знал, осталось без последствий <…>”.
Виталий Амурский. Подданный Цветаевой. Русский поэт и художник Лев Энден. — “Звезда”, Санкт-Петербург, 2005, № 6 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
Парижский журналист продолжает воскрешать имена литераторов-эмигрантов. Помимо стихов и биографических сведений о забытом представителе поэтической “парижской ноты” и незаурядном художнике (Энден умер в 1993 году) здесь публикуется — на второй странице обложки — поразительный энденовский портрет Льва Шестова (1936), написанный с натуры за два года до смерти философа. Художественная иконография Шестова, как мы знаем, весьма скудна.
“Все отныне стало заново, / Уши немы, рты глухи — / То Георгия Иванова / Обнаружил я стихи <…>”.
Михаил Безнин, Татьяна Димони. Аграрный строй России в 1930 — 1980-х годах (новый подход). — “Вопросы истории”, 2005, № 7.
“Неверно рассматривать коллективизацию как форму социалистического преобразования сельского хозяйства. Результат коллективизации — не формирование однородного по своей социально-экономической природе устройства аграрной подсистемы с государственным (находящимся в общенародной собственности) совхозным сектором, колхозами, природа которых базировалась на кооперативной собственности, и личным хозяйством, носившим подсобный характер, но в целом вписывающимся в систему социалистического земледелия. Работники сельского хозяйства не сохранили, как это принято считать, основные черты крестьянского социального статуса и не приобрели в то же время набор новых социалистических по природе качеств: соучастника собственности коллективных предприятий (в колхозах) или государственных предприятий (в совхозах)”. А-а, вот оно что… Туфта это, а не социализм, оказывается. Авторы — из Вологды, из тамошнего госпедуниверситета.
Сергей Боровиков. В русском жанре-28. — “Знамя”, 2005, № 7 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
“Плохие поэты начинают писать стихи для детей, когда они появляются. Очень плохие — для внуков. Некрасов и Саша Черный были бездетны”.
Интересно, и что? Какие стихи-то “для детей”? Хорошие или плохие?
Вот Чуковский был, положим, “плохим” поэтом, пока не написал “Крокодила” (1916, с посвящением “своим глубокоуважаемым детям — Бобе, Лиде и Коле”) и “Мойдодыра” (1923, с посвящением “Мурке, — чтобы умывалась”). И стал гениальным (разве нет?) поэтом. А Бродский написал в свое время детских стихов — разных там “Баллад о маленьком буксире” и “Азбук” (ну, мне, положим, нравится). Много их читают дети-то?
Что-то тут не так.
Михаил Бутов. Цена. Рассказ. — “Знамя”, 2005, № 7.
После навязанного разговора на лестнице (гости, перекур) о современности (война, терроризм) главный герой неожиданно садится набирать на компьютере то, что он мог бы, да не сумел высказать в споре. Вынашиваются, кажется, верные мысли… То ли отослать их своему визави, то ли в журнал — как частное мнение? И вдруг все стерлось. Без возможности восстановления.
По-моему, очень тонкая вещь — не только о тщете любых наших усилий по части осмысления происходящего (в циничном, изолгавшемся, перепутанном мире, живущем по двойным, а то и тройным стандартам). Но и об… искушении — таком незаметном, что вроде оно и не соблазн никакой вовсе. Думаю, самому Бутову эта трактовка показалась бы странной. А может — и нет. Да, душевная боль, тревога и страх чистого и проницательного главного героя — единственно возможная честная реакция на этот добровольно катящийся в пропасть “мир”. Но зафиксированная рефлексия даже для себя, справедливо-обнаженная жажда ответа (вспомним знаменитый цветаевский “отказ”) — как тонка здесь грань! Вот только между чем и чем — безнадежным нигилизмом, с одной стороны, и желанием проповедовать (скажем мягче: высказываться), коли заденут за живое, — с другой? Это я сам себя спрашиваю.
…Однако герой и не шел вроде бы ни к какой грани, а всего только овладело им желание поделиться своей душевной болью с другими — ненавязчиво, не увлекаясь особенно формой, как можно честнее, с “достоверной интонацией”.
Мысль изреченная есть что?
Этот рассказ меня, честно говоря, задел. И конечно, это никакая не публицистика.
В фирменном знаменском “От автора” М. Б. пишет: “<…> Я просто заметил, что сегодня, когда мы разговариваем — с другими или сами с собой — о предметах, которые нас действительно болезненно, жизненно волнуют, а не просто перебрасываемся пустыми словами, — тон, модус нашей речи куда ближе к прямому и насыщенному информацией высказыванию. Современный человек не умалчивает и не говорит „между слов” — у него на это просто нет времени. Вот такое вот прямое — хорошо, пускай достаточно публицистическое — высказывание мне и хотелось здесь покрутить, потому что я чувствую в нем некую и чисто литературную энергию, которая в более нормативной, что ли, сегодня, в более охудожественной литературной речи (как ни насыщай ее матюками) часто представляется полностью утраченной. Но это не статья и не набор лозунгов. Это — о стоянии человека в мире. Ну а что касается предмета… Да я бы, сказать по совести, мечтал быть как Пришвин — писать про ландшафты да зверюшек да лелеять свою неоскорбленность. Не выходит. По разным причинам”.
Нина Воронина. Кулинарная книга. Маленькая повесть. — “Зеленая лампа”. Литературно-публицистический альманах. Иркутск, 2004.
Нежная и крепкая “воспоминательная” проза молодой сибирской писательницы. Горькая, грустная, поэтичная.
Григорий Герасименко. Судьба демократической альтернативы в России 1917 года и роль ее лидеров. — “Вопросы истории”, 2005, № 7.
