– Это ты верно. В кино, когда зенсины занимаются любовью, у них такой вид, как это говорится, головокрузительный. Головокрузительный и благодарный. Вот в этом-то и осибка. Музсин куда сильней возбуздает, когда у зенсин такой вид, словно им все надоело и они сем-то напуганы. Тогда музсины прыгают с мест и сметают сирму. Ну как тут устоис?
– Все дело в ее возрасте.
– Это точно. Она смотрит на тебя, будто ты ей надоел или ее напугал, потому что она еще ребенок и годится нам в дочери.
– Будь она моей дочерью, я бы уже давно угодил за решетку.
– Это извращение. Но и я за себя не ручаюсь.
После чего слышится взрыв напряженного смеха. А тут и официант с подносом фалафеля – это по крайней мере единственное блюдо в меню, о котором не скажешь, что, судя по его вкусу, его соскребли с фитиля лампы Аладдина.
– В любом случае лицо, а тем более выражение лица, тут ни при чем. Все дело в теле, как она им двигает.
– Oui. Да. Эти маленькие сисечки, как красиво они у нее подрагивают!
– Я повидал сотни исполнительниц танца живота, В буквальном смысле сотни. Моя двоюродная сестра исполняла этот танец лучше, чем любая другая женщина в Стамбуле. Но эта девчонка Саломея, что танцует здесь…
– До нее всем им далеко. Ее движения мягче и нежнее и в то же время, они такие страстные, такие сильные… Ее танец, он такой…
– Никакой.
Это в разговор вступил детектив Шафто. До сих пор он держал нос опущенным в пивную кружку, и это первое слово, какое он проронил с того момента, как забрел сюда. Все уставились на него, не веря собственным ушам.
– Не понял?
– Что значит никакой?
– То, что он никакой. То, что она исполняет здесь, – это пустышка, а не танец. Детская ерунда. Причем во многих отношениях.
– Что вы этим хотите сказать? – Мужчины с уважением относились к мнению мускулистого чернокожего человека. В конце концов, когда-то он сам играл в футбол. И часто знал про Саломею такие вещи, каких, кроме него, не знал никто.
– То, что, если, по-вашему, танец, который она исполняет здесь, это такая классная вещь, интересно, что вы скажете, когда увидите, как она исполняет Танец Семи Покрывал.
Когда на него обрушился мощный залп вопросов, детектив вынужден был признать, что лично сам он танца этого никогда не видел, а только слышал отзывы. Однако согласно неназванным источникам, если бы Саломея исполнила его – а она, скорее всего наотрез откажется, – то все другие танцы, которые она исполняла до этого, показались бы по сравнению с ним пресными, бесцветными, заурядными.
Зал притих и оставался таким на протяжении почти всего футбольного матча.
Слух распространился, подобно кожному заболеванию в колонии иезуитов. Наверно, не нашлось ни одного посетителя, старого или молодого, который при входе в ресторан не поинтересовался бы у Спайка:
– Когда она исполнит Танец Семи Покрывал?
Во время выступления Саломеи в перерывах между номерами посетители то и дело выкрикивали «Даешь Танец Семи Покрывал!», словно требовали отрок-звезды исполнить полюбившуюся им мелодию. Когда это случилось первую пару раз, девушка заметно испугалась, словно кто-то приставил ей к виску пистолет, однако впоследствии вроде бы как привыкла к этим выкрикам и всякий раз, заслышав: «Хотим Танец Семи Покрывал!», на губах ее начинала играть легкая улыбка, и Саломея едва заметно качала головой.
Этот легкий отрицательный кивок – вот и все, чего смогли добиться от нее Спайк и Абу. Они бросились уговаривать руководителя ансамбля, но тот вел себя так, словно дефицит зубов каким-то образом отразился на его слухе.
– Как-нибудь в другой раз, – отвечал он с задумчивым видом, глядя куда-то вдаль, – когда зацветут абрикосы.
Абу был знаком с арабским выражением и поэтому знал, что фраза эта означает примерно то же самое, что и «когда рак на горе свистнет».
– Скажи ей, что, если она станцует Танец Семи Покрывал, я удвою ей жалованье! – Он схватил старика за лацканы потертого синего костюма.
– Тоже? – постучал себя по груди руководитель ансамбля.
– Когда зацветут абрикосы! – ответил ему Абу. – Вам и без того платят больше положенного.
Старик ушел, а Абу остался скворчать, как кусок шаурмы. Затем он посовещался со Спайком. Оба были заинтригованы легендарным танцем ничуть не меньше других.
Неделю спустя Абу сделал новое предложение.
– Если Саломея исполнит Танец Семи Покрывал хотя бы один-единственный раз, мы заплатим ей в тройном размере, а тебе – в двойном, но только учти – всего за один вечер.
Продемонстрировав десны, такие же розовые и гладкие, что и отверстие морской раковины, руководитель музыкантов пообещал сделать все, что в его силах. Однако на следующий день старый хрыч отвел Абу в сторону, чтобы сообщить ему – мол, увы, бесполезно.
– Даже за тройную плату?
– Дело не в деньгах, мой щедрый благодетель. Все дело в традиции. В женских секретах, хотя мы, мужчины, и делаем вид, что они нам неинтересны. Дело в личном настроении. Эта девушка не по годам умна. Она самая младшая из студенток, что учатся на медсестер при больнице «Бельвью». А еще она мечтает вернуться на родину, чтобы ухаживать за своим народом. Прошу меня извинить, достопочтенный господин, но она никогда не согласится исполнить этот танец.
– Никогда?
– Не знаю, может, в один прекрасный день, когда…
– Зацветут абрикосы, – закончил его фразу Абу и выставил старика из офиса.
* * *
Как-то раз в октябре во второй половине дня Эллен Черри сняла на столике администратора телефонную трубку и впервые за много месяцев услышала, что в ресторан подложено взрывное устройство. Прежде чем вместе с остальными покинуть помещение, она позвонила хозяевам в теннисный клуб. Те, даже не переодевшись, прибыли на место происшествия – в белых полотняных шортах и белых хлопчатобумажных свитерах. Правда, на Спайке были белые теннисные кроссовки, а вот Абу успел сменить свои «найки» на кожаные черные ботинки. В их начищенных до блеска носах отражалась мигалка микроавтобуса, в котором прибыли саперы.
– Просто кому-то захотелось вспомнить старые времена, – улыбнулся Абу. – Ну, кто бы мог подумать, что религиозные экстремисты не лишены сентиментальности!
– Э нет, – возразил Спайк. – По-моему, на сей раз это подстроили сами легавые. Не иначе как у них намечается вечеринка, а спиртного явно не хватает. Вот и решили поживиться за наш счет.
– Как, однако, вы все легкомысленно воспринимаете! – произнесла Эллен Черри с легкой укоризной в голосе.
Спайк потрогал шрам у себя на лбу.
– Уж кто-кто, а я все воспринимаю серьезно, – возразил он. – Просто мне подумалось, что это какой-то шиккер[x] разозлился и решил отомстить нам за то, что наша маленькая леди отказывается исполнить Танец Семи Покрывал.
– Неужели это имеет какое-то отношение к танцу? – удивилось Эллен Черри. – Все только и знают, что говорят о нем, словно это бесплатный секс с мороженым, хотя никто толком не знает, что это такое.
– А все этот сыщик. Это он заварил эту кашу, – проворчал Спайк, имея в виду детектива Шафто.
– Э нет, все дело в самом танце, – вмешался Абу. – Судя по всему, такой действительно имеется в ее репертуаре.
– И что в нем такого особенного? О нем что, упоминается в Библии или что-то в этом роде?
Было всего три часа дня, но на выезде с автострады им. Дж. Кеннеди на Сорок девятую улицу уже образовалась пробка. Клаксоны пронзительно сигналили, словно пытаясь перекричать друг друга, моторы натужно урчали, и Эллен Черри то и дело приходилось напрягать слух, чтобы расслышать объяснения Абу. У нее даже слегка заболели уши.
– Нет, в Библии о нем нет прямого упоминания. Правда, Иосиф Флавий пишет, что этот танец исполняла библейская Саломея на пиру в честь дня рождения ее отчима, царя Ирода.
– На том самом, на котором из торта выскочила голова Иоанна Крестителя?
– В некотором роде. Кстати, имя Саломея того же самого семитского корня, что и слово «шалом», или «салям». То есть «мир». Так что наш любимый город Иерусалим – это не только обитель мира, но и обитель танцующей девушки.
– Чего-чего?
– Танцующей девушки.
– Как мило, – заметила Эллен Черри.
– Лично мне нравится, – добавил Спайк.
– Но сам танец будет подревнее царя Ирода и этой самой его падчерицы, Саломеи, – продолжал Абу. – Собственно говоря, он ужасно древний и очень-очень языческий. Он связан с мифом об умирании и новом рождении солнечного божества. Убитая горем супруга, богиня луны, отправляется в подземное царство спасать любимого мужа, но чтобы вызволить солнце из его подземной темницы, ей приходится у каждых ворот – одно за другим – сбрасывать с себя что-то из одежд.
– Но зачем?
– Понятия не имею. Однако танцевальное воплощение этого мифа дожило до времен римского владычества. И пользовалось популярностью у евреев. Танцовщицы, одно за другим, роняли каждое из семи покрывал у семи ворот Иерусалимского Храма. Так что у седьмых ворот они уже стояли в костюме праматери Евы, хотя я бы не стал изображать это так, будто Ирод попросил падчерицу исполнить для него на пиру этот танец именно по этой причине. Я где-то читал, будто покрывала эти символизируют наши заблуждения. По мере того как с танцовщицы падает очередное покрывало, рушится очередная наша иллюзия – и так до тех пор, пока взору нашему не откроется главная загадка жизни.
