Первым начав, ты первым и закончил и некоторое время смущенно посматривал на тех, кто никак не мог остановиться, последним успокоился грузин и на остановке повернулся к тебе – к его большому лицу был приделан большой, как стоп-кран нос.
– Мужик, а ты почему смеялся? – У него был сильный акцент.
Ты задумался, не успев задать себе этот очевидный вопрос, и, пожав плечами, объяснил:
– Иры.
– Что?! – удивился и обрадовался грузин, сотрясаясь нутром.
– Иры, – повторил ты и хмыкнул, чего оказалось достаточно, чтобы тот вновь засмеялся радостным и счастливым детским смехом.
А тебе вдруг стало совсем не смешно.
«Иры» – неказистое это слово, из имени собственного сделавшись нарицательным, схватило вдруг своей гадкой трехпалой лапой за горло и сдавило до обидного удушья. – Иры, все-таки Иры…
Если они видели в окно, как ты перепрыгивал через детские качели, перемахивал через песочницы, как воткнулся в дверь маршрутки, то наверняка уже позвонили в милицию, и скоро вас остановят, под вой сирен выволокут из салона всех, кто только что здесь смеялся, и под дулами автоматов уложат на асфальт, высматривая, высчитывая, выискивая тебя…
«А может, и не позвонят, скорее всего, не позвонят – не станут проститутки вместе с клиентом в милицию звонить, если ничто им не угрожает, а чем я им угрожал?» – думал ты.
В последний раз вспомнив произошедшее, ты уже не засмеялся, а горько усмехнулся: Даша оказалась Оксаной, а вообще-то Ирой, – твой закон всемирного непонимания, он же закон понимания, и тут сработал, что ж – лучше поздно, чем никогда, и уже не важно, какой ценой…
Простившись со всем своим прошлым, отвязавшись от него наконец, оторвавшись окончательно, ты вернулся в настоящее и тут же с досадой обнаружил, что на правой ноге нет ботинка.
Совсем нет.
Холодная и мокрая ступня давно ощущала ребристость резинового коврика, и ты понимал, что что-то не так с подошвой, возможно, она оторвалась во время бега и улетела, но, как теперь стало ясно – улетела она вместе с ботинком.
Ты наклонился, разминая и согревая окоченевшую ступню, и попытался вновь засмеяться, но уже не вышло, даже улыбка не появилась на расстроенной физиономии.
Иногда в той прошлой жизни (причем довольно часто) тебе снился один и тот же всегда смущавший тебя сон: ты идешь по улице голый.
Или стоишь на площади – голый же.
Людей много вокруг, и пока никто не обращает на тебя, голого, внимания, но вот-вот увидят, обратят внимание, станут показывать пальцами, стыдить, укорять, смеяться, и – сжималось сердце от безысходного стыда и отчаяния, и какая же радость охватывала, когда, наконец, просыпался – это был сон, сон!
А вот теперь – явь.
Правда, ты не был голым, но это мало что меняло – человек в одном ботинке в Москве все равно что голый.
Нет, отсутствие ботинка гораздо хуже, чем отсутствие берета: все планы этого дня мгновенно рухнули, все смыслы его обессмыслились.
Ты не знал, что теперь делать, и потому ничего не делал.
Ты проехал по маршруту трижды, всякий раз платя за проезд.
Водитель все больше мрачнел и все чаще поглядывал на тебя в зеркало заднего вида.
Кажется, ты вызывал у него раздражение, впрочем, и он у тебя тоже.
Ты даже позволил себе то, чего не позволил бы ни в какой другой ситуации – подумав: «Вчера был водитель армянин, сегодня грузин, где же наши русские водители?» (Тут мне так и хочется воскликнуть: «Ай-ай-ай, Евгений Алексеевич!» – но не стану, промолчу, и не в таких ситуациях подобные постыдные мысли себе позволял.)
В четвертый раз грузин не поехал обратно по знакомому до боли маршруту, а, не развернувшись, направил «газель» вперед.
И перед этим, когда вы остались в салоне вдвоем, спросил, мрачно глядя в зеркало заднего вида:
– Так и будешь тут сидеть?
– Так и буду, – мрачно же ответил ты.
– Ну и сиди! – обиженно проговорил водитель и нажал на газ.
Спустя некоторое время вы въехали в открытые ворота какого-то заброшенного завода и остановились внутри большого гаража, где стоял десяток таких же, как ваша, стареньких, раздолбанных беспрерывной эксплуатацией «газелей».
На крашенных белым кирпичных стенах гаража осталась нетронутой наглядная советская агитация: оптимистично и ободряюще смотрели на тебя рабочие в бледно-голубых комбинезонах и бледно-розовых защитных касках.
Грузин открыл дверь салона и с прежним мрачным видом то ли приказал, то ли попросил:
– Выходи пока…
Ты вышел и остановился напротив, поджимая необутую ногу.
Грузин сочувственно улыбнулся:
– А я видел, как ты ботинку терял… За тобой гнались, да?
Ты задумался, как получше сформулировать ответ, но не найдя в себе для этого сил, согласился.
– Гнались, да…
– Украл? – тихо спросил грузин и указал взглядом на книгу у тебя под мышкой.
– Почему украл? – не согласился ты. – Подарили. Автор подарил. Тут надпись дарственная.
– Кто? Бог? Бог подарил? – прошептал грузин и улыбнулся.
– Почему бог? – не понял ты и смутился.
– А это разве не Библия?
– С чего вы так решили?
Теперь грузин смеялся одними глазами.
– Бежит – ботинка теряет, а книгу не бросает. Большую книгу, Я подумал: Библия, Библию украл… А он говорит – автор подарил. Кто автор? – И засмеявшись высоконько, как смеялся в «газели», погрозил тебе пальцем. – Ладно, пошли…
И вот – маленькая дверь в стене, правда, не железная, а фанерная. Грузин решительно открыл ее, и в лицо ударило теплым, густым, нагретым электричеством воздухом. Сильно пахло мазутом, несвежим мужским бельем, дешевым куревом и лапшой «Доширак».
В первое мгновение это здорово напомнило общую камеру, здесь даже кровати были в два яруса. За большим общим столом сидели люди – мужчины в майках и старых спортивных костюмах: кто-то ел «Доширак», кто-то пил чай, кто-то курил. «И там общая и тут», – подумал ты растерянно, но, не обнаружив на окне решеток, приободрился.
Тот, кто привел тебя сюда, сказал что-то, и сидевшие за столом разом на тебя взглянули.
У них были темные лица и черные глаза.
«Грузинская диаспора», – подумал ты и ошибся.
Диаспора была советская, то были граждане несуществующей державы, общей нуждой и безысходностью собранные в этот вонючий закуток.
Там были не только грузины, но и молдаване, украинцы, но больше все же, кажется, грузины. Общее советское прошлое и общий русский язык объединили этих людей, спасая их и их далекие семьи от элементарного голода.
Сдержано-критически оценив твой внешний вид, особенно отсутствие ботинка, не ставшие новыми русскими бывшие советские предложили тебе сесть за стол, налили черного, как деготь, горячего чаю и намазали толстый ломоть нарезного батона черным, как деготь, вареньем.
Пока ты ел и пил, они молча и изучающе смотрели на тебя, а когда закончил, сидевший напротив небритый, как еж, грузин, взял твою руку, разглядел на запястье след, оставленный наручниками, и, качая головой, понимающе поцокал языком.
Остальные молчали, переглядываясь и усмехаясь.
Ты вскинулся, чтобы все объяснить, но, наткнувшись на общий проницательный и насмешливый взгляд, не стал этого делать.
Между тем похожий на ежа снял с своего запястья электронные часы на пластиковом ремешке и пристроил их на твою руку, прикрывая отпечаток «браслетов».
Ты хотел тут же снять, чтобы вернуть дорогой подарок, но тот крепко удержал твою руку и объяснил, улыбаясь:
– Ты чего, брат, они три копейки стоят, их на вес продают, как картошку… Носи на здоровье…
Все засмеялись, а сидящий рядом молдаванин с хохляцкими усами снял со своего запястья толстую золотую цепь.
«Да вы что?» – безмолвно отстранился ты, еще не до конца понимая правила здешней игры.
– Ты что думаешь, золотая? – засмеялся молдаванин. – Мне ее один цыган за пачку сигарет отдал.
– Сам-то кто! – засмеялся твой грузин (он, видимо, был очень смешливый) и гулко стукнул молдаванина кулаком по спине.
– Я не понимаю, – растерянно замотал ты головой, в самом деле ничего не понимая.
– А чего тут понимать, тут и понимать нечего: у тебя нет, у нас есть, нам что, жалко? – кто-то за спиной, и ты не нашел в себе сил повернуться и посмотреть благодарно.
– Сегодня – ты, завтра – мы, – кто-то, ты попытался найти его глазами, но не смог – что-то случилось с глазами, плохо вдруг стали видеть.
Вновь подключился твой грузин.
– Тут все приходят – «дай!». Начальство – дай, менты – дай, бандиты – дай, ты один ничего не просишь… Почему не дать? Не волнуйся, оденем, как куколку! – и вновь засмеялся – радостно и будто с какой-то тайной мыслью.
И тебя одели «как куколку»: на два размера больше, зато теплые и крепкие ботинки, плотные, немного великоватые штаны, куртку «варенку» с шалевым воротником из белого искусственного меха, а на шею намотали длинный спартаковский шарф. Им было ничего для тебя не жалко, тем более что и вправду это ничего им не стоило – одежда была свалена в углу кучей – копались в ней и выбирали, что подойдет.
