– Марвин, вы сказали Филлис прямо, что вы чувствуете из-за ее выбора момента?
. – Она неудачно выбрала время – и всегда так делала. Но я был слишком взвинчен, чтобы говорить. Боялся того, что могу сказать. Если я ляпну что-нибудь не то, она может превратить мою жизнь в ад – вообще перекроет кран нашему сексу.
– Что именно вы могли сказать?
– Я боюсь моих импульсов – моих сексуальных и убийственных импульсов.
– Что вы имеете в виду?
– Вы помните, несколько лет назад в новостях сообщалось о мужчине, который убил свою жену, облив ее кислотой? Ужасный случай! Но я часто вспоминал это преступление. Я могу понять, как ярость на женщину могла привести к такому преступлению.
О господи! Бессознательное Марвина было ближе к поверхности, чем я думал. Помня о том, что я не хотел выпускать на поверхность его примитивные чувства – по крайней мере, на ранней стадии лечения, – я переключился с убийства на секс.
– Марвин, вы сказали, что боитесь также своих сексуальных импульсов. Что вы имели в виду?
– Мое сексуальное влечение всегда было слишком сильным. Мне говорили, что это характерно для многих лысых мужчин. Признак большого количества мужских гормонов. Это правда?
Я не хотел поощрять отвлекающих разговоров. Я проигнорировал вопрос.
– Продолжайте.
– Да, и я вынужден был всю жизнь сдерживать его, потому что у Филлис были твердые представления о том, сколько секса у нас должно быть. И всегда было одно и то же – два раза в неделю, с некоторыми исключениями в праздники и в дни рождения.
– У вас были какие-то чувства по этому поводу?
– Иногда. Но иногда я думаю, что ограничения полезны. Без них я превратился бы в дикаря.
Это замечание было любопытным.
– Что значит «превратиться в дикаря»? Вы имеете в виду внебрачные связи? – Мой вопрос шокировал Марвина.
– Я никогда не изменял Филлис! И никогда не буду!
– Да, но что тогда означает «превратиться в дикаря»?
Марвин выглядел озадаченным. У меня было ощущение, что он говорил об этих вещах впервые. Я волновался за него. Та еще терапия, нечего сказать. Я хотел, чтобы он продолжал, и просто ждал.
– Я не знаю, что имею в виду, но иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы я был женат на женщине с таким же сексуальным влечением, как у меня, на женщине, которая хочет секса и наслаждается им так же, как я.
– Что вы об этом думаете? Что ваша жизнь была бы совсем иной?
– Постойте. Я не должен был говорить «наслаждаться». Филлис получает удовольствие от секса. Но она, похоже, никогда не хочет его. Вместо этого она… как бы это сказать?.. допускает его, если я хорошо себя веду. Именно в такие моменты я чувствую себя обманутым и злюсь.
Марвин остановился. Он расстегнул воротник, потер шею и покрутил головой. Он снимал напряжение, но мне показалось, что он как бы озирается по сторонам, желая убедиться, что никто не подслушивает.
– Кажется, вам неудобно. Что вы чувствуете?
– Я чувствую себя предателем. Как будто я не должен был говорить этих вещей о Филлис. Мне почему-то кажется, что она узнает об этом.
– Вы наделяете ее сильной властью. Рано или поздно нам придется все об этом выяснить.
В течение первых нескольких недель терапии Марвин продолжал быть подкупающе откровенным. В общем и целом он вел себя гораздо лучше, чем я ожидал. Он сотрудничал со мной; он оставил свой воинственный скептицизм в отношении психиатрии; он делал домашние задания, приходил на сеанс подготовленным и хотел получить, как он выразился, хороший доход от своих капиталовложений. Его доверие к терапии стимулировалось неожиданно быстрыми дивидендами: мигрени таинственно и полностью исчезли, как только он начал лечение (хотя резкие колебания настроения, порожденные сексом, продолжались).
В течение первой фазы терапии мы концентрировались на двух моментах: на его браке и (в меньшей степени, из-за его сопротивления) на значении его выхода на пенсию. Но я очень осторожно выбирал верную линию. Я чувствовал себя хирургом, который готовит операционное поле, но избегает глубоких разрезов. Я хотел, чтобы Марвин исследовал эти вопросы, но не слишком ретиво – чтобы не нарушить шаткое равновесие, установившееся между ним и Филлис (что заставит его сразу же прекратить терапию), и не вызвать дополнительный страх смерти (что приведет к возобновлению мигреней).
В то же самое время, когда я проводил эту мягкую, очень практически направленную терапию с Марвином, я был также вовлечен в волнующий диалог со сновидцем, этим исключительно просвещенным гомункулусом, который жил – или, можно сказать, был заперт – внутри Марвина, причем последний либо не подозревал о существовании сновидца, либо с добродушным безразличием позволял мне общаться с ним. Пока мы с Марвином прогуливались и беседовали на поверхностном уровне, сновидец выплескивал постоянный поток сообщений из глубин.
Возможно, мой диалог со сновидцем был контрпродуктивным. Возможно, я тормозил работу с Марвином из-за своего увлечения сновидцем. Помню, что каждый сеанс я начинал не с чувством удовольствия видеть Марвина, а с предвкушением нового сообщения от сновидца.
Иногда сны, как те первые, были пугающим выражением онтологической тревоги; иногда они предвещали нечто, что должно случиться в терапии; иногда они были своеобразными пояснениями к терапии и давали точный перевод осторожных высказываний Марвина.
После нескольких первых сеансов я начал получать обнадеживающие послания:
Учитель в школе-интернате ищет детей, которым хочется порисовать на большом белом холсте. Позже я говорю об этом маленькому пухленькому мальчику – очевидно, это я сам, – и он так радуется, что начинает плакать.
Послание безошибочно:
«Марвин чувствует, что кто-то – несомненно, это я, его терапевт, – дает ему возможность все начать сначала. Как это прекрасно – получить еще один шанс, написать свою жизнь заново на чистом холсте».
Последовали и другие обнадеживающие сны:
Я на свадьбе. Ко мне подходит женщина и говорит, что она моя давно забытая дочь. Я удивлен, потому что не знал, что у меня есть дочь. Она среднего возраста и одета в сочные коричневые тона. У нас есть только пара часов, чтобы поговорить. Я спрашиваю, как она живет, но она не может говорить об этом. Я расстроен, когда она уходит, но мы договорились переписываться.
Послание:
«Марвин впервые открывает свою дочь – женственную, мягкую, чувствительную часть самого себя. Он изумлен. Возможности безграничны. Он хочет установить постоянную коммуникацию. Возможно, он надеется присоединить этот только что открытый островок самого себя».
Другой сон:
Я выглядываю в окно и слышу какую-то возню в кустах. Это кошка охотится за мышкой. Мне становится жалко мышку, и я выхожу из дома. Я обнаруживаю двух маленьких котят, которые еще не открыли глаза. Я спешу рассказать Филлис о них, потому что она обожает котят.
Послание:
«Марвин понимает, в самом деле понимает, что его глаза были закрыты и что он наконец готовится открыть их. Он рад за Филлис, которая тоже собирается открыть свои глаза. Но будь осторожен, он подозревает, что ты играешь с ним в кошки-мышки».
Вскоре я получил и другие предупреждения:
Мы с Филлис обедаем в убогом ресторанчике. Обслуживание очень плохое. Официанта никогда нет на месте, когда он вам нужен. Филлис говорит ему, что он грязно и плохо одет. Я удивлен, что еда такая хорошая.
Послание:
«Он готовит иск против тебя. Филлис хочет выкинуть тебя из их жизни. Ты являешься большой угрозой для них обоих. Будь осторожен. Не попади под перекрестный огонь. Как бы хороша ни была твоя еда, ты не подходишь для этой женщины».
И затем – сон, содержащий характерные жалобы:
Я наблюдаю пересадку сердца. Хирург прилег отдохнуть. Кто-то обвиняет его в том, что он занят только процессом пересадки и не интересуется всеми грязными обстоятельствами получения донорского сердца. Хирург признает, что это правда. Операционная сестра говорит, что у нее нет такой привилегии – ей приходится видеть всю эту грязь.
Послание:
«Пересадка сердца – это, разумеется, психотерапия. (Браво, мой дорогой друг-сновидец! «Пересадка сердца» – какой вдохновляющий образ психотерапии!) Марвин чувствует, что ты холоден и не увлечен и что у тебя мало личного интереса к его жизни – как он стал таким человеком, каким является сегодня».
Сновидец подсказывал мне, как действовать. У меня никогда не было подобного наставника. Я был так изумлен сновидцем, что упустил из виду его мотивацию. Действовал ли он как агент Марвина, чтобы помочь мне помочь ему? Надеялся ли он, что если Марвин изменится, то он, сновидец, получит освобождение, соединившись с Марвином? Или он главным образом стремился преодолеть свою собственную изоляцию, предпринимая усилия, чтобы сохранить отношения со мной?
