Впрочем, даже не она представляла главную ценность в легендарном кладе барона-буддиста. Когда позднее ЧК вело розыск казны Азиатской дивизии, её сотрудники установили интересные факты. Из сохранившихся финансовых документов следовало (взятые в плен штабные офицеры Унгерна подтверждали это на допросах), что касса дивизии действительно располагала огромными суммами как в денежной наличности — в основном в золотых монетах русской чеканки и в китайских, серебряных, — так и в драгоценных камнях. Эти деньги предназначались на текущие нужды и выплату жалованья. Но значительно большую часть наличности составляла контрибуция, собранная с монголов китайцами якобы за неуплату долгов купцам и ростовщикам из Поднебесной, в сумме около 15 миллионов рублей в царских золотых. Их Унгерн считал своим личным капиталом, которым мог распоряжаться по собственному усмотрению.
Но вернёмся в 1921 год. Как это ни парадоксально, взятие Урги стало предвестником конца генерала Унгерна. Для осуществления своего стратегического плана он решил совершить марш на север: поднять казачьи станицы, провести мобилизацию в бурятских улусах, выгнать красных из Верхнеудинска, дойти до Читы и договориться с японцами. Затем повернуть коней на юг, разгромить китайцев, занять тибетские монастыри и договориться с англичанами. После этого барон намеревался поднять свой бунчук среди развалин Каракорума, древней столицы монголов, и воздвигнуть на этом месте столицу своей будущей империи.
Сначала Унгерну сопутствовал успех. Тесня красных, его конники захватили улус Цежей, станицу Атамано-Николаевскую, вышли на Мысовский тракт. 31 июля Унгерн увидел вдали заросшие камышом низкие берега Гусиного озера — до Верхнеудинска оставалось восемьдесят вёрст.
Дальше начались неудачи. Против Азиатской дивизии были брошены регулярные части Народно-революционной армии Дальневосточной республики. Под станицей Келтуринской они наголову разбили колонну генерала Резухина, поспешно отступившего на юг. Ещё раньше бежали от Маймачена монгольские чахары Баяр-гуна. А через неделю и сам Унгерн, столкнувшийся в ночном бою с частями Народно-революционной армии и партизанами, ушёл обратно в Монголию, куда за ним последовал экспедиционный корпус 5-й армии. Началось безостановочное преследование изрядно потрёпанной Азиатской дивизии.
Конники Унгерна текли по степи, как весенний поток по горному склону, обходя улусы, где могла поджидать их засада, и опять сливаясь вместе в безопасных ложбинах. Кони вконец отощали: когда в последний раз с боем уходили от Щетинкина, их невозможно было перевести в галоп. До предела измотанные люди засыпали в сёдлах прямо на ходу. На самом Унгерне эта бесконечная скачка никак не сказывалась. Он был по-прежнему неутомим и быстр в движениях. Лишь отросла мягкая светло-рыжая бородка, выглядевшая на обугленном солнцем лице какой-то ненастоящей, словно сделанный из пакли артистический парик, да почернел от грязи его неизменный монгольский халат с русскими генеральскими погонами.
Как профессиональный военный, Унгерн прекрасно понимал, что на сей раз задуманный освободительный поход против красных не удался. Значит, сейчас главное уйти от погони и сберечь казну, чтобы потом было на что снарядить новое войско: закупить оружие и боеприпасы, продовольствие, лошадей, фураж, выплатить жалование солдатам. То, что дивизионную кассу нужно надёжно спрятать, не вызывало сомнений. Вопрос только в том, кому доверить столь ответственную миссию.
Унгерну вспомнилась слышанная от монголов назидательная легенда. Когда Бог сотворил мир, он сначала сделал человека с душой чёрной, как ворон. Потом подумал, что это нехорошо: с такой душой человек пойдёт прямо в ад. Сломал его, сделал другого с душой белой, как лебедь. Подумал, подумал — опять нехорошо. Как такой человек будет резать барашков? С голоду умрёт. Опять сломал, третьего сделал. Дал ему душу пёструю, как сорока. От него все люди пошли. У одних много чёрных перьев, у других — белых. У его казаков оперение было слишком чёрным, чтобы доверить им золото. У монгольских чахаров — слишком белым. Остаются буряты.
Унгерн вызвал к себе подъесаула Ергонова, бурята, командовавшего эскадроном его личного конвоя, и долго его инструктировал. Поставленная генералом задача была очень трудной, если вообще выполнимой. Предстояло доставить в Хайлар, а оттуда поездом в Харбин 24 ящика, в каждом из которых было три с половиной пуда золотых монет, а также обитый железом семипудовый сундук барона. В случае явной опасности захвата дивизионной казны красными её следовало надёжно укрыть. Для этого Унгерн указал на карте несколько подходящих мест на пути следования. Ночью, взяв с собой 16 верных солдат-бурятов, Ергонов незаметно покинул лагерь. Позднее нашлись свидетели, видевшие в одном из бурятских улусов маленький отряд конников, сопровождавших тяжело нагруженные арбы. Грязные, усталые, некоторые с окровавленными повязками, они не остановились там на днёвку, а лишь насильно взяли 38 свежих лошадей и проследовали дальше на запад…
Ночью барона Унгерна покинули последние казаки. А чахары, посоветовавшись, под утро связали своего вана, бросили его поперёк седла и не спеша поехали навстречу красным всадникам 35-го кавполка. Унгерна увезли в Иркутск, а затем отправили в Новониколаевск. Там за него взялись чекисты. То угрозами и побоями, то обещаниями сохранить жизнь они добивались, чтобы пленник указал место, где спрятал «несметные сокровища». Но Унгерн молчал. Поняв, что этот орешек им не по зубам — ни за что не расколется, верный офицерской чести, не будет просить пощады, чекисты передали белого генерала в Сибирский ревтрибунал, который приговорил его к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу. 15 сентября 1921 года председатель Сибирской ЧК Иван Павлуновский собственноручно привёл приговор в исполнение.
Между тем в самой Монголии из-за «клада Унгерна» произошёл форменный скандал. Его предыстория такова.
В 1920 году после взятия красными Иркутска и разгрома Колчака родился план распространения большевистского контроля на Монголию. Идея была проста: если советских лидеров не устраивало правительство какой-нибудь соседней страны, сколачивалось ещё одно — «революционное», а затем в ситуации искусственно созданного двоевластия никого не представляющие самозванцы, якобы «выражая волю трудового народа», призывали себе на помощь Красную армию. Этот приём ранее был успешно использован на Украине и в Грузии. Теперь пришла очередь Монголии.
В конце февраля 1921 года стараниями Сибирского бюро ЦК РКП(б) в Кяхту были доставлены несколько групп едва знакомых друг с другом монголов. 13 марта эти заговорщики объявили о создании Временного народного правительства, в которое от имени народа назначили сами себя. После этого 21 июня на территорию суверенной Монголии вступили регулярные части Красной армии. 6 июля они взяли Ургу. В тот же день туда пожаловало Временное народное правительство, возглавляемое типографским наборщиком Дамидины Сухэ. Через четыре дня после настоящей драки из-за министерских постов было объявлено, что отныне оно не временное, а постоянное. А на следующее утро монгольский народ узнал, что у него есть «великий вождь Сухэ-батор» и что под его руководством в стране произошла революция.
Казалось бы, московский сценарий был разыгран как по нотам. Но вскоре возникли непредвиденные осложнения. В своё время Сухэ-батору и его команде было обещано, что, как только удастся захватить полевую кассу Азиатской дивизии, часть денег будет передана монгольскому правительству «на обзаведение». И вот новоиспечённый министр финансов Данзан, выждав некоторое время, решил напомнить командованию советского экспедиционного корпуса: Урга взята, имущество унгерновских войск в руках победителей, но обещанных денег монгольское правительство до сих пор так и не получило. В ответ, к своему неудовольствию, Данзан услышал, что трофеи действительно захвачены большие, однако с золотом придётся подождать: произошла досадная осечка. Ставка делалась на то, что будет отбита казна Унгерна, но она исчезла, неизвестно когда и каким образом. Ведутся поиски, к сожалению, пока безрезультатно.
Данзан воспринял ту новость с недоверием и начал собственное расследование. Его итоги оказались неутешительными. Удалось установить, что место захоронения ценностей могло быть известно лишь самому Унгерну да двум десяткам преданных ему людей. Барона большевики пустили в расход, а никого из его доверенных лиц разыскать не смогли.
По меньшей мере с десяток не афишировавшихся их организаторами экспедиций монгольских, советских и совместных — занимались в разное время поисками «клада Унгерна». С китайской стороны границы в районе озера Буир-Нур и реки Халхин-Гол тоже колесили по степи вольные кладоискатели из числа русских эмигрантов. Однако успехом никто похвастаться так и не смог. Выходит, казна Азиатской дивизии окончательно утеряна?
