Время тянулось, как патока. Распаренные супруги не смеша попили чайку, пошептались в постели и отошли ко сну. Только тут Лариса заметила огромную зловещую луну, как дьявольский фонарь услужливо освещавшую ей путь. Она открыла своим ключом квартиру. Прислушалась, прошла на цыпочках в спальню. Так и есть — Василий лежит на спине, курчавая грудь наружу, а Люба — на сильной руке. И она так любила спать. Любила, да больше не будет. Она вытащила из корзинки топор и занесла его над Василием.
Хрясь! — первый удар пришелся по золотистым пушистым кольцам. Кровь из глубокой раны хлынула на живот. Василий открыл глаза и зарычал от боли. Люба, как дикая кошка, вихрем слетела с кровати.
— Пощади! — взмолилась она. Но не жалость, а отвращение тошнотой подкатило к горлу. Та опять взмахнула топором, и Люба осела с мучительным стоном. Лариса рубила обоих — по рукам, по груди, по голове, а они стонали и корчились, все меньше походя на людей. Наконец все было закончено — ее топор не мог больше сделать больно. Лариса сняла полотенце и замотала лезвие. Потом закрыла двери на ключ и бесшумно сошла с крыльца.
В доме у матери горел ослепительный свет.
Лариса глянула в зеркало — волосы, лицо, рубашка — все было в бурой сыпи пятен. Она прошла в ванную, помылась, переоделась и, запихав одежду к топору, сурово кинула матери:
— Я убила обоих. А это нужно закопать. Поможешь мне?
О том, как они ползали по кладбищу, выискивая яму понадежнее, как прятали туда улики, как дома пили водку, не пьянея, и сочиняли алиби, мать рассказывала потом, на третий день следствия, когда, устав от пар, допросов и вранья, Лариса во всем призналась. Хоронили Тычин соседи. Ихдети — 14-летняя Маринка и 17-летний Игорек, — придя поутру к родителям со старой квартиры и обнаружив их в луже крови, надолго попали в больницу…
Из судебного приговора по делу Ларисы Тычины, обвиняемой в убийстве двух лиц с особой жестокостью:
«По заключению эксперта-психолога, обвиняемая находилась в состоянии фрустрации, т. е. эмоционального напряжения. Но данное расстройство не является тем состоянием, которое характерно для сильного душевного волнения (физиологического аффекта), т. к. внезапно возникший умысел совершить убийство был реализован не сразу, а через большой промежуток времени…
Заключение экспертизы, а также показания подсудимой, которая пояснила, что во время нанесения ударов потерпевшие стонали, руками закрывши голову, свидетелствуют о мучительном способе убийства… Согласно санкции данной статьи 93 УК Украины мера наказания предусмотрена в виде лишения свободы сроком от 8 до 15 лет или смертной казнью… Однако исключительная мера наказания к Тычине Л. не может быть применена, так как во время совершения преступления она была в состоянии беременности сроком в 1,5 месяца».
Суд приговорил Ларису к 10 годам лишения свободы. Через восемь месяцев после ареста, за несколько дней до суда, она родила дочь в тюремной больнице. В кричащем кулечке, переданном Ларисиной матери, лежала короткая записка: «Я назвала ее Любовью».
Не испытывай чужого терпения.
(Народная мудрость)
Лариса изящна. Для нашего конкретного Донбасса явление не столь уж обычное. И все, за что бы она ни бралась, делает тоже изящно. Разливает по чашечкам чай. Выкладывает кекс на блюдце. Режет тоненько колбасу. А я, ее уважаемая гостья, не могу отделаться от тайной нехорошей мысли — вот так же, должно быть, изящно она перерезала горло своему любимому мужчине. Правильно перерезала — считают подруги. В состоянии сильного душевного волнения — установила экспертиза. И только сама Лариса — безутешная вдова и невольная убийца — не находит себе прощения.
Быть может, потому, что в 26 так хочется любви, а ее интимный опыт по-прежнему исчерпывается короткой семейной жизнью. Вот и остается перебирать воспоминания, как цветные детские стеклышки. Ведь несмотря на то, что она на виду, мужчины к Ларисе относятся с опаской. В их маленьком городе, где заседание народного суда превратилось в заманчивый спектакль для обывателей, слава опасной женщины — как пожизненное клеймо. Встреча с журналистом для нее — долгожданная возможность исповедаться. А еще — редкий шанс взглянуть на себя со стороны. И вот мы в се квартире. «В фамильном склепе Гончаров», — как сказала сама Лариса.
Вечером за Натальей заехал муж. И пока девчата убирали с прилавка товар, он небрежно поигрывал браслетом, поблескивающим из-под кожаной куртки.
«Для меня старается!» — подумала с усмешкой Лариса. В последнее время она стала болезненно-обидчива и часто в разных мелочах подозревала издевку в свой адрес.
— Мать, тебя подбросить? — великодушно предложила Наталья. И от этой заботы у Ларисы заныло сердце.
Сидя на заднем сиденье новеньких «Жигулей», она с грустью размышляла о превратностях судьбы. Каких-то паршивых шесть лет назад ее адъютант Наташка не смела даже мечтать, что выйдет на первые роли в их дружбе. Потому что со школьной скамьи уступала Ларисе во всем — в способностях, энергии, деловой хватке и уж тем более во внешности. И когда обе, поступив в торговый техникум, влюбились в Лешку Гончара из горного, сюрпризов не было, тот предпочел Ларису. На свадьбе Наташка плакала, а через полгода поспешно выскочила за Петю, парня неказистого, но резвого. И вот итог — Лариса уже разведена, ее красавец-шахтер пропил семейное счастье, а Наташкин заморыш — в СП и богатеет день ото дня.
Где-то Лариса читала, что зло нужно давить в зародыше. Упустишь момент, сама станешь жертвой. О том, что Лешка — потенциальный алкоголик, можно было догадаться давно. Еще до свадьбы, когда он приходил на свиданье «под мухой». С его же слов, когда хвастался, как лихо «уговаривает» с батей литровую бутылку самогона. Но в 19 лет голос крови сильнее разума, а самоуверенности нет границ. Женится — бросит пить, считала Лариса. А получилось иначе. Она ждала ребенка, когда он в первый раз ее избил. Срок был маленький — 10 недель, мама тогда так плакала, убеждала идти на аборт. А она, униженная и раздавленная, все цеплялась за глупую сказку, которую сама себе сочинила. И когда ее протрезвевший Ромео попросил на коленях прощения, посчитала, что этого достаточно.
Конечно, трезвенником после этого он не стал, но где-то с месяц крепился. А уж когда родился Дениска, душу отвел как следует. Неделю не просыхал на радостях. Но ведь любили его, черта, на шахте, все прощали, на все закрывали глаза. И по службе продвигался быстрей остальных. Рецидив случился через год. К тому времени Лариса не то чтобы забыла историю с побоями, но стала ощущать ее опосредованно, как бы услышанную со стороны. Ведь ласковый, преданный Леша хоть и продолжал заглядывать в бутылку, но из берегов не выходил.
В тот день в доме было шумно — праздновали первый годик Дениски. Пришли кумовья, родители, Лешины товарищи с шахты. Один, такой длинный, нескладный, смешной, ходил за Ларисой как тень. Рядом с мужем он выглядел пародией, но Ларисе, располневшей после родов, льстило его внимание. Они пошли танцевать, когда Лешка обнял ее за плечи и ласково ушко: «Пошли-ка сына проведаем». В спальне, где спал безмятежно ребенок, Лариса очутилась на кровати с горящей от пощечины щекой.
— Я что, тебя плохо трахаю? — свирепо шипел Алексеи. Она попыталась встать, но ошеломляющей силы оплеуха пригвоздила ее к подушке.
Дальнейшее было в тумане. Кричал, обезумев, ребенок. Падали с полки игрушки. В изорванной одежде и с окровавленным лицом она вырвалась в зал, где гремела музыка. Ощущение позора навалилось потом. А тогда с ней случилась истерика. И гости, не желая расходиться, мирили их водкой — мужу наливая в рюмочку, ей — протирая разбитое лицо.
«Жигуленок» прыгнул на ухабе, и Петр сердито чертыхнулся:
— О, и в окно смотреть не надо. Сразу твой хутор чувствуется.
— Слушай, Ларис, а может, у нас переночуешь? — застрекотала вдруг Наташка. — Дениска все равно у матери, а ты одна в здоровенном домище, не страшно?
— Кого мне бояться, не Леху ж? — фыркнула Лариса.
— Пять лет прожили — не убил. А теперь он далеко и не опасен.
— Не слишком и далеко, — сказал свое слово Петр.
— Наташка говорила, что опять объявился, звонил на работу, выспрашивал девок, нет ли у тебя кавалеров.
— Да что вы такие заботливые? — неожиданно рассердилась Лариса. — Так бережете мое одиночество!
Дома разрывался телефон. В холодном сумраке комнаты, похожей сейчас на склеп, он показался ей последней ниточкой жизни.
— Але, я слушаю вас, — выдохнула она со смутной надеждой на чудо. Но трубка в ответ молчала. Это мог быть только один человек — Алексей. И Лариса сказала с неожиданной для себя нежностью:
