Финансовый интендант Генриха IV Виевиль был свиреп с обращавшимися к нему. У него с течением времени установилась привычка: как только человек проговорит, обращаясь к нему, обычные слова: «Милостивый государь, я вас…» – немедленно отворачиваться и дальше не слушать. Он порешил, что коли человек говорит «я вас…», то дальше, разумеется, будет слово «прошу», а он решил просьб никаких не только не исполнять, но и вовсе не выслушивать.
Между тем Малербу надо было его за что-то поблагодарить. Поэтому он первые слова своей речи построил так: «Милостивый государь, благодарить я вас пришел…» и т. д. Это был для французского языка варварский оборот, терзавший душу такого строгого стилиста и поборника чистоты языка, каким был Малерб, но иначе Виевиль не стал бы слушать, и не было возможности его поблагодарить.
У Малерба был слуга, на содержание которого он отпускал ежесуточно шесть су – по тогдашнему времени, сумма достаточная. Когда же этот служитель вел себя нехорошо, Малерб обычно обращался к нему с такими словами:
– Друг мой, кто огорчает господина своего, тот огорчает Господа Бога; чтоб искупить такой грех, надо поститься и творить милостыню. Поэтому я из ваших шести су удержу пять и отдам их нищим от вашего имени, в искупленье вашего греха.
Однажды Малерба кто-то пригласил обедать. Тогда обедали в полдень. Малерб, подойдя к дому около одиннадцати часов утра, увидал у дверей какого-то человека в перчатках и спросил его, кто он такой.
– Я повар хозяина дома.
Малерб сейчас же повернулся и ушел домой, приговаривая:
– Чтоб я стал обедать в доме, где повар в одиннадцать часов еще не снимал перчаток? Никогда!..
В делах политики Малерб строго держался правила невмешательства. Упрекавшим же его в политическом безразличии он говорил:
– Не следует простому пассажиру вмешиваться в управление судном.
Малерб, быть может, от лености, быть может, из желания довести отделку своих стихов до совершенства, работал иногда медленно и из-за этого попадал в досадные положения. Так, он засел за оду на смерть жены президента Вердена и сидел за ней три года, так что когда она была готова, оказалось, что Верден уже успел снова жениться.
Чрезвычайно удивительна оценка поэта и его общественного значения, сделанная Малербом.
– Хороший поэт, – говорил он, – не более полезен государству, чем хороший игрок в кегли.
Правда, такого же мнения были и другие выдающиеся и даже знаменитые люди. Так, экономист Кенэ на вопрос, почитает ли он великих поэтов, отвечал:
– Да, столько же, как и великих искусников игры в бильбоке.
Ньютон говорил, что предпочитает сапожника поэту и комедианту, потому что сапожник в обществе необходим. Но ни Кенэ, ни Ньютон поэтами сами не были, а Малерб был большой поэт.
В. К. Хеда. Натюрморт с раком. Фрагмент
Однажды Малерб обедал у архиепископа руанского. После обеда поэт немедленно засел в удобное кресло и сладко заснул. Архиепископу же надо было идти совершать службу и говорить проповедь, и ему хотелось, чтобы Малерб послушал ту проповедь. Он разбудил поэта и стал звать его с собой.
– Да зачем же, ваше преосвященство, – отговаривался Малерб, – ведь я так чудесно уснул и без вашей проповеди.
Известный врач времен Генриха IV Лабросс с жаром предавался изучению астрологии. В числе почитателей его таланта был и молодой герцог Вандомский (незаконный сын Генриха). Однажды он прибежал к королю встревоженный и сообщил, что Лабросс его предупредил о великой опасности, которая ему угрожала именно в тот день.
– Лабросс, – сказал ему Генрих, – старый дурак, изучающий астрологию, а Вандом молодой дурак, который в нее верит.
Сюлли, любимый министр Генриха IV, пережил своего короля на тридцать лет. Но он очень редко появлялся при дворе, хотя Людовик XIII очень его любил и дорожил его советами. Сюлли был приверженец старины, он не хотел даже принимать новых мод и ходил в старых костюмах. Однажды Людовик XIII попросил его к себе во дворец, имея в виду с ним о чем-то посоветоваться. Новые молодые придворные без церемоний подняли министра на смех, отпускали шутки насчет его одежды, манер, его серьезного вида. Сюлли, оскорбленный этими насмешками, сказал Людовику:
– Государь, когда ваш покойный отец делал мне честь, призывая меня для беседы о серьезных и важных делах, то он при этом всегда высылал вон из комнаты всех своих шутов и забавников.
Рош де Бальи, лейб-медик Генриха IV, прославился своим предсмертным чудачеством. Когда он занемог и слег, то знал, что ему уже не подняться. Он стал звать к себе одного за другим всех своих служителей и каждому из них приказывал:
– Возьми себе то-то и то-то и сейчас же уходи из дому, ты мне больше не нужен.
Люди разобрали все его имущество и разошлись. Когда он остался, наконец, один-одинешенек во всем доме, к нему зашли его друзья врачи навестить его. Они были весьма удивлены, найдя все двери в доме открытыми настежь, а комнаты пустыми и безлюдными. Как только они вошли в комнату, где лежал умирающий, он спросил их, не видали ли они кого-нибудь из его людей. Те отвечали, что в доме никого нет, все открыто, все вынесено.
– Ну, значит, мой багаж уже отправился в путь вперед, а теперь и я за ним.
Он распростился с друзьями и скоро после того умер.
Таллеман де Рео в своей известной хронике упоминает о некоем поэте Бадьбю, который отличался неимоверно плохим произношением; его стихи, и без того никуда не годные, становились сущей каторгой для слушателя, когда он сам принимался их декламировать. Вдобавок во время чтения он беспрестанно откашливался и плевал, словно весь был пропитан сыростью. Поэтому какой-то остряк сказал про него:
– В жизни не встречал я поэта более сухого и человека более мокрого.
Знаменитый автор «Опытов» Монтень говорил про врачей:
– Счастливцы эти лекаря! Успех их блестит ярко в лучах солнца, а неудачи их мирно укрывает земля!
Итальянский ученый Галилео Галилей наполнял изобретенные им термометры с ртутью не спиртом, а вином. Один из таких приборов ученый послал своему ученому другу в Англию, сопроводив посылку описанием назначения термометра.
Но то ли записка потерялась, то ли ученый друг не понял сути ее, только ответ пришел к Галилею неожиданный: «Вино поистине великолепно. Пожалуйста, вышли еще такой прибор».
Однажды какой-то офицер просил Туара (генерала времен Людовика XIII) немедленно уволить его в отпуск, выставив предлогом смертельную болезнь отца, о которой он будто бы только что получил известие. Генерал заподозрил что-то другое, так как дело происходило как раз накануне большой битвы. Однако он дал отпуск и сказал при этом весьма коварное похвальное слово офицеру:
– Отправляйтесь, отправляйтесь. Я вижу, что вы хорошо помните заповедь Божию: «Чти отца твоего и матерь твою – долголетен будешь на земле».
Знаменитый художник Рафаэль был остер на язык и ни с кем не церемонился. Однажды двое кардиналов присутствовали при его работе. Он доканчивал картину «Апостолы Петр и Павел», начатую еще до него художником Бартоломмео, по заказу папы, но незаконченную из-за его смерти. Кардиналы вздумали сделать какое-то замечание насчет цвета лиц апостолов, находя их слишком красными.
– Что же удивительного, – ответил Рафаэль, – святые апостолы, наверное, краснеют от стыда на том свете, видя, что ими основанная церковь управляется такими, как вы.
Молодой герцог Гиз был страстно влюблен в принцессу Гонзага и, чтобы жениться на ней, готов был отречься от всех своих должностей и доходов. Его взялся уговорить кардинал Ришелье.
– Подумайте, что вы делаете, – убеждал он молодого влюбленного. – У вас теперь четыреста тысяч ливров дохода, и вы собираетесь бросить эти четыреста тысяч из-за одной женщины! Другой на вашем месте согласился бы бросить четыреста тысяч женщин, чтобы иметь такой доход!
В число ловких проделок, при выполнении которых люди пользовались первым числом апреля, надо включить удачное бегство из плена герцога Лотарингского и его супруги. Они спокойно вышли из Нанси, где содержались в плену, переодетые крестьянами. Какая-то женщина узнала их и тотчас побежала известить об этом коменданта. Но в тот день было первое апреля, комендант не поверил, подумал, что его хотят поддеть на «апрельскую рыбу», как выражаются французы. Между тем слух о бегстве герцога и его супруги распространился уже и по всему городу, но все над ним хохотали, приговаривая: «Первое апреля!»
Когда же, наконец, решили проверить апрельскую шутку, то было уже поздно: беглецов и след простыл.
Людовик XII жаловался на испанского короля Фердинанда Католика, что тот его уже два раза обманул.
