Человек, говорят даосские философы, – это полет стрелы: она движется туда, куда послала ее рука стрелка, и зависит ее движение от степени натяжения тетивы, от сопротивления воздуха, от препятствий на ее пути.
Понятно, что направление ее полета может измениться: подул сильный ветер, пошел дождь, или она во что-нибудь вонзилась, но весь вопрос в том, может ли стрела сама изменить направление своего движения, самостоятельно отклониться в ту или иную сторону, полететь назад или же не лететь вовсе? Так и человеческая жизнь – летит в том направлении, которое задают ей факторы и условия, ее формирующие, внешние параметры и обстоятельства, ее определяющие, и она не может произвольно изменить это направление. Путь жизни, заданный всей суммой внешних сил, называется дао. Этот путь есть у любой вещи, потому что каждый предмет мира и его существование, как и человек, тоже результат всех возможных факторов. И у всего мироздания есть свое дао. Если сложить абсолютно все вещи нашего мира, все силы, в нем действующие, все причины и следствия во всем их грандиозном и необъятном взаимодействии и целостности, то получится единый путь – дао нашего мироздания.
Если жизнь человеческая есть заданность, значит, она известна вся – от начала и до конца: надо всего лишь просчитать все факторы и параметры, из которых она складывается. Мы просто не можем все совершенно учесть, а тем более просчитать, так как никто не может объять необъятное. Оттого нам и кажется, что результат нашей жизни, ее исход не определен, во многом случаен и только будущее окончательно все осветит. На самом же деле все, что будет, вполне известно уже сейчас, но только не нам, подобно тому как ответ задачи помещен в конце учебника, он уже есть, готов, он следует из ее условия, но ученику предстоит решать эту задачу, проходить последовательно все ее этапы, чтобы добраться до него. Ответ всего нашего существования тоже готов, так как вытекает из заданной совокупности исходных и текущих параметров, он помещен в конце книги под названием «Наша жизнь», только неведом нам вследствие нашей неспособности охватить аналитически всю эту совокупность, отчего мы и думаем, что ответа пока вообще нет, и самообольщаемся, будто бы он зависит от наших действий, планов и замыслов. Подкинем монету: может выпасть орел или решка. Нам кажется, что результат совершенно случаен и потому непредсказуем. Но если бы нам были известны первоначальное положение монеты, сила толчка, сообщенного ей, количество ее оборотов в полете, сопротивление воздуха, сила земного тяготения и все прочие условия ее движения, если бы мы могли их учесть и просчитать, то тогда выпадение, допустим, решки было бы событием не случайным, а совершенно закономерным и не внезапным, а вполне ожидаемым и предопределенным.
Естественный фатализм утверждает парадоксальные вещи: получается, что жизнь наша нам совсем не принадлежит, так как она, да и мы сами, – это всего лишь сумма от нас не зависящих факторов и условий. Выходит, что жизнь происходит с нами, для нас и делается нашими вроде бы руками, но в то же время совершенно помимо нас, вне нас и от нас не зависит. Наша собственная жизнь – это театральное представление, которое мы смотрим, как зрители из зала, она происходит с нами, но вместе с тем она – феерия, на которую мы взираем со стороны. И даже если мы сами являемся действующими лицами в этом представлении, то играем по не нами составленному сценарию и не нами избранные роли. Что же остается нам? Спокойно смотреть на происходящее и безучастно дожидаться, чем оно закончится, видеть течение собственной жизни, нисколько не подчиняющееся нам, и не делать бессмысленных попыток что-либо в нем менять. Но что хорошего в таком понимании мира? Чем положителен естественный фатализм? Кажется, ничего и ничем. На самом деле наоборот: ведь если от меня ничего не зависит и я сам – некий заданный набор параметров, сам по себе развивающийся, тогда я нисколько не виноват в своих неудачах и нет никакой моей заслуги в моих успехах. Что бы ни случилось в жизни – хорошее или дурное, я ни при чем, ведь так получилось, так сложилось, само собой сделалось, вне меня и помимо моей воли, ибо жизнь моя мне не принадлежит и сам я в ней ничего не значу и не могу. Также я ни к чему не стремлюсь и ничего не избегаю, потому что и то и другое бесполезно, я не должен никому ничего и, самое главное, самому себе. Свобода от долженствования, от напряжения, от борьбы и погони за чем-то, что наполняет жизнь страданиями, а стало быть, свобода от страданий – вот результат естественного фатализма. Свобода от желаний и стремлений, надежд и отчаяний, проистекающая из бездействия, есть величайшее благо, умиротворяющее человеческую жизнь. Я – результат внешних сил, заданная сущность, порождение всей совокупности условий – сам себе не принадлежу и сам себя не формирую. Напротив, все вышеуказанное делает меня и мою жизнь. Я такой, какой я есть, и другим быть не могу. Такой, какой получился, сложился, оказался. Могу ли я в этом случае кому-нибудь позавидовать: у него лучше, чем у меня? Не могу, потому что он – другой, не такой, как я, и у него иная жизнь. Могу ли я над кем-то посмеяться или презреть кого-то: он хуже меня? Не могу, потому что он другой и у него не такой, как у меня, жизненный путь. Каждый человек задан самому себе мирозданием, каждый идет своей дорогой, играет свою роль, у каждого своя миссия и смысл во Вселенной – и у блистательного могучего монарха, и у жалкого нищего раба. Бесполезно пытаться быть не собой – другим – и занять чужое место и сыграть не свою роль. При таком взгляде и зависть, и гордость совершенно исчезают и никого нельзя оценить по критериям «лучше» – «хуже». Не «лучше», а другой, не «хуже», но только иной. Невозможно сравнить двух людей, как невозможно сравнить, скажем, сосну и березу. Что лучше – сосна или береза? Какая краска хуже – красная или синяя? Какая человеческая жизнь удачлива, а какая достойна презрения? Никакая! О каждой можно сказать только то, что она есть и зачем-то нужна мирозданию. Сосна не сможет стать березой, сколь ни убеждайте ее, что березой быть гораздо лучше, чем сосной. Один человек никогда не станет другим человеком только потому, что они – разные сущности мира. Невозможно ругать одного за то, что он – такой, и невозможно хвалить другого за то, что он не такой, как первый, как невозможно ругать негра за то, что он не китаец, лес – за то, что он не фруктовый сад, пустынную колючку – за то, что она не прекрасный цветок.
Досократическая философия
Философия в чистом виде появилась у древних греков (слово «философия» – греческого происхождения). Поэтому можно говорить, что философию придумали греки. Они очертили весь круг главных философских проблем и вопросов, наметили пути их решения. Последующие народы и эпохи развивали, обогащали и продолжали высказанные греками идеи. Греческая философия сейчас считается классической, то есть образцовой, показательной, является эталоном (наилучшим вариантом) философии. Греческую философию также часто называют эллинской, потому что на греческом языке Греция – это Эллада, а греки – эллины.
Найти незримое единство мира. Милетские философы
Первую школу в греческой философии основал мыслитель Фалес, живший в городе Милет (на побережье Малой Азии). Школа получила название милетской. Учениками Фалеса и продолжателями его идей были Анаксимен и Анаксимандр.
Задумываясь об устройстве мироздания, милетские философы говорили следующее: нас окружают совершенно разные сущности, причем многообразие их бесконечно. Ни одна из них не похожа на любую другую: растение – не камень, животное – не растение, океан – не планета, воздух – не огонь и так далее до бесконечности. Но ведь, несмотря на это разнообразие, мы называем все существующее окружающим миром, или мирозданием, или Вселенной, тем самым предполагая единство всего существующего. Мир является все же единым и цельным, значит, у мирового многообразия есть некая общая основа, одна и та же для всех разных сущностей. За видимым их разнообразием кроется невидимое единство, подобно тому как в алфавите всего три десятка букв, которые складываются в миллионы слов, или в музыке всего семь нот, но разные их сочетания создают необъятный мир звуковой гармонии (эти примеры можно было бы продолжить). То, что разное имеет одну и ту же основу, очевидно. Милетские философы верно уловили данную закономерность мироздания и пытались найти эту основу, или единство, к которому сводятся все мировые различия и которое разворачивается в бесконечное мировое многообразие. Они стремились вычислить основной принцип мира, все упорядочивающий и объясняющий, и назвали его arche(«первоначало»).
Фалес считал основой всего существующего воду: есть только она, а все остальное – ее порождения или формы. Понятно, что его «вода» не совсем то, что мы сегодня понимаем под этим словом. У него она – некое мировое вещество, из которого все рождается и образуется. Анаксимен первоначалом считал воздух: все вещи происходят из него путем сгущения или разрежения. Самый разреженный воздух – это огонь, более густой – атмосферный, еще гуще – вода, далее – земля и наконец – камни. Анаксимандр решил не называть первооснову мира именем какой-либо стихии (воды, воздуха, огня или земли) и считал единственным свойством первоначального мирового вещества, все образующего, его бесконечность, всеобъемность и несводимость к какой-либо конкретной стихии, а потому – неопределенность. Это вещество стоит по ту сторону всех стихий, все их в себя включает и называется апейрон(с греческого – «бесконечное мировое вещество»).
