Несмотря на ужасную кухню — а нам подавали закуски на маленьких тарелочках (и все они оказались либо пересоленными, либо переперченными, либо откровенно прокисшими) — мы отлично провели время.
В вечернем освещении мелкие дефекты поношенного серого костюма не так бросались в глаза, и мистер Снап казался облаченным чуть ли не в смокинг. В тот вечер мой друг неожиданно разоткровенничался, очевидно, под воздействием винных паров, и поведал мне, что нос у него постоянно красный из-за давнишнего собачьего укуса (да-да, не удивляйтесь, пес укусил его прямо за нос!). Помнится, я еще подумал: «Ну, ясно. Видать, старик так с тех пор и прикладывает к носу собачью шерсть!» Когда нам принесли счет, у меня рука сразу же потянулась к бумажнику. Но я себя одернул, ибо понимал, что подобным поступком насмерть обижу старика.
После такого он, пожалуй, не захочет меня видеть. Итак, я просто сидел и наблюдал, как он достает маленький кожаный кошелек и с болезненной гримаской отсчитывает засаленные пиастры.
Хотя за время короткого знакомства я и успел составить определенное мнение о мистере Снапе (мне было ясно, что это английский джентльмен, который волею судеб опустился на самое дно жизни), тем не менее его нынешнее существование — за рамками наших встреч — оставалось для меня загадкой. Мне гораздо легче было его представить на Стрэнде 1870 года, чем в условиях современного Каира. Чем он жил? На какие средства?
И куда каждый вечер отправлялся, распрощавшись со мной? Для меня все было проще: я произносил традиционную фразу: «До завтра, Снап! Рад был повидаться» и шел к себе в гостиницу. А он? В каких таинственных тенях растворялся бедный старый англичанин вместе со своей панамой и со своим наигранным (вот оно, хорошее викторианское словечко) весельем? Я почему-то был уверен, что мистер Снап холост — пока однажды вечером он не сказал, что очень бы хотел пригласить меня к себе домой, но, увы, его жене нездоровится.
Мы, как и собирались, съездили в Гизу посмотреть на сфинкса и египетские пирамиды. Я взял напрокат двух вполне приличных лошадей, и мы отправились туда верхом. Мистер Снап выглядел молодцом — впору хоть Веласкесу позировать для конного портрета (хотя я подозревал, что на следующий день он едва сможет подняться с постели). Я смотрел на него и думал, что все-таки, невзирая на свой укушенный нос, старина Снап был и остается настоящим аристократом. Пусть он каждый вечер напивается, а напившись, путается в речах и нетвердо держится на ногах, но, если бы мне потребовался актер на роль старого монарха, я бы знал, где его искать. Из мистера Снапа вышел бы превосходный король! Его податливость (уж не знаю, врожденная или благоприобретенная) трактовалась бы как снисходительность, а некое простодушие сошло бы за непосредственность.
Во всяком случае,в Гизе он был просто великолепен.
Словно зачарованный, наблюдал я, как мистер Снап, стоя в лунном свете и распространяя вокруг себя легкий запах чеснока, разворачивает передо мной картины далекого прошлого. С удивлением обнаружил я, что мой приятель горячий приверженец античной культуры. Все, что происходило после падения Рима, трактовалось им как несомненное варварство. Будь его воля, он изъяснялся бы исключительно на латыни и древнегреческом. Это был его мир! Разглагольствуя о событиях давно минувших времен — воздвигая города и посылая вперед боевые колесницы — мистер Снап и сам преобразился. В его тщедушной фигуре появилось некое героическое великолепие.
— Я, кажется, не рассказывал вам, что в свое время написал биографию Хатшепсут? — сказал мистер Снап уже на обратном пути в Каир. — Это была поистине великая женщина! К сожалению, книга не пользовалась успехом. По правде говоря, ее никто не покупал. Но время от времени мне присылают каталоги из букинистических магазинов, так вот, там значится и моя книга стоимостью в три гинеи. Мне порой обидно, что лично я не получил за нее ни единой гинеи. Но все равно Хатшепсут была великой женщиной… Клянусь Юпитером!
В какой-то момент я почувствовал, что совершенно очарован мистером Снапом. Этот человек со всеми странностями его натуры оказывал на меня гипнотическое действие. Я проводил целые дни в его обществе, позабыв о всех прочих делах. Мне доставляло огромное удовольствие беседовать с ним, пытаясь перещеголять в цитатах из Ювенала и Горация. Порой я задумывался: а как он-то может уделять мне столько времени? И не скажется ли это катастрофическим образом на его делах? Мне так хотелось предложить ему некую сумму в компенсацию за потраченное время. Но это было невозможно. При том, что Снап отчаянно нуждался в деньгах, его аристократическая щепетильность никогда не позволила бы принять от меня помощь такого рода. Мне не хватало духу даже заговорить об этом. Если бы вы видели, с каким достоинством старик восседал за стойкой американского бара, с какой естественностью принимал он дары современной цивилизации, я думаю, вы бы меня поняли.
В один из вечеров я обедал в клубе «Терф» и встретил там своего знакомого.
— На днях видел вас с этим старым негодяем Снапом, — заметил он. — Я бы на вашем месте был поосторожнее. Он вас часом еще не обобрал?
Я почувствовал себя оскорбленным. Отвечал не слишком любезно, как мог, старался оградить Снапа от оскорблений. Мне не хотелось продолжать беседу в подобном тоне. Но одновременно меня одолевало любопытство, ведь я почти ничего не знал о своем друге, этом странном английском джентльмене. Я изо всех сил пытался не задавать лишних вопросов, но мой знакомый, похоже, в них и не нуждался.
— Вы, конечно же, догадываетесь о его проблемах, — продолжал он, делая такой жест, словно опрокидывал стаканчик. — Довольно странный человек, хотя, безусловно, очень умный. В прошлом — еще до того, как окончательно спился — этот Снап занимал приличный пост в консульстве. А затем случилась какая-то романтическая история. Я точно не знаю, но в деле была замешана молодая американка. Она его, собственно, и погубила. Это было так давно — еще до нашего с вами рождения. Чем он сейчас занимается? Это никому неизвестно, но видно, что человек пропащий. Живет в ужасных трущобах, где-то в арабском квартале… Я слышал, что он женат на какой-то гречанке из простолюдинов. Вроде, она подрабатывает прачкой или чем-то в этом роде. Во всяком случае, в приличные места этого Снапа не пускают, и никто с ним якшаться не станет. Ну, то есть я имею в виду, мытакого себе позволить не можем. Вы-то другое дело… Вы же здесь не живете.
Слушая его, я испытывал странную грусть. Теперь мне была известна тайна мистера Снапа, старого неудачника, докатившегося до брака с греческой прачкой. Я подумал: вот до чего доводит фанатичная преданность идеалам Софокла.
— Он, между прочим, стал гораздо приличнее выглядеть с тех пор, как начал с вами общаться, — отметил мой приятель. — Впрочем, это ненадолго. Как только вы уедете, все снова вернется на круги своя. Бедный старый пройдоха!
И действительно, день моего отъезда был не за горами. Снап настоял на том, чтобы меня проводить. Он появился на вокзале в своем обычном виде — неряшливо одетый, но в хороших ботинках и при перчатках. Вокруг себя он распространял уже привычный запах чеснока (теперь он у меня ассоциировался со скверной едой, которую готовила Снапу жена-гречанка). Мне было его нестерпимо жаль. Он выглядел таким маленьким и растерянным посреди огромного Каирского вокзала.
— Клянусь Юпитером, мне ужасно жаль, что вы уезжаете, — говорил он, рассеянно похлопывая себя по ноге лайковой перчаткой (полагаю, нелепый этот жест был в моде среди блестящих денди прошлого века).
До отправления поезда оставалось несколько минут, когда по лицу Снапа пробежала какая-то тень. Он опустил руку в карман и вытащил ее с выражением крайней озабоченности.
— Клянусь Юпитером! — воскликнул он. — Я, похоже, забыл дома кошелек. А мне ведь нужно взять такси… Простите, мой друг, я хотел спросить, не могли бы вы… Если вас, конечно, не затруднит… Не могли бы вы занять мне десять пиастров?
