На Ключевой лог Александр Николаевич ходил часто, а Ярилин день никогда не пропускал. Его там интересовало все: обряды, хороводы, песни. «Если мы желаем сделать что-нибудь хорошее для народа, — сказал он как-то своему знакомому, — то не должны чуждаться его веры и обычаев, не то не поймем его, да и он нас не поймет». А где же было и узнавать эти обычаи, если не на древнем крестьянском празднике Ярилы!
Во времена Островского гуляние в долине происходило в Троицын день. К ключику сходились толпы жителей со всей округи, съезжались торговцы с возами. Водили хороводы, жгли костры, пели песни. Отголоски этого народного действа чувствуются в «Снегурочке». Да и только ли в «Снегурочке? В Щелыкове вскоре после весенней сказки писалась пьеса «Волки и овцы», тоже насыщенная местными мотивами. В ней встречаются многозначительные диалоги между местной помещицей Купавиной и ее соседями Мурзавецкой и Лыняевым:
«Мурзавецкая. У вас тут храмовый праздник неподалеку, а ты, чай, не знаешь?
К у п а в и н а. Как не знать! На моем лугу гулянье бывает».
Напомним, что и Островский мог сказать, что гулянье в Троицын день — «Яриловка» — бывает на его лугу.
И далее:
«К у п а в и н а. Я хочу народное гуляние смотреть.
Л ы н я е в. Не ходите! Что за удовольствие идти за две версты, да еще по горам, чтоб смотреть на пьяных.
Купавина. Скажите лучше, что вам лень! Оставайтесь!
Л ы н я е в. Я бы пошел, но там, вероятно, ваши люди гуляют, мы их только стесним. Зачем расстраивать чужое веселье!
Купавина. Мы издали посмотрим, с горы».
От Щелыкова до Ярилиной долины на самом деле не более версты, но обратно приходится подниматься на довольно крутую гору, что было, действительно, тяжело для страдающего болезнью ног и одышкой Островского. Но это его не останавливало. Доводы, которые приводит Лыняев, ему и самому, несомненно, не раз приходилось выслушивать от соседей. Однако драматург не опасался, что своим присутствием стеснит гуляющих крестьян: они давно привыкли к нему и полюбили его.
Официально обозначаемая в бумагах Ключевым логом, просторная поляна на правом берегу Куекши ниже мельницы Тарасихи издревле в народе прозывалась «Ярилиной долиной» или «Ярилиной поляной», что было чутко подслушано Островским. С тех пор первое из названий быстро исчезло, а второе как бы получило права гражданства. Народные же гуляния в долине, конечно, уже без торжественного явления Ярилы, а просто с играми и хороводами, устраивались до 1940-х годов. О них до сих пор увлеченно рассказывают местные старожилы.
Сейчас значительная часть Ярилиной долины заросла кустарником, подступившим к самому ключику, сузилась и обмелела огибавшая ее Куекша. Но всякий, пришедший к Голубому ключику, особенно в пору цветения в конце весны, когда здесь растаяла Снегурочка, невольно вспомнит и повторит про себя ли, вслух ли своим спутникам проникновенные слова зоркого Берендея:
Полна чудес могучая природа! Дары свои обильно рассыпая,
Причудливо она играет: бросит В болотинке, в забытом уголке Под кустиком, цветок весны жемчужный. Задумчиво склоненный ландыш, брызнет На белизну его холодной пылью Серебряной росы, — и дышит цветик Неуловимым запахом весны, Прельщая взор и обонянье…
Не ведаю, запоминается ли туристам въезд в Щелыковский заповедник — не каменные тумбы-пилоны у повертки с большака, а метров через четыреста от них: справа от дороги изба с дворовым строением и огородом спереди на фоне смешанного леса, слева — поляна, окаймленная тем же лесом, прямо — тесовый забор и шлагбаум через дорогу. Что это — деревенька или кордон? На вид скорее все-таки деревенька, хотя из одной всего избы. Зато с двумя громкими именами — Новая деревня и Кутузовка.
Вспоминается пьеса А. Н. Островского «На бойком месте». «Я на сдачу взял от Покровского до Новой деревни», — объясняет там ямщик Разоренный. Что же, название драматургу примелькалось, так как, живя в Щелыкове, он почти ежедневно бывал в этом селении (кстати, ему же и принадлежавшем и отстоящем от самой усадьбы на версту) — проезжая мимо на Порныш-скую мельницу или в Высоково, возвращаясь из Кинеш-мы, совершая «для здоровья» прогулки до Твердова, просто идучи по грибы и чернику в Угольской лес. А соединение в пьесе именно Покровского и Новой деревни имеет подоплеку, которую поймет лишь хорошо знакомый с здешней местностью: между названными селениями напрямик, по тропкам, всего четыре версты, а на лошадях, по дороге, — все тринадцать…
И всегда Новая деревня была столь же крохотной, как и сейчас? Пожалуй, да. Правда, знала деревня и период расцвета, когда целых четыре избы стояло да еще, за дорогой, лесопилка и гараж. Однако было это недавно — лет сорок назад, в эпоху дома отдыха Малого театра. А в изданном списке населенных мест Костромской губернии 1871 года, то есть во времена Островского, значилось в Новой деревне всего два дома.
Не сомневаюсь, что Александр Николаевич, при своей всегдашней любознательности, еще в первый свой приезд в 1848 году в Щелыково выяснил происхождение названия ближней деревни. Ну, Кутузовка — это вовсе легко: до Островских здешними землями владели знатные дворяне Кутузовы. А Новая деревня? В старинных межевых документах и планах да, по традиции, и при Островском еще, местность вокруг деревни именуется Калиновской пустошью. Сюда в середине XVIII века перевезли Кутузовы из своей родовой вотчины в Казанской губернии несколько семейств крепостных крестьян. Так появилась Новая деревня (старая — Щелыково, где тогда стояли и крестьянские дворы). Но переселенцы как-то не прижились в щелыковской округе — починок хирел и умалялся.
Нынешняя изба в Кутузовке — недавней постройки 1950 года — не пригодившаяся Малому театру дача. А незадолго перед тем, как ее привезти и поставить, сломали тут две старых избы, в которые не раз захаживал сам Островский и в которых до последней войны жили два его современника и знакомца — старики Василий Куликов и Христофор Стрик, бывший щелыковский садовник.
В щелыковских фондах есть уникальный снимок, сделанный в свое время директором музея Малого театра Владимиром Александровичем Маслихом и навевающий щемящее чувство. На фотографии фасад старинной деревенской избы, снятой как бы наискосок, с угла. Изба из очень толстых, потрескавшихся от старости бревен, вся в заплатах из досок. По центру окно с немудреным наличником под козырьком, левее волоковое оконце — оба окна прорублены высоко над землей. Через весь фасад провисает закрепленный на выступах угловых бревен шест — на таких сушили белье.
На завалинке дома ближе к левому углу сидит ветхий дед: жидкая седая шевелюра венчиком, клок волос упал на большую залысину, глаза на солнце прищурены, рот полуоткрыт. Не очень пышная, но до ушей борода подстрижена полукругом. Чувствуется, что на дворе теплынь, лето — пожухлая трава, а старик одет в наглухо застегнутую посконную рубаху до колен и с подпояской, на ногах — подшитые валенки. По правую руку лежит на завалинке шапка, несомненно, только что снятая с головы из почтения к фотографу. Дед, видно, хорошо потрудился на своем веку — его скрюченные руки, неспокойно подрагивают на коленях.
Великолепная эта фотография — ее не раз репродуцировали в центральной печати — датируется 1938 годом. Сделана она в Новой деревне, и запечатлен на ней здешний старожил Василий Андреевич Куликов.
В то время дедушке Василию было уже под восемьдесят. Александра Николаевича Островского помнил он явственно. Года за три до этого зашел к Куликову ивановский журналист Николай Янков — принадлежало тогда Щелыково к Ивановской области. Старик в ту пору еще работал — пас скотину. «Вблизи реки, — описывает Янков, — небольшая полянка. На толстом коротком пне, утопающем в сочной траве, сидит человек. Вблизи пасутся коровы. Человек, опершись на палку, прищурился — из-под картуза торчат редкие волокна седых волос. Это Василий Андреевич Куликов из Кутузовки, находящейся в полуверсте от Щелыкова. Ему 76 лет, и он хорошо помнит великого драматурга, ибо всю жизнь прожил в родной деревне.»
Разговорились. Корреспондент перевел беседу на Островских — как-де они тут себя вели, как обращались с народом. Лесом-то вокруг Островские владели — не прижимали ли мужиков?
— Пожалуй, строго наказывали за порубку? Василий Андреевич отрицательно покачал головой.
— Да, как сказать, за Островскими этого не водилось. Сам-то барин был добрый, с мужиками ласков. Вот разве Марья Васильевна — супруга его — так та тут всеми делами командовала. Покричит, бывало, постращает, а уж лесом-то барским мы все же пользовались, без дров не сиживали…
Рассказы древнего старца были самые бесхитростные. «С дедом Василием, — передает В. А. Маслих, — мне посчастливилось встретиться в Новой деревне. Он хорошо помнил, как вместе с отцом бегал в усадьбу. «И если Александр Николаевич бывал дома, выйдет, бывало, на крыльцо, отцу указания даст, а меня к себе подзовет, по голове потреплет и спросит, как живу и учусь ли грамоте. И так, бывало, наставительно скажет: «Учись, Вася, учись». А в праздники давал нам сладости».
