На подходе к двери Мандела замирает на мгновение и смотрит на стену, возле которой девушка в униформе по-прежнему охраняет кофе и печенье. Она улыбается, и Мандела ласкает ее своей улыбкой, горячей, как африканское солнце. В глазах ее стоят слезы.
Вода — самый талантливый декоратор на планете. Вода К/и лунные приливы — лучшие архитекторы. Из моря не появляется ничего уродливого. Все вылеплено и сглажено согласно эргономичной, удовлетворяющей нашим требованиям эстетике. Каждая раковина, плавник, камень или чешуйка и вынесенные на берег обломки людских творений превращены в нечто прекрасное по меркам водного мира. Еще есть корабли, построенные человеком, но сконструированные стихией. Какими бы скудными и незамысловатыми ни были их путешествия, в воде они безупречны. Все, кроме «Эмулятора».
Дыхание перехватывает, когда видишь это кораблеподобное, притаившееся в маленькой гавани Скарборо, нечто. У всех лодок, даже у простейших катамаранов, есть эргономика, но не у этого горбатого Квазимодо, украшенного крестом Святого Георгия, словно водоплавающий строительный вагончик. С момента, как появился на свет, он выбивается из ряда рыбацких лодок. Они предназначены для ловли крабов сетями вдоль берега. «Эмулятор» же создан для кое-чего иного.
Мы прошли уже полмили по заливу Скарборо, а перед этим провели ночь в отеле «Клифтон». Я не смог заснуть на чердаке, где перед последним наступлением ночевал Уилфред Оуэн[51]. Он написал здесь свои самые суровые стихи, прежде чем перебрался через пролив и погиб. Скарборо — неплохой город, аккуратный и исполненный важности. Судорожно мигают галереи игровых автоматов, застыли магазинчики с рыбой и чипсами в этот холодный предрассветный час, скалы покрыты морскими птицами. Викторианская лепнина говорит о том, что были здесь времена и побогаче, когда йоркширские туристы приезжали за свежим воздухом и пляжами — отдохнуть от шахт и фабрик, когда было больше кораблей, больше моряков, рыбаков и рыбы.
Рыба и рыболовство — линия фронта политики по защите окружающей среды, проблема, которая смотрит на тебя с тарелки. Рыба происходит из другого измерения — тех двух третей планеты, что нам недоступны. Мы можем лишь барахтаться на поверхности. Когда поймаешь рыбу и заглянешь в ее круглые черные глаза, то не заметишь в них узнавания или эмпатии. Но мы хотя бы знаем, чего ожидать. Рыба не имела ни малейшего представления о том, что мы существуем, не догадывалась, что мир может быть без воды.
Ловля и поглощение рыбы связаны с кучей рекламы, упаковок, залепленных галочками и зелеными улыбками, с указанием места происхождения — будто бы рыба пасется в полях, обещания свежести, честности и устойчивого качества. Маркетинг совести и чувства вины. Рыбу поставляют в комплекте с ограничениями на ловлю, квотами, торговыми соглашениями, объединениями, национальной гордостью и международными обязательствами. Вместе с рыбой мы получаем куда больше, чем Омега-3[52].
Один мужчина загружает лед в люки «Эмулятора», другой несет пакеты из супермаркета. Мы приветствуем их с берега. Тот, что со льдом, говорит: «Ну что, добрались? Смогли встать? Поднимайтесь на борт». Нет простого способа подняться на борт — ни сходней, ни пробела в перилах. Нужно прыгнуть и уцепиться за судно, в надежде, что не скатишься по гладкому борту к верной погибели между железом и камнем.
Даже по пришвартованному судну передвигаться довольно трудно. Отданы швартовы, двигатель лихорадочно гудит, «Эмулятор» протискивается мимо маяка, пересекая границы все еще спящего города, и выходит в Северное море.
Почему судно назвали «Эмулятор»? Кого или что оно эмулирует? Я задаю вопросы Шону, капитану судна, коротко стриженому круглолицему мужчине с пронзительным взглядом и серьгой в ухе. «Черт знает. Наверное, хозяину нравятся слова, начинающиеся с гласных, или еще что». Судну почти 30 лет, и Шон выводит его в море всю свою жизнь. Он сидит в крошечной рубке, подняв ноги. В держателе стоит кружка кофе. Перед ним нечто, больше похожее на ремонтную мастерскую электроники, — куча экранов, показывающих разнообразные линии и вспышки. Здесь радар, сонар и местные теленовости. А еще тут куча бумаг — списки, блокноты, судовые журналы и другой мусор. Сквозь грязное окно с трудом видно море, горизонт закрывает палуба, мачты, подъемные краны и антенны, а на волнах качается буй.
В команде три человека — Шон, Марк и Стивен. Марк — крупный, грузный, грубоватый, рукастый мужчина с лицом, напоминающим подмерзшую тыкву. Этим двоим за сорок: вся их жизнь — море, а остальному пришлось подвинуться. А еще с ними Стивен — хилый и нескладный мальчишка чуть за двадцать с обаятельной улыбкой человека, склонного постоянно оправдываться. Он может похвастаться худшим набором татуировок, сделанных по пьяни, что я когда-либо видел.
На берегу у него две семьи, все девочки. Женщины — его слабость, женщины и пиво. Кажется, будто он уходит в море за облегчением. В лодке нет ни пива, ни женщин. Это очень мужественное место: рыбная ловля — возможно, последняя профессия, куда женщины не суются. Я спрашиваю, есть ли женщины-рыбаки: «Есть одна, ловит крабов вместе с мужем. Но баба на корабле — к несчастью».
Национальный сарказм и шуточки йоркширцев оборачиваются постоянными издевками. Каждое предложение начинается с иронично риторического вопроса: «Ты действительно собрался это надеть?» «Ты, правда, думаешь, что команда из Мэклсфилда выиграет в следующем году?» Так что, когда я спрашиваю о сокращающемся поголовье рыбы, они презрительно усмехаются: «Кому ты веришь? Мужикам, которые всю жизнь рыбачат, или кучке обученных чиновников, которые только и умеют, что пялиться в компьютеры? Да никакой нехватки рыбы нет».
Рыбная ловля и число рыбы в морях — одна из областей экологии и защиты окружающей среды, где мнение активистов в костюмах диаметрально противоположно мнению тех, кто работает с рыбой всю жизнь. Как правило, борцы за окружающую среду поддерживают и защищают местных производителей, но не в случае с рыбой. Рыбаки по всему миру говорят, что рыбы полно, а морские биологи с ними не соглашаются.
«Мы всегда говорили, что потепление меняет рыбьи маршруты, — говорит Шон. — Рыбаки отметили факт задолго до этих придурков. Вон, посмотри на сибаса. На него нет никаких квот, просто потому что его полно в Канале».
Макрель, похоже, отправилась на север, к берегам Исландии и Фарерским островам, чем привела в ярость скандинавских и британских рыбаков. Эксперты, просиживающие штаны на суше, говорят, что рыбаки заинтересованы в экологически неустойчивом рыболовстве. «У кого тут законный интерес?» — орут все трое в голос. «Хреновое экологическое движение, Грин-хренов-пис, — говорит Марк. — Это же просто бизнес. Окружающая среда в несколько с хером раз крупнее рыболовства. Говорю тебе, никто из них не стал бы работать за мою получку».
Экономика «Эмулятора» никого не сделает богатым. Если забыть амортизацию, то самые большие расходы — траты на дизель. Сельскохозяйственный дизель стоит 50 пенсов за литр. Двигатели работают весь день и тратят около 4000 литров в неделю. К тому же нужно платить за лед, коробки, страховку, наземный транспорт, да и хозяин лодки забирает половину прибыли. Все, что остается, они делят между собой. В прошлый раз рыбачили неделю и не заработали ничего. Они проводят в море по полгода, а на этой неделе на них висит еще и долг за топливо. Им нужно наловить рыбы на 8000 фунтов, чтобы хоть что-то заработать. Если суммировать часы, это далеко до минимума. Но в море ни одно из правил не действует.
Сидеть можно только в камбузе. Но здесь так тесно, что не продохнуть. На борту нас пятеро, но одновременно сесть могут лишь четверо, что, в принципе, не проблема, потому что кто-то должен управлять лодкой и высматривать танкеры. В камбузе грязная плитка и маленькая раковина с пластиковой миской, полной подернутой рябью воды. Это единственный кран на всей лодке. Нет душа, а воду не стоит пить, не прокипятив. Они пьют только чай, кофе и колу из супермаркета Tesco. Есть пять кружек, которые никогда не моют, что, может, и к лучшему, судя по виду кухонного полотенца. Мы спим в недрах судна, маленьком темном подземелье на носу. Катакомбы, как у Дейви Джонса[53]. Часть судна, отведенная людям, просто мизерная. Остальное отдано пойманной рыбе, добыче, деньгам. Двигатель постоянно грохочет и каркает.
Есть мусорное ведерко, которое опустошают за борт, есть туалет без сидения, но там все равно невозможно сидеть — он втиснут в чулан со сломанным иллюминатором. Меня тошнит даже от мысли о том, что придется там усесться. Подводя итоги, могу сказать, что это самое загаженное место из всех, что я видел со времен студенчества. Работа на судне — будто курс молодого бойца, полный падений, ударов по голове, утерянных пальцев, ожогов от веревки и перемалывающих тебя глыб. Если что, всегда можно просто тихо вывалиться за борт.
