На связи Балакирева с Костромой и Покровским указывают его письма. «Я взял отпуск, — говорится в письме к В. В. Стасову от 15 сентября 1888 г., — чтобы немного проехаться в Москву, в Ярославль, Кострому… и освежиться». А в сентябре в Покровском происходил раздел молчановского имущества. В другом письме, С. М. Ляпунову, от 14 августа 1890 г. сообщается: «Я собираюсь в конце августа уехать в отпуск месяца на полтора и, главным образом, располагаю провести это время в Ярославле» — напомним, что тогда Балакирев вводился в права наследства и должен был приехать если не в само имение тетки, то в соседнюю с Ярославлем (два часа поездом) губернскую Кострому.
Приезжая в Покровское, композитор, наверное, навещал в Щелыкове и Александра Николаевича Островского. Мы, правда, не располагаем прямыми данными о личном знакомстве двух современников — выдающихся деятелей русской культуры. С братом драматурга Михаилом Николаевичем Островским, министром государственных имуществ и почетным членом Академии наук, Милий Алексеевич знаком был — он подчинялся ему по службе, обращался с просьбами, встречался на званых вечерах. Возможно, они вместе и музицировали, т. к., по словам композитора, Михаил Николаевич «серьезно занимался музыкой». В 1888 и 1890 годах конец лета министр проводил в Щелыкове, и приезжавший в близлежащее Покровское Балакирев не мог не посетить своего высокопоставленного знакомого хотя бы по долгу вежливости.
Но и помимо брата, у Александра Николаевича были с Балакиревым общие друзья, у которых они могли познакомиться. Композитор был учеником Александра Ивановича Дюбюка, ближайшего приятеля Островского и завсегдатая Щелыкова. Много лет находился Милий Алексеевич и в приязненных отношениях с Тертием Ивановичем Филипповым, в 1840—1850-е годы другом драматурга и его сотрудником по журналу «Москвитянин».
Таким образом, в последней трети XIX в. в близком к Щелыкову селе Покровском соприкоснулись биографии сразу нескольких деятелей искусства. И в творчестве двух из них — драматурга и художника — отобразились тамошние наблюдения. Изучение же разбросанных по музеям и частным собраниям и незаслуженно забытых картин В. П.Вопилова вводит нас в мир образов Островского и их жизненных прототипов.
Все, о чем идет речь ниже, происходило в июне 1976 года, но сначала несколько вводных фраз…
Столетиями была Россия сельской страной. К концу XVIII в. небольшие поселения, преимущественно в шесть — девять дворов, рассыпались в костромских местах повсюду — чаще в пределах видимости, самое дальнее — через две-три версты друг от друга. В сторонке от деревень, но поблизости, стояли помещичьи усадьбы с парками, прудами и винокурнями, на семь-восемь деревень приходилась церковь с колокольней, тоже нередко поставленная наособицу, «погостом».
Целый сонм деревень окружал некогда и сельцо Щелыково. Кое-какие существуют и ныне: Василево, Ладыгино, Фомицыно, Лобанове Иных уж нет — всесильный процесс урбанизации смахнул их в 1950—1970-е годы с лица земли. Где теперь селения, столь известные Островскому: Пахомцево, Субботино, Филипцево? Тихо угасает красивая деревушка Кудряево, в старину ласково именуемая жителями Кудрявая. Опустело Бужерово над Мерой. Процесс этот закономерный, необратимый. Так надо. Однако мы, современники, прощаемся с пепелищами наших прадедов с понятной, простимой и немного щемящей грустью, повторяя прочувствованные слова мудрого поэта:
Не говори с тоской: «Их нет». Но с благодарностию: «Были».
Альберт Лехмус, заезжий фотокорреспондент журнала «Смена», жизнерадостный, могучий и чернобородый, поднял меня, как с вечера уговорились, в начале шестого:
— Пойдемте!
Выпив наспех кружку молока и прикинув, что при такой обильной росе не обойтись без кирзовых сапог, я вышел вслед за Лехмусом на щелыковскую «прогулочную» аллею. Солнце уже поднялось над деревьями — день, судя по всему, обещал выдаться погожим и ласковым. Прошли мимо решетчатых ворот усадьбы. Вдруг Альберт остановился как вкопанный:
— Надо же. Наконец-то! — и тут же, выхватывая на ходу аппараты, один, второй, третий, ринулся в высокую траву, прямо в росу, фотографировать. Оказывается, он который день не' мог поймать момент, когда солнце освещает северный фасад старой усадьбы, окруженной деревьями.
Пошли дальше. Мой спутник задерживался, фотографировал парк и речку, я тогда искал места присесть, вспоминал, что тут связано с Островским. Ведь по его излюбленному маршруту идем, его путем-дорогой.
Сто лет назад и он в это время шагал, нагруженный удочками, на омут к Тарасихе.
… Миновали мост через Куекшу, Кутузовку. От прежней деревни сейчас остался один дом. Живут в нем тетя Шура и Иван Федорович Смирновы, пенсионеры, но летом дежурят у шлагбаума. Островский когда-то постоянно в Кутузовке бывал, заходя ли посидеть, проезжая ли мимо по дороге. Не по сегодняшней, заасфальтированной, а по узкому проселку через густой лес. По тому самому, о котором сестра драматурга Надежда Николаевна писала: «Дорожка так узка, что на сидящих в санках с деревьев сыплются хлопья снега».
Лес нехотя расступился только на месте встречи проселка с прежним Галичским торговым трактом, давно переименованным в шоссе Заволжск — Островское. Пилоны по сторонам, на них повешены доски, разъясняющие, что здесь — въезд в Музей-заповедник «Щелыково», принадлежащий с 1953 г. Всероссийскому театральному обществу. Каменные неуклюжие пилоны удивительно не к месту.
А как здесь было при Островском, лет сто назад? Припоминаю ремарку во втором действии «Леса»: «Лес; две неширокие дороги идут с противоположных сторон из глубины сцены и сходятся близ авансцены под углом. На углу крашеный столб, на котором, по направлению дорог, прибиты две доски с надписями; на правой: «В город Калинов», на левой: «В усадьбу Пеньки, помещицы г-жи Гурмыжской». У столба широкий, низенький пень, за столбом, в треугольнике между дорогами, по вырубке мелкий кустарник не выше человеческого роста». Значит, Пеньки — усадьба Щелыково, Калинов, где у Островского жили Катерина из «Грозы» и Параша из «Горячего сердца» — Кинешма. По воспоминаниям, на столбе, действительно стоящем на этом перекрестке, были прибиты доски-указатели с надписями: «В город Кинешму» и «В усадьбу Щелыково, имение господ Островских». Что же касается вырубки, то сосняк между Кутузовкой и большаком был продан на сруб Эмилией Андреевной Островской, и в 1871 г., когда писалась комедия, там рос лишь мелкий кустарник. А актеров, проследовавших «своим ходом» через перекресток, было в самом деле немало, только они шли не в Керчь или в Вологду, а уверенно повертывали в сторону гостеприимного Щелыкова. И Островский не раз нечаянно встречал таких визитеров на повертке… Проселок, уже вовсе разъезженный, разбитый тракторами, уводит в настоящий лес. В знаменитый Угольской лес, Островским шутливо именуемый «Кобринским бором». Это, и вправду, прежде был огромный и дремучий бор. В 1870-е годы его вдоль и поперек обошел выдающийся охотовед и кинолог Леонид Павлович Сабанеев, гостивший в соседнем Угольском у своих двоюродных братьев. Тогда ближний к селу участок леса так и назывался «Сабанеевским». Сейчас в сосняке, слева от дороги, звенели ребячьи голоса — там пионерский лагерь Заволжского химического завода им. Фрунзе «Бе-рендеевка». Справа же, где смешанный перелесок, принадлежавший прежде Островским, звонко щебетали птицы.
Лехмус не обращал на меня внимания — его отвлекал расстилавшийся перед нами новый пейзаж. Широкий и отлогий зеленый склон скатывался на север, к селу Угольскому. Справа промеж деревьев проглядывалась закрытая за недостатком детей земская школа, с другого края склон плавно переходил в поля. Альберт самозабвенно защелкал фотоаппаратами, я отошел подальше от него, устроился за оригинальным, пузатым и совсем ветхим амбарчиком на усыпанной цветами лужайке. Пересчитал на досуге избы — пять всего. В самой маленькой, крайней к оврагу, одиноко доживает век бабушка Мухина, ее домик отделен от прочих заброшенной дорогой, за которой два дома вразброс, а еще два — за церковным холмом. Хозяева уже переселились в Щелыково, и только летом живут в паре изб столичные дачники.
А ведь Твердово — одно из старейших и крупнейших сел лесного Заволжья. Это древняя богатая вотчина костромского боярского рода Годуновых, оплот их земельных владений по течению Меры. И хотя люто пострадало село в лихолетье начала XVII века, но-таки оправилось. И в упомянутом описании 1629 г. мы читаем: «За стольником за Алексеем Никитичем Годуновым в вотчине село Твердово на речке Сендеге, да к тому же селу припущено в пашню пустошь, что в Прудовке на реке Прудовке… в селе церковных дворов поп, дьячок, пономарь, просвирня. В селе же двор вотчиный, приказчика, да деловых людских дворов 10». Годуновская вотчина была громадной, включала и Семеновское-Лапотное, но ее центр находился в Твердове. И история села славная, содержательная, овеянная преданиями седой старины.
