10:00. Выбегаю из дома. Скорее в родной кабинет, там любимые журналисты, коллеги и телефонные звонки – все то, что делает работу собственно работой.
11:00. Получая ключ и забирая периодику, перекидываюсь с охранником парой фраз об общественно-политической ситуации в стране. Иногда очень полезно пообщаться с людьми, далекими от информационных агентств и от прессы вообще. У них, возможно, обывательский, но свой взгляд на события. Если общаться только с профессионалами и журналистами, то рано или поздно замкнешься в своей узкой области и будешь знать только ее. Люди, далекие от журналистики, зачастую по-другому смотрят на события, по-другому читают и оценивают материалы.
В ответ на приветствия секретарь сообщает, что уже несколько раз звонили из информационного агентства Х с просьбой о комментариях и из телекомпании Y насчет интервью. Ага, значит – есть новости, просто так из X звонить не будут.
11:15. Включаю компьютер. Интернет, почта, свежий мониторинг. Так вот в чем дело! Причина активности журналистов – просочившаяся новость по делу С. Открываю Palm, начинаю планировать предстоящий день.
11:40. Некоторое время уходит на то, чтобы в уме наметить все ключевые моменты заявления. Делаю пару технических звонков-уточнений. Вот теперь я готов общаться с четвертой властью.
С агентством все решается быстро, они удовлетворяются официальным заявлением. От телекомпании так просто не отделаться. Журналист хочет видеть «виновников» скандала лично, ему нужна «картинка», причем минут через двадцать. Обещаю найти. Спускаюсь к юристу и как можно спокойнее сообщаю ему, что «телекомпания Y желает с ним общаться». От этого известия он сначала бледнеет, затем краснеет, потом начинает бешено носиться по кабинету в поисках «ну очень важного документа». Как могу успокаиваю его, отвечаю на все «а если меня спросят о…?».
12:20. Наконец-то приезжает съемочная группа. В этот раз телевизионщики очень забавные. Журналист – довольно пафосный молодой человек с постоянно дребезжащим мобильником, оператор и звуковик – отрешенные технари. На лицах технарей написано: «Какой фигней занимаемся, и еще этот мальчик нами руководит (журналист)». Общаются они соответственно: «Э-э, ну куда нам камеру поворачивать? Давай тут оставим, и так сойдет». Мальчик нервничает. Отводит оператора в сторону, происходит «беседа по душам».
12:15. Наконец-то оборудование установлено. Мальчик с микрофоном занял позицию. Вначале несколько вопросов, о которых можно было догадаться заранее. Юрист их бодренько «щелкает». Потом труднее. И в конце «перл»: вопрос, из-за которого, видимо, корреспондент и приезжал. Юрист грамотно переводит вопрос на меня, заявляя, что не обладает такой информацией. Да, добрый человек, теперь отдуваться мне, но в этом и есть моя работа. Пока прицепляют микрофон, бешено думаю над ответом. Было бы здорово вообще не отвечать на этот вопрос. Но в положении «перед камерой» заявление подобного рода выглядело бы странно. Вдох… медленный выдох. Рождается вполне приличная версия. Формулировать приходится на ходу, но получается неплохо. Мальчик с микрофоном удовлетворен. Прощаюсь, дарю майку и книжку про организацию, знаю – читать не будет, но, возможно, картинки посмотрит. Мысли же мои заняты другим вопросом: понравится ли мой экспромт шефу?
13:00. Звонок шефу. Одобряет. Но зарплату не повысит. Иду на рабочее место и связываюсь со службой видеомониторинга, предупреждаю о сюжете на канале Y. Вообще-то они сами отслеживают эфир, но бывают и проколы.
Вбегает юрист: «Ну как я сказал?» Ответ «все хорошо» его явно не устраивает, он хочет знать, «что он сказал неправильно». Очень беспокоится за одну фразу. Начинаю долго объяснять ему, что данная фраза может даже и не попасть в эфир, ее банально вырежут. И вообще оценивать выступление надо по конечному результату. По-прежнему переживая, он уходит к себе немножко обиженным: «Ты так и не ответил, что я неправильно сказал».
13:35. Телефонный звонок.
– Хотите участвовать в фестивале кваса? – ласково шепчет приятный женский голос.
– ???
Долгое и путаное объяснение ровным счетом ничего не проясняет. Женский голос настаивает на приеме факса с условиями. Подсознательно понимаю, что это никакие не условия, а банальный прайс. Так и получается. Начальная стоимость участия – порядка $10 000. В ответ пытаюсь объяснить, что мы некоммерческая организация, то есть совсем не коммерческая, и подобная реклама нас вообще не интересует.
– Там же будет присутствовать Лужков, – невозмутимо продолжает голос.
– Хорошо, я подумаю, – устало отвечаю я.
Наконец-то отделавшись от этого своеобразного «секса по телефону», даю секретарю задание никогда больше не соединять ни с какими фестивалями.
14:00. Иду на прием к шефу. Приношу свежий мониторинг и аналитику. Обсуждаем текущую ситуацию. Получаю задание написать несколько писем, найти информацию по определенному вопросу.
14:30. До трех часов получаю еще несколько десятков звонков. Половина от журналистов, остальные от защитников, противников и просто чокнутых. (Секретарь, если не знает, что ответить или куда направить человека, переадресует звонок мне.)
Противники очень эмоционально, на высоких тонах, матом кричат что-то в трубку. Интересно, они рассчитывают быть выслушанными? Первые пять минут пытаюсь вести конструктивный диалог. Если это не срабатывает – заканчиваю разговор.
Защитники, конечно, более культурные, благодарят, желают успехов, иногда предлагают помощь, иногда за деньги.
С чокнутыми сложнее. От них так просто не отделаешься. Каким-то образом они узнают прямой телефон и начинают ожесточенно добиваться, предлагать, требовать. Так, например, звонит мальчик с предложением: «А давайте вы меня на телевидение устроите, а я за это Путина буду поддерживать». Объяснять что-либо данному субъекту бесполезно, мировоззрение уехало – и далеко. Клинический случай. За неделю подобных звонков бывает до десятка.
15:00. Обед. Вокруг офиса не так много мест общественного питания, где можно было бы прилично поесть. Обычно все сводится к выбору между «Макдональдсом», пиццерией и трактиром. Назвать пиццу нормальной повседневной едой язык не поворачивается, а следить за ритуальной «переменой блюд» в трактире слишком долго и утомительно. Поэтому чаще всего побеждает фаст-фуд.
По дороге юрист продолжает мучить меня вопросами об интервью, но в дальнейшем беседа переходит на более интересную тему предстоящего отдыха.
16:00. Обед закончен. Тянет поспать. Вот тут хороша чашечка кофе. Телефон молчит, можно посерфить в Интернете, посмотреть свежий мониторинг, проверить почту.
Это рассылки, официальные ответы, опять письма противников. Зачастую недовольные оппозиционеры и тут предпочитают общаться матом. Когда есть время и настроение, отвечаю на некоторые письма. С помощью таких ответов удалось даже парочку заклятых врагов перетянуть на свою сторону. Далее иду на форумы E-xecutive, загружаю понравившиеся статьи в Palm. Будет что почитать по пути домой.
17:00. На интервью приходит журналист из радикальнооппозиционной газеты. Ведет себя неестественно дружелюбно. Верный признак того, что грязи в статье будет много. Первый вопрос: «У вас большой офис. А откуда вы берете средства на его содержание?» Вот так, прямо с порога: а откуда деньги?! Ответы, измышления и предположения по этому вопросу есть в любой статье про организацию, но все равно каждый норовит задать его снова и снова. Бодренько пересказываю информацию, содержащуюся на корпоративном сайте. Между тем замечаю, что журналист пришел без диктофона, а скудные записи, оставляемые им в блокноте, наводят на размышления о качестве будущей статьи. Далее следует еще несколько вопросов «с подковыркой», впрочем, не претендующих на оригинальность. Ответы на них уже давно сформулированы и согласованы, поэтому трудности они не представляют.
По окончании нашей беседы корреспондент дает мне «честное пионерское», что предоставит интервью на авторизацию. Примерно половина из «приходящих» обычно сразу же забывает о своем обещании. А между тем право на авторизацию прописано в законе о СМИ. Идти в суд бесполезно – в ответ получишь гору публикаций «об удушении свободной прессы в России».
19:00. До конца рабочего дня еще целый час. Офис начинает потихоньку пустеть. Но именно в это спокойное время ко мне приходит П. – и все портит. П. занимает в организации руководящую должность и ведет несколько проектов. П. отличается тем, что обожает все согласовывать, утверждать и проверять. Временами он похож на бюрократа 50-х годов. Фразы «хорошо, договорились, я все сделаю» ему мало. П. хочется, чтобы ты поклялся на Святом Писании, что все будет именно так, как ты говоришь. Потом он будет каждый день приходить и спрашивать о ходе работ по его вопросу. Вот так ходит, проверяет, изучает, делает оргвыводы. Решив наконец все вопросы, П., дабы стимулировать мою работоспособность, ласково грозит пойти к шефу и пожаловаться. В том, что пожалуется, даже не сомневаюсь. В душе П. верит в то, что пресс-секретарь – пройдоха и дармоед.
