Нью-Йорк
Нью-Йорк узнаешь сразу. От жарких джунглей до холодной тундры — все знают его вид, силуэт, эту высь и ширь города. Это самый узнаваемый городской пейзаж в мире — а это что-то да значит. Из-за границы он видится не только крупнейшей американской метрополией, но и символом современной эпохи. Нью-Йорк стал современным давным-давно и будет оставаться таковым всегда, поскольку его современность основана на стиле жизни его обитателей. Нью-Йорк идет своим путем и несет себя особо важно и чванливо. Это город, характер и чувства которого всегда соответствовали его внешнему виду. Его архитектура — материализация того, что должно существовать именно здесь, в Нью-Йорке, и быть современным. Однако положение меняется. И меняется при помощи дизайна.
На новом архитектурном подиуме «высокодизайнерские», «высококонцептуальные» и «высокоценные» кондоминиумы, характерные не только для Нью-Йорка. Процесс напоминает тотальную распродажу в Европе и на Ближнем Востоке. Дизайнерские идеи — проекты для Нью-Нью-Йорка — в большинстве своем зарубежные, международные — как сыры и дамские сумочки — и провоцируют остаточное культурное отвращение, как и все, что импортируется. Из общих черт тут только повсеместное использование стекла. В Европе нам уже слегка надоело решать любую архитектурную проблему при помощи куска текстурированного стекла, обернутого вокруг стальной арматуры. Мы стали цинично рассуждать о метафорах прозрачности, открытости, гармонии и света. Однако это не то же самое, что плыть по небу. Скорее, это напоминает жизнь в жаростойкой стеклянной кастрюле. Все напоказ, как фрукты в липком магазинном пироге. Не то чтобы новые манхэттенские здания плохо выглядели, просто они смотрятся по-лентяйски вторичными и делают Нью-Йорк похожим на любую другую финансовую гавань мира, неопрятно выставляющую все напоказ.
«Собственность, как и мода, нуждается в маркетинге», — сказал мне один восторженный молодой брокер, торгующий люксовыми квартирами, когда сидел рядом со мной на заднем сиденье своего длинного лимузина. «Архитекторы — новые кутюрье. Жители нового Нью-Йорка — банкиры, менеджеры инвестиционных фондов, денежная элита — все они не просто хотят получить „правильный“ адрес. Им нужен социальный комфорт и личные доказательства того, что они живут на Стильной Улице. Ваш дом должен что-то говорить о вас». Видимо, громко и с иностранным акцентом.
Взять, к примеру, дома Ричарда Мейера, пустующие стеклянные здания в Уэст-Виллидж, где студии площадью в 633 квадратных метра дороже миллиона. Эти дома присели, как три медведя из сказки, обозревая Гудзон, и ждут, пока какая-нибудь Маша не решится войти. Они шокируют, потому что кажутся невероятными, как если бы вы нашли в своем саду трех зебр. Однако в пригороде Берлина они были бы столь же рядовыми и скучными, как кожаные шорты и духовой оркестр. Внутри царит полный дизайнерский оксюморон — смесь минимализма с индустриальным функционализмом 70-х. Куча выступающих вперед пилонов, но некуда повесить картину, не говоря уж о шляпе.
Плавательный бассейн в подвальном этаже выглядел до того безысходно-мрачным, что я ожидал увидеть в нем надувного менеджера инвестиционного фонда, плавающего лицом вниз. Смотришь на эти здания и другие импортированные гнущиеся сооружения из стекла и стали, с их заезженным дизайном, который они несут, как вторые жены носят обручальные кольца, и становится непонятно, что эти новые нью-йоркцы думают о себе. Кто будет жить в этих домах? Кто они эти новые закомплексованные нестильные богачи?
«Стиль жизни — это способ самоопределения. Художественное исполнение жизни. Стиль жизни пришел на смену национальной и классовой принадлежности». Это сказал не я. Это заявил Йен Шрегер, будда дискотек и конфуций непристойных вечеринок. Только задумайтесь о его словах: наследственность, личные достижения, география и история — в прошлом. Имеет значение только количество ваших «тредов», меню вашего айпода и то, за какой столик вас посадят. Шрегер послал мне им же самим изданную глянцевую книжку своих афоризмов в коробке из плексигласа в комплекте с двумя DVD. Книжка была отправлена мне домой. В Челси, в Лондон. Этот том беременного каталога был брошюрой — хотя «брошюра» кажется столь значимым словом — о доме номер 40 на Бонд-стрит, который еще только будет строиться. Цена — не ниже $3,35 млн за двухкомнатную квартиру площадью 1179 кв. метров.
«Вот что я сделал со своими ночными клубами и отелями и собираюсь сделать с жилыми зданиями». Только представьте себе: приходите вы домой, а у двери педерастичный кубинец-вышибала с блокнотом, в ванной заперлись три обесцвеченные силиконовые цыпочки из трастового фонда, которые стрекочут все разом, а вдобавок к этому в вашей спальне спит семья из Айдахо, приехавшая в Нью-Йорк на мюзикл «Продюсеры».
На фасаде нового здания Шрегера будет декоративная закорючка из алюминия, почему-то называемая «скульптурными воротами». Архитекторам так нравятся закорючки, что они их лепят всюду — на полы и стены, гравируют на стеклах и печатают на обложках своих брошюр. Они хвалятся, что таким образом экстраполируют образ граффити с нью-йоркских улиц. Иными словами, после того как дома они разгонят детей, рисовавших на стенах граффити, они предлагают вам граффити от дизайнера. И кажется, что никто не замечает иронии происходящего или того, что на самом деле написано на стене. Революция дизайна нового Нью-Йорка не предназначена для жителей Нью-Йорка, дома строятся для нью-ньюйоркцев, а у последних совершенно другие, более деревенские и более провинциальные комплексы и тайные желания.
Брошюра, созданная для домовладельца Андре Балаца, Мерсер-стрит, 40, рассылается в коробке в комплекте с книжкой в жестком переплете. Книжка представляет собой детскую сказку про Жака и Джилл, парочку крысоподобных суматошных собак, сбегающих от своих стильных, богатых, но скучных хозяев и поселяющихся в новой квартире. И если этого будет недостаточно, чтобы вас вырвало чеком в цветах марки Burberry, к книжке прилагается колокольчик. Ну и кто выложит миллионы за квартиру из-за чокнутой детской сказки с колокольчиком? Первое, что поражает при взгляде на рекламные материалы, создающиеся для нового Нью-Йорка, — огромные бесполезные траты, позорное расточительство, весь этот бред сивой кобылы. Поток улыбчивой идиотической литературы эпохи бума недвижимости сопровождает вас повсюду, царит на страницах газет и журналов, забивает почтовый ящик и вещает оргазмически веселым тоном. Наиболее вездесущее словечко — «уникальный». Все — «уникально» и, как правило, выстроено с «роскошной», «бессовестной», «вневременной» и — мое любимое — «неповторимой» уникальностью.
Отдел продаж квартир на Мерсер-стрит, 40 находится в апартаментах гостиницы «Мерсер». Входит агент с профессиональной ненатуральной улыбкой. Выглядит она не так, как я ожидал; не как одна из тех невротически бодреньких разведенок с голосом циркулярной пилы, у которой недвижимость — заменитель любви. Эта дама-риэлтор из новеллы Реймонда Чандлера[104]. Она как страховой агент смотрит на меня единственным долгим и проницательным взглядом и, кажется, мгновенно просчитывает мои доходы и положение в обществе, так что я начинаю себя чувствовать недостаточно богатым. Нет — вообще бедняком. А потом начинается то, что мы в Старом Свете называем «французским флиртом». Вроде бы обычный флирт, но наглядно показывающий, чего вы не получите. Злой флирт. Она блестит зубками, облизывает губы, берет блокнот, демонстрируя кусочек декольте, и мы идем смотреть дом.
Шуршит дождь. Дом 40 по Мерсер-стрит — это скелетная коробка, вся в балках и штукатурке. Мы тащимся в замызганном служебном лифте наверх, в пентхауз (который может стать моим всего за каких-нибудь $12,9 млн) и пробираемся через узел из труб, спутанных кабелей и истерзанных ржавеющих внутренностей здания. Все они угловатые, тяжелые и грязные. Кокетка, шагая, как танцующая гейша, прокладывает путь и рисует мне воображаемые картины. Ее длинные бледные пальцы касаются бурого металла, бута и влажного воздуха, как волшебная палочка феи-крестной. Строительная бригада в многослойных головных уборах, сооруженных из бейсболок, бандан и касок, с плохо скрываемым сексуальным возбуждением наблюдает за тем, как она строит свои воздушные замки. Они что-то бормочут на проктологическом испанском и поглаживают свои «спусковые крючки», отчего их мешковатые промежности вспухают. Я замечаю, что на каждом лестничном пролете, где бы она ни останавливалась, прямо за ее головой нарисован огромный член с кратким восклицанием о том, что некий Дон (насколько можно понять) «трахаит бледей и имеит их ф зат». Странно, что это не попадает в брошюры, но это место просто кишит пенисами. Куда ни кинь взгляд — словно детородное капище эпохи неолита.
