Однако в ноябре 1892 года запахло новым скандалом, связанным с Панамой. Велось строго секретное расследование. Когда 8 ноября один из следователей явился в особняк барона на улицу Мюрилло, дом 20, ему сообщили, что хозяин дома путешествует по южным курортам. В конце второй декады слухи о предстоящих разоблачениях просочились в печать. Стали называть имя Рейнака. Самое интересное, что барон сам снабдил некоторые из газет сенсационной информацией при условии, что они лично его оставят в покое. Барон пытался с помощью взяток помешать выступлениям с разоблачениями в парламенте. 18 ноября буланжистская газета «Кокарда» обвинила члена палаты депутатов Флоке в том, что он в 1888 году получил от Панамской компании 300 тысяч франков для покрытия расходов своих сторонников во время избирательной кампании. На следующий день началось обсуждение этого обвинения в палате депутатов…
Рано утром 19 ноября встревоженный Рейнак приехал на квартиру министра финансов Рувье. Банкир выглядел очень взволнованным и заявил, что для него вопрос жизни или смерти — добиться прекращения газетной кампании и что это вполне может сделать Корнелиус Герц. Рувье ответил, что он готов принять Герца и, следовательно, просить его оказать помощь барону Рейнак ринулся за Герцем, но вскоре вернулся: доктор сказался больным. (Все это могло происходить только до 11 часов утра, когда началось заседание совета министров, в котором принял участие Рувье). Позже по настоянию Рейнака Рувье согласился сопровождать банкира к Герцу, как разъяснил позднее министр финансов, исключительно из соображений человеколюбия. Рувье, однако, оговорил в качестве условия этого филантропического похода, чтобы при встрече присутствовал еще один свидетель. Сошлись на кандидатуре Клемансо. Лидера радикалов нашли в парламентском здании, он также согласился отправиться к Герцу.
После заседания палаты депутатов Рейнак вместе с Рувье поехали на улицу Анри Мартен, где жил Герц. Прибывший незадолго до этого Клемансо еще снимал пальто в прихожей, когда они вошли. Так по крайней мере позднее утверждал сам Клемансо, но, может быть, он уже успел переговорить с Герцем? Рейнак попросил Герца содействовать прекращению нападок печати. Герц отказал: теперь слишком поздно, надо было бы его ранее поставить в известность. Повторные настойчивые просьбы снова натолкнулись на отказ. Покинув Герца, Рейнак упросил Клемансо съездить с ним к бывшему министру внутренних дел Констану, которому открыто высказал свои подозрения, что тот инспирировал всю кампанию в печати. Констан негодующе отрицал свою причастность к этим газетным статьям и заявил, что не может ничем помочь. Прощаясь с Клемансо, Рейнак заявил: "Я погиб!"
Весь этот эпизод — визит к Герцу и Констану — известен только со слов Клемансо и Рувье. Заслуживают ли доверия их свидетельства? По мнению французского историка Дансета, не заслуживают. О роли самих Рувье и Клемансо в их версии сказано столь мало, сколь возможно было сказать, не нарушая правдоподобия всей истории. Прежде всего, разумеется, «человеколюбие», о котором шла речь, было проявлено и Рувье и Клемансо, чтобы обезопасить самих себя: в интересах обоих было не допустить усиления скандала, причем как из политических, так и из сугубо личных мотивов. Лишь это и могло побудить политиков пренебречь риском, который представляло их совместное путешествие с находившимся под следствием Рейнаком к Герцу, а потом поездка Клемансо к Констанцу, очень опасному и коварному политикану.
…На следующее утро около семи часов слуга банкира, как обычно, постучался в дверь комнаты Рейнака Но, увы, его услуги барону больше не понадобились, так как он скончался. Узнав об этом печальном событии, Герц в тот же день выехал в Лондон (по другим данным доктор еще неделю оставался в Париже).
Поселившись в 1892 году в Англии, доктор Герц заявил, что он тяжело болен — страдает от сахарного диабета, сердечной недостаточности, последствий простуды и еще ряда заболеваний. Это подтвердили как французские, так и английские медики. В результате просьба о выдаче мошенника, переданная французским правительством, не могла быть даже рассмотрена английским судом, заседавшим в Лондоне, поскольку Герц поселился в Борнемуте и по состоянию здоровья считался неспособным доехать до английской столицы В конечном счете пришлось под давлением новых французских демаршей изменить соответствующий закон и разрешить слушание дела вне Лондона На это, разумеется, ушли годы, и результаты рассмотрения дела оказались самыми благоприятными для доктора. Суд счел доказанным лишь, что Рейнак признал себя в одном из своих писем должником Герца речь, следовательно, могла идти не о выдаче доктора, а об уплате причитающейся ему суммы… В результате все прежние решения французского суда, признававшие Герца виновным в шантаже, столь же мало его трогали, как исключение из списков Почетного легиона Более того, доктор сумел еще вволю поиздеваться над высшими французскими властями. В 1897 году Герц, узнав о назначении новой парламентской комиссии, предложил ей, если она хочет докопаться до истины, прибыть в Борнемут.
Желая вначале удостовериться, что письмо действительно от Герца, комиссия направила к нему двух депутатов. Авантюрист милостиво соизволил принять их, при этом иронически заметив, что нетрудно было проверить подлинность его подписи, не выезжая из Парижа ее легко мог удостоверить министр иностранных дел или президент Республики… Герц уверял, что он знает много не вскрытых еще чудовищных вещей и намерен теперь рассказать все. Возбуждение в комиссии достигло предела, она спешно телеграфировала Герцу, что готова 22 июля прибыть в Борнемут и выслушать его показания. Ответ Герца, датированный 20 июля, был совсем иного рода: доктор откладывал свои разоблачения, просил доставить протоколы всех судебных процессов, где он затрагивался, и разъяснял, что долгом комиссии, после того, как она выслушает его, Герца, будет громко признать его невиновность и мученичество, которое пришлось претерпеть… Это было уже открытым глумлением, возможно, что вся игра Герца была очередным шантажом в отношении правительства, где по-прежнему заседали «панамисты». Ходили слухи, что правительство сумело договориться с доктором в промежуток между посещением Герца членами парламентской комиссии и издевательским письмом от 20 июля…
Герц не прекращал шантаж и в последующие месяцы. Например, он потребовал от французского правительства возмещения убытков в 5 миллионов долларов за то, что одно время по просьбе Парижа за ним было установлено полицейское наблюдение в Борнемуте. Все это продолжалось вплоть до смерти авантюриста в июле 1898 года.
Сонька Золотая Ручка
(1846 — ?)
Настоящее имя — Шейндля-Сура Лейбова Соломошак-Блювштейн Изобретательная воровка, аферистка, способная перевоплощаться в светскую даму, монахиню или простую служанку. Ее называли «дьяволом в юбке», «демонической красавицей, глаза которой очаровывают и гипнотизируют».
Популярный в конце XIX века журналист Влас Дорошевич назвал легендарную авантюристку «всероссийски, почти европейски знаменитой» А Чехов уделили ей внимание в книге «Сахалин».
Софья Блювштейн, в девичестве Шейндля-Сура Лейбова Соломониак, прожила на воле не слишком долго — едва ли лет сорок. Но как начала девчонкой с мелких краж — не останавливалась до самого Сахалина. В игре она достигла совершенства. А талант, красота, хитроумие и абсолютная аморальность сделали эту молодую провинциалку гением аферы, легендарной авантюристкой.
Золотая Ручка занималась в основном кражами в гостиницах, ювелирных магазинах, промышляла в поездах, разъезжая по России и Европе. Шикарно одетая, с чужим паспортом, она появлялась в лучших отелях Москвы, Петербурга, Одессы, Варшавы, тщательно изучала расположение комнат, входов, выходов, коридоров. Сонька изобрела метод гостиничных краж под названием «гутен морген». Она надевала на свою обувь войлочные туфли и, бесшумно двигаясь по коридорам, рано утром проникала в чужой номер. Под крепкий предрассветный сон хозяина тихо «вычищала» его наличность. Если же хозяин неожиданно просыпался — нарядная дама в дорогих украшениях, как бы не замечая «постороннего», начинала раздеваться, как бы по ошибке приняв номер за свой… Кончалось все мастерски разыгранным смущением и взаимными расшаркиваниями. Вот таким манером оказалась Сонька в номере провинциального отеля. Оглядевшись, она заметила спящего юношу, бледного как полотно, с измученным лицом. Ее поразило не столько выражение крайнего страдания, сколько удивительное сходство юноши с Вольфом — остренькое личико которого никогда ничего близкого к истинной нравственной муке изобразить не могло.
На столе лежал револьвер и веер писем. Сонька прочла одно — к матери. Сын писал о краже казенных денег: пропажа обнаружена, и самоубийство — единственный путь избежать бесчестья, — уведомлял матушку злосчастный Вертер. Сонька положила поверх конвертов пятьсот рублей, прижала их револьвером и так же тихо вышла из комнаты.
