Премьера симфонии состоялась 18 декабря 1892 года в Венской филармонии под управлением Г. Рихтера. Она прошла с таким успехом, что поклонники композитора объявили ее “венцом музыки XIX века”.
Больной автор присутствовал в зале, хотя врачи с большой неохотой разрешили это, опасаясь сильной нервной нагрузки. Он был счастлив — его труды, тревоги и волнения были полностью вознаграждены. После каждой части разражалась буря аплодисментов (тогда было принято аплодировать не только после окончания циклического произведения). Один только знаменитый критик Э. Ганслик, всю жизнь преследовавший композитора, остался верен себе и после прослушивания трех частей оставил зал. Но это не могло помешать общему триумфу. Композитор Г. Вольф в своей рецензии назвал Восьмую “творением титана, превосходящим по своим духовным масштабам и величию все другие симфонии Брукнера”.
Современники назвали Восьмую симфонию “Трагической”. К премьере один из друзей композитора, пианист и музыкальный критик Й. Шальк написал литературную программу, в которой объяснял, что смысл симфонии — борьба за культуру и высшие идеалы человечества. Героем ее он считал Прометея, причем его образ рисует первая часть, во второй он предается веселью и отдохновению, в третьей он предстает как носитель божественного начала, в связи со Всевышним. Финал показывает завершение его борьбы за человечество. Другие критики усмотрели и симфонии образ Фауста.
Композитор был немало удивлен такими трактовками. Сохранились некоторые высказывания Брукнера о содержании музыки. Так, первая часть, по его словам, возвещение смерти, принимаемое со смирением. Судя по написанным его рукой на партитуре скерцо словам “немецкий Михель”, в этой части он, во всяком случае, представлял себе совсем не Прометея или Фауста, а добродушного, простоватого, немного наивного, но себе на уме немецкого крестьянина — собственно, таким был и он сам. О трио скерцо композитор говорил: “Михель удобно расположился на вершине горы и грезит, глядя на страну”. Быть может, так преломились впечатления Брукнера от поездки в Швейцарию? Или это его любимый австрийский пейзаж? По поводу музыки адажио со свойственным ему грубоватым юмором композитор произнес: “Тогда я слишком глубоко заглянул в глаза одной девушке”. Несколько раз неудачно влюблявшегося, так и оставшегося до старости холостяком, Брукнера вдохновила поздняя (снова неудачная) влюбленность, давшая возможность воплотить в звуках не только земное чувство, но и восхищение красотой и величием мира.
О финале он, возможно не без лукавства, рассказывал, что его содержанием стала встреча близ Ольмюца (ныне Оломоуц) австрийского, германского и русского императоров в сентябре 1884 года: в начале финала “струнные — скачка казаков; медь — военная музыка; трубы — фанфары в момент встречи...” Конечно, нельзя принимать эти авторские пояснения с полным доверием. В лучшем случае это косвенные подсказки к пониманию замысла.
Восьмая симфония — грандиозная романтическая концепция, основанная на типичной для художников-романтиков коллизии между жестоким могуществом и спокойствием вечной красоты вселенной и затерянной в ней одинокой личностью. Трагизм неравной борьбы, простодушные эмоции наивного человека, восторженное преклонение перед величием космоса, героика, огромный эмоциональный накал сочетаются в музыке симфонии с глубокой серьезностью и философской углубленностью.
Музыка
Первая часть, основанная на развитии трех музыкальных образов, — широко задуманная картина столкновения человека с подавляющими его силами (“рок” или “фатум” Чайковского). Первый из основных образов — главная партия — голос могущественной суровой и неумолимой судьбы. Это возникающая в низком регистре струнных тема, состоящая из коротких, ритмически обостренных мотивов. При втором ее проведении в мощных унисонах медных инструментов она звучит особенно грозно, не оставляя надежды. Побочная партия (второй образ) — напевная, пластичная, проникнутая задушевностью типично брукнеровская “бесконечная” мелодия скрипок, которую подхватывают деревянные, а затем и медные духовые, воплощает утешение, надежду: это островок покоя и света. Третий образ (заключительная партия) — тема, рождающаяся в перекличке валторн с деревянными духовыми инструментами, то гневная, то молящая, то требовательная и мятежная. В разработке разражается страшная борьба; острые драматические моменты чередуются с короткими видениями желанного покоя, неистовые схватки истощают силы. Скорбные, сумрачные краски лишь изредка сменяются более просветленными. Волны напряженного развития перехлестывают в репризу. Лишь в ее конце прекращается борьба, и драматические столкновения уступают место покорности судьбе. Есть свидетельство, что заканчивая запись коды, Брукнер произнес: “Так бьют часы смерти”.
Вторая часть — скерцо — в общей концепции симфонии носит интермедийный характер, создавая контраст предшествующей и последующей частям по настроению и музыкальному материалу. Она уводит в мир наивной фантастики и добродушного, чуть грубоватого юмора, не лишенного, однако, оттенка затаенной тревоги. Ее краски сочны и ярки. Легкое тремоло скрипок создает призрачно-фантастический колорит, уводит в сказочный мир. Но грубоватое, даже чуть неуклюжее звучание темы лендлера в басах струнных чем-то напоминает “немецкого Михеля” с его основательностью и крепкой походкой. Средний раздел сложной трехчастной формы — трио — овеян ласковой мечтательностью, пасторальностью и заставляет вспомнить аналогичные эпизоды музыки Гайдна. Это картина альпийской природы, восхищение красотой Божьего творения.
Третья часть — возвышенное, проникнутое философским пафосом, торжественное в своем звуковом великолепии адажио. Оно принадлежит к самым прекрасным страницам этого жанра, по глубине чувства и благородству выражения приближаясь к медленной части Девятой симфонии Бетховена. Две основные темы определяют ее развитие. Первая, звучащая у скрипок, воплощает затаенную мольбу, страсть, поначалу скрытую, но с неодолимой силой прорывающуюся в кульминации. Ее завершают возвышенные хоральные аккорды, растворяющиеся в прозрачных арпеджио арф. Вторая — в проникновенном пении виолончелей —как бы излучает свет надежды, в ней слышится лирическая исповедь, поэтический восторг. Эти два образа на протяжении адажио получают развитие в двойной трехчастной форме. Брукнер с исключительной полнотой раскрывает таящиеся в этих музыкальных темах выразительные возможности. В коде адажио музыка постепенно угасает в покое и умиротворенности.
Финал симфонии, также написанный в сонатной форме, — последний этап в борьбе за утверждение жизни. Его главная тема состоит из трех мощных мелодических волн, порученных меди. Побочная тема — хорального склада, задумчиво-созерцательная в выразительном интонировании валторн. Наконец, маршевая заключительная тема, вызывающая в представлении образ массового шествия, окончательно утверждает героический характер финала. Разработка, основанная на этих основных темах, создает картину то разгорающейся, то затухающей борьбы и изобилует сложными полифоническими приемами. Она подводит к генеральной кульминации: мощно звучит реприза, возвещая победу, но окончательное ее утверждение происходит в коде — грандиозной, звучащей апофеозом, в котором композитор в ослепительно ярком до мажоре объединил в могучем звучании tutti оркестра главные темы всех четырех частей симфонии.
Симфония № 9, (1891—1894)
Состав оркестра: 3 флейты, 3 гобоя, 3 кларнета, 3 фагота, 8 валторн, 3 трубы, 3 тромбона, 2 теноровые тубы, 2 басовые тубы, контрабасовая туба, литавры, струнные.
История создания
Над своей последней симфонией Брукнер работал, будучи уже тяжело больным. Он знал, что это — его лебединая песнь. Три года писал он первые три части симфонии. На заглавных листах партитуры каждой части он педантично отмечал даты: “Первая часть: конец апреля 1891—14 октября 1892 — 23 декабря 1893”. “Скерцо: 17 февраля 1893—15 февраля 1894”. “Адажио: 31 октября 1894 — 30 ноября 1894. Вена. Д-р А. Брукнер”.
Это было время позднего, но полного и безусловного признания. После долгих лет, когда его симфонии считались скучными, бесформенными и неисполнимыми, после многих лет гонений критики, его музыка наконец завоевала весь мир. Но слава пришла слишком поздно. Старый композитор страдал упадком сил, хроническими простудами. Усугублялось давнее душевное расстройство, принуждавшее его пересчитывать все видимые им предметы — окна домов, листья на деревьях, булыжники на дороге. Еще в 1891 году он отказался от преподавательской деятельности, которой отдал несколько десятилетий жизни и которая много лет была, по существу, единственным источником материальных средств. Теперь у него была почетная государственная пенсия, шли авторские отчисления от многочисленных исполнений его музыки.
