Нестяжатели обосновывали свою программу верностью религиозному идеалу Второго Рима, крестившего и просветившего Русь. Между тем проблема русской духовно-политической элиты того времени была совсем в другом – русские проявили железную волю, чтобы не дать через посредство Константинопольской Церкви, используемой Римским Папой, под благовидными каноническими предлогами втянуть Русскую Церковь в ту или иную форму “униатства”. Стояла задача независимости не от Константинополя, а от Флорентийской унии, затем от других компромиссов того же толка, то есть, в конечном счете, от Римской Церкви. Надежда и попытки на подведение Руси под униатство римская курия не оставляла, и только после введения в Москве патриаршества стало понятно, что эти попытки провалились.
Программа нестяжателей, будь она реализована, угрожала секуляризацией государства, разделением “священного” и “мирского”, привела бы к стремительному обмирщению, десакрализации власти. Те же тенденции вели и к сворачиванию самостоятельного русского культурного строительства, к подмене национальных внешнеполитических и имперских задач неовизантийскими, к отказу Руси от собственной судьбы, превращению ее в своеобразную “духовную колонию” греческой метрополии. Противодействие угрозам “перемены судьбы” было важнейшей частью духовного и культурного содержания всего державного (имперского) периода русской истории.
Задачи нейтрализации негативных последствий программы нестяжателей и выработки русского национального имперского идеала взяли на себя преп. Иосиф Волоцкий и его ученики. Защита церковных имуществ не была для преп. Иосифа самоцелью или новаторством. Он защищал сложившуюся в эпоху священной индустриализации практику общежительных монастырей и “вкладно-поминальную” систему монастырского хозяйства. Все попытки идеологов нестяжательства и государственной власти добиться в этом вопросе теоретических уступок со стороны “осифлян” закончились неудачей. Подлинная новость учения “осифлян” состояла в другом – в богато и разнообразно развиваемом учении о царе и царской власти как о защите и ограде Церкви и о Русской земле как о твердыне благочестия. Иосифлянство раскрылось в полемике с еретическими влияниями Запада и с эллинофильством нестяжателей как последовательный русский церковный национализм. В посланиях великому князю Василию Ивановичу преподобный Иосиф развивает концепцию богоустановленности царской власти и ее высочайшей ответственности за духовное состояние подданных, за внутренний порядок и внешнее ограждение христианского народа. Особенное значение преп. Иосиф придавал необходимости для царя преследовать и казнить еретиков, и именно политика беспощадной расправы с жидовствующими, основание которой положил Волоцкий игумен, стала первым актом вооруженной защиты православия, осуществлявшейся царской властью России в течение следующих столетий. Оставаясь никому не подвластной в духовных делах, Церковь, по доктрине Иосифа, вступает в самое тесное содружество с государством в исполнении военно-политической миссии Христианской Державы.
Доктрина старца Филофея о Третьем Риме была логичным следствием из оформившегося уже к тому времени иосифлянского учения, ставшего официальной церковной доктриной на долгие столетия. Эта доктрина предполагала не византиецентризм, а россиецентризм, не восстановление Ромейской державы во что бы то ни стало, а развитие и укрепление царства Русского. При этом концепция Третьего Рима имеет совершенно иные корни, чем декларации о Новом Царьграде сербов, киевская альтернатива Царьграду эпохи Ярослава–Илариона или “Священная Римская Империя германской нации”. В основании последних лежит незамысловатая психология “молодого хищника”, ощутившего задор экспансии и присваивающего почетный титул, не вникая в его суть. Именование себя Стефаном Душаном, “царем Ромеев и Сербов”, говорит о фатальном непонимании, что есть вечное Ромейское Царство. До Московской Руси молодые христианские державы во внешней политике отталкивались от двойственной схемы противостояния со старым центром, Константинополем.
Если претензии европейских государств на имперскую харизму появились на свет как плод придворного творчества, то учение инока Филофея было порождено мистическим откровением. Идентичность Третьего Рима формулируется не вельможей, а устами чернеца. Вместо примитивной оппозиции Русь – Греция Филофей создал трехчленную конструкцию, дополненную отказом от возможности появления “четвертого” Рима. Эта задача была решена по-библейски глубоко, теологически безупречно и изложена максимально кратко с помощью запоминающихся афоризмов.
Доктрина Филофея была быстро усвоена духовной и политической элитой Русского государства. Признали ее и греки: формулировка псковского мистика вошла в Уложенную грамоту Константинопольского патриарха Иеремии II об утверждении в России патриаршего престола. Русь с этих времен воспринимается как “святая” и самой нацией, и другими православными народами. Константинопольскому патриарху Филофею Коккину (XIV в.) даже принадлежит определение русских как “святого народа” (“то ту Христу агион этнос”). Ту же мысль искренне повторит и диакон Павел Алеппский, путешествовавший по России уже в XVII веке.
Доктрина Москвы как Третьего Рима придала дополнительную силу энергии национальной и державной экспансии. Формируются поместный уклад, класс служилого дворянства, создается засечная система на границе со Степью, и начинается имевший всемирно-историческое значение процесс наступления России на Степь. Несколько тысячелетий Великая Степь была генератором деструктивных исторических изменений, “выбрасывая” на европейскую и китайскую окраины Евразии воинственные кочевнические орды. В русской мысли постепенно сформировалась концепция России как “щита” Европы, закрывшего цивилизацию от орд степняков, замечательно выраженная Пушкиным в письме к Чаадаеву. Эта концепция является секуляризованным вариантом цареградско-московского представления о Катехоне. Расширение государства на Восток и покорение бывших областей Монгольской империи воспринималось как свидетельство торжества христиан над агарянами и в то же время как своеобразное повторение легендарного подвига Александра Македонского, “запершего за железными воротами” апокалиптических Гога и Магога. Так или иначе, именно имперское расширение России “заперло” степные ворота Евразии и превратило дикую окраину цивилизованного мира в становой хребет русской государственной территории.
Государственная централизация была увенчана царствованием Иоанна IV Грозного, который до конца воплотил доктрину Филофея, выковав из Московского государства качественно новую державу – Русское царство. Взятие Казанского и Астраханского царств, а перед этим венчание на царство Иоанна IV знаменуют зрелость Русского государства. Итоговым режимом закрепления царства на Руси стала “опричнина”, внутренний мистический смысл которой не может быть прочитан без исследования сакральных архетипов, которыми руководствовался первый русский царь. Тем не менее внешний и объективный смысл “опричнины” довольно-таки прозрачен, и лишь нежелание видеть и признавать очевидное большинством историков наплодило вокруг “опричнины” массу домыслов и догадок.
Прообраз “опричнины” легко угадывается в политике покорения Новгорода Иоанном III. Иоанн III очень долго, целое десятилетие, пытался мирным путем добиться лояльного врастания Новгородской земли в Московское государство. В результате он был вынужден пойти на жесткие акции, как символические (вывоз колокола), юридические (отмена вольностей), так и репрессивные (казни, “изведение крамолы”). И все-таки эта комплексная политика оказалась недостаточной – пришлось покушаться на право собственности новгородских вотчинников и новгородской церкви, конфисковывать земли, проводить переселение купцов и “житьих людей” (всего около 7000 человек). Вотчины Новгорода, а позднее и многие вотчины Твери были заменены “поместьями” – государь переселял вольнолюбивых буянов с их семьями в “низовые” земли, а в Новгородской земле “изпомещал” дисциплинированных московских служилых людей. Так зарождалось сословие “помещиков”, дворян.
В первой половине XVI в. при Василии III и в малолетство Иоанна IV продолжался медленный рост помещичьего землевладения, и к моменту введения опричнины внутренние резервы государства в области землепользования были уже исчерпаны. Страна имела в своей основе два экономических уклада – состояла из земель помещиков, поместий, распределяемых государством между дворянами в соответствии с их заслугами (службой), и вотчинных земель старых княжеских, боярских родов, равно как и земель, принадлежащих Церкви. Так как в Новгородской земле поместная система полностью вытеснила светское вотчинное землевладение, эта “реформа” Иоанна III была для его внука привлекательным образцом переустройства всего хозяйства страны. После проведения комплексных реформ середины века Иоанн Грозный вынашивал великие замыслы в отношении своего царства. Государство вышло в 50-е годы на качественно новый уровень. С точки зрения царя, требовалось не постепенное продолжение предыдущей линии (освоение восточных земель, сдерживание крымской и турецкой экспансии), но активная экспансионистская политика, переход к тактике упреждающей реакции на внешние угрозы. Нужно было подкрепить проведение структурной, юридической и административной реформы качественно новой материальной и кадровой базой – только такое всестороннее переустройство государства могло бы дать царю элиту и войско, которые были бы способны вести длительную войну (как Ливонская) и противостоять многочисленным противникам (как и произошло впоследствии – “война на три фронта” с Ливонией, Швецией и крымским ханом). Единственным решением представлялось насаждение поместного землевладения во всех землях государства. Символически это означало утверждение самодержавной концепции государства с исключительной ролью имперского центра и лично государя, юридически это выражалось в обязательности военной службы для аристократии – и с поместий, и с вотчин и, далее, в изобретении новой юридической формы землевладения – “жалованной вотчины”14.
