Быть может, изложенная социальная концепция права выиграет в ясности, если разобрать некоторые выдвигаемые против нее возражения. Социальная идея права исходит из того, что основным фактом социальной жизни является сотрудничество, и конструирует свое {157} понятие права применительно к этому факту. Но можно ли, возразят нам, выводить право из голого факта?
Форма большинства правовых норм - форма велений - как будто оправдывает это возражение. Веление ведь должно исходить от чьей-то воли. Оно является реакцией человеческого сознания на факты и, следовательно, его нельзя отожествлять с фактами. Однако, если правовые нормы по своей форме суть веления (Следует отметить, что даже по форме отнюдь не все нормы права суть веления. "Курить воспрещается" есть веление, но большинство гражданских законов ни по содержанию, ни по форме велениями не являются (напр., 1 Герм. гражд. улож. "Правоспособность начинается с рождения").), то это характеризует именно только их форму, но отнюдь не их содержание. Никто не называет велениями так называемые законы природы: для всех очевидно, что они являются ничем иным, как обобщением выведенных из наблюдения фактов. "Вода закипает при 100 градусах по Цельсию" или "сила притяжения прямо пропорциональна массе и обратно пропорциональна квадрату расстояния" - эти законы представляют собой лишь осознание и обобщение существующих в мире и познаваемых на опыте фактов.
Но следует ли проводить в данном отношении принципиальное различие между законами природы и нормами права? Тот факт, что правила права имеют своей задачей воздействовать на человеческое поведение, не составляет принципиального отличия правовых норм от других видов законов и правил. Например, законы техники, основанные на объективных данных физики, химии, механики, гидростатики и т. д., предписывают инженерам своего рода "правила поведения". Они обязывают строить дом или управлять машинами определенным образом - иначе дом обрушится, а машина остановится. То же наблюдается и в других областях. Например, медицина выводит из данных анатомии и физиологии ряд {158} правил, которым должен, под страхом болезни и смерти, следовать человек. Не следует признавать нормы права принципиально отличными от правил техники и медицины только потому, что они формулируются имеющими власть людьми и чаще всего облечены в форму императивных предписаний.
Различие между обоими видами норм не принципиальное, а только в степени осознанности их объективно-обязательного характера. Формулируя "закон природы", человек безропотно признает себя ее рабом - робким наблюдателем фактов, на которые он бессилен воздействовать. Но законодатель, составляя параграф юридического кодекса, мнит себя господином над фактами. Он волен требовать, чего захочет, - sic volo, sic jubeo, - и может казнить за неисполнение своего приказа. Однако, с теоретической точки зрения, законодатель так же зависим от фактов и законов природы, как натуралист. История учит нас, что ни один деспот не в силах окончательно повернуть ход социального развития, хотя он, к сожалению, может на продолжительный срок его задержать.
Правила техники - нормы поведения, согласного с законами механики; правила медицины - нормы поведения, согласного с законами патологии; правила права нормы поведения, согласного с законами социальной науки. Являясь по форме "велениями", все эти виды правил являются в действительности такими же "фактами", каковыми являются и законы природы (В этом вопросе защищаемое мною учение резко расходится с теорией выдающегося современного государствоведа Ганса Кельсена, изложенной в его многочисленных трудах по теории права и государства. В появившейся в 1928 году в Германии работе "Der Soziologische und der Juristische Staatsbegriff" (Tubingen, 1928, стр. 75) Кельсен говорит, что "противоположение долженствования бытию есть методологическая основа общественных наук". Ту же мысль он развивает в более новом труде, появившемся уже в Америке: "Те же элементы, связанные между собой согласно принципу причинности, являются "природой", а связанные другим, именно нормативным принципом, составляют "общество" ("Society and Nature. A sociological Inquiry", Чикаго, 1943, стр. VII). "Природа и общество - две коренным образом различные системы понятий" (там же, стр. 265). Из этого Кельсен выводит невозможность "естественного права" (там же, стр. 265-266). Противоположение социологического и юридического методов мы находим также у Макса Вебера "Wirtschaft und Gesellschaft", стр. 368).).
{159} Возможно и другое возражение против социальной теории права: ее могут упрекнуть в ненаучном "финализме", т. е. в подчинении фактов социальной жизни сознательным целям. Однако, я далек от утверждения, будто цель является определяющимся моментом в жизни личности или в жизни общества. Сочетание людей в группы происходит не в порядке осуществления каких-либо осознанных целей: оно вызвано объективными фактами бытия и теми имманентными свойствами человеческой природы, которые в процессе социальной эволюции развиваются в результате этих фактов. Равным образом, социальная теория отнюдь не требует от человека, чтобы он жил ради общества и подчинял свои интересы интересам общества. Она лишь констатирует, что общение с себе подобными является доминирующим фактом в жизни каждой личности.
Многим из нас трудно отвергнуть доктрину индивидуализма, на идеях которой все мы выросли, в виду ее великой и живительной роли в прошлом.
Историческая заслуга индивидуализма в том, что он был здоровой реакцией личности против нездорового государственного уклада. Но как только установился свободный демократический строй, индивидуализм становится помехой для социального прогресса. Индивидуализм породил демократию, но он своему детищу больше не нужен.
Лучшей иллюстрацией этого является политическая {160} эволюция Соединенных Штатов. Независимость Штатов была завоевана в результате восстания против деспотического и близоруко-меркантильного режима короля Георга III, а федеральная конституция была выработана под сильным влиянием индивидуалистических теорий, находивших мощную эмоциональную поддержку в господствующих в народе политических настроениях. Поэтому при выработке конституции были приняты все возможные меры для защиты прав отдельных штатов против центральной власти и для защиты граждан против возможности возрождения новой формы деспотизма. Для этой цели в конституции была введена система разделения властей, а права федерального правительства были строго ограничены. Но как только свобода была завоевана, и то, и другое оказалось тормозом для дальнейшего прогресса страны : и если, тем не менее, страна бурно двигалась и движется вперед, то лишь благодаря тому, что и то и другое всё меньше и меньше соблюдается.
В настоящее время в практике государственной жизни Америки разделение властей носит весьма условный и далеко неполный характер (Конгресс, в особенности в лице своих комиссий, имеет теперь очень значительное влияние на исполнительную власть. В то же время политика президента имеет определяющее значение в области законодательства, так как законодательная инициатива почти всецело перешла к правительству. Таким образом, принцип разделения властей в отношении законодательной и исполнительной власти остается в силе лишь в том, что министры по прежнему не ответственны перед Конгрессом (что является наиболее спорным элементом в государственном строе Соединенных Штатов). Что касается судебной власти, то со времени верховного судьи Маршала (1800-1836) она доминирует как над законодательной, так и над исполнительной властью. Можно, наконец, отметить, что разделение между судебной и административной властью также потеряло свою четкость с учреждением в Вашингтоне множества присутствий, комитетов и комиссий, имеющих так наз. "квази-судебные полномочия". См. об этом в цитированном выше труде В.. Pound, "Administrative Law".). Наряду с этим, власть {161} федерального правительства непрерывно расширяется. С 1830-ых годов все наиболее даровитые президенты, - Джэксон, Линкольн, оба Рузвельта, - содействовали этой эволюции, а эластичное толкование конституции Верховным Судом сделало возможным то, что она протекала почти без потрясений государственного организма (Американский юрист Роско Паунд в своем курсе административного права дает интересный анализ взаимного проникновения начал частного и публичного права, происходящего в результате внутренней эволюции функций государства. "Идея справедливости, - говорит он, созданная абстрактным индивидуализмом трех прошедших столетий, уступает место идеалу социальной справедливости, который медленно оформляется в нынешнем веке" ("Administrative Law", Pittsburgh, 1942, стр. 36). Он отмечает также метаморфозу принципа разделения властей. "Неувязка между судебной и административной властью была в наибольшей степени вызвана ошибочной попыткой довести идею разделения властей до ее логического предела... Однако, здравый юридико-политический смысл Джона Маршала уже давно заметил, что есть проявления государственной власти, классификация которых сомнительна и которые могут быть с одинаковым правом отнесены и к судебной, и к административной власти" (стр. 40).).
