Не секрет, впрочем, что многие повторения, реплики писались учениками, «школой Эль Греко», поэтому количество полотен, приписываемых Доменико Теотокопули, непомерно велико. Кроме того, сам мастер иногда писал картины не «своего класса». Широко известна фраза, сказанная одним из современников художника: «То, что Эль Греко делал хорошо, никто не мог сделать лучше его, но то, что он делал плохо, никогда не могло быть сделано хуже».
Встреча Марии с Елизаветой.
Поздний Эль Греко — порыв, интуиция и опыт. Великолепный мир Доменико Теотокопули — результат огромной философской работы, художнического расчета, отметающего все случайное. Глубокое, тонкое осмысление и знание станковой живописи со всем арсеналом входящих в это понимание элементов: рисунка, композиции, колорита — все это было подвластно Эль Греко.
Старость настигла художника. А вместе с ней пришла нужда. Это не была нищета люмпена, подобная жуткой бедности, постигшей старого Рембрандта. Нет. Последние годы Эль Греко внешне почти респектабельны. Но лишь для первого, беглого взгляда. Он был обладателем несметных сокровищ — своих картин, но у него была лишь одна смена платья, лишь пара ветхих рубах. Правда, в его владении оставался еще опустевший дворец из десятков комнат… Все это носило черты Дантовой трагедийности. Художник будто проходил первые круги чистилища. Но, больной, потерявший заказы и доходы, Доменико не согнулся, не сломался.
Недужное тело, еле передвигавшееся, носило одну из самых светлых голов века, и недаром Франсиско Пачеко, посетивший Эль Греко, назвал его «великим философом».
Приходит горькая мысль: почему гордость Толедо, великий мастер Эль Греко растерял всех своих могущественных покровителей и меценатов? Объясняется это лапидарно. Доменико был горд, он обладал своеобычным и непокладистым характером. Всю жизнь художник пел только свою песню. Он не был вельможей, был, по существу, изгоем.
И вот на склоне лет живописца постигло одиночество, и, как бывает часто в жизни, все блистательные гранды и грандессы, доны и доньи рассеялись, как дым, узнав в тяжком недуге и нищете Эль Греко. Правда, испанская дворянская вежливость и чопорность скрывали внешние признаки остракизма, но голая правда убедительней любых поклонов, светских приветствий и улыбок, которые в большом количестве расточались по адресу Доменико. Как известно, из этих призрачных комплиментов не взрастет ни один колос, не появятся ни свежая рубаха, ни глоток доброго вина, которого столько было выпито за столом у хлебосольного живописца, любившего некогда застолье, гостей, музыку, красивые вещи… Но это все было. Особенно жутко гляделась полуголодная, холодная сиротливость старца на фоне его ликующих полотен, полных картин торжествующего рая с порхающими путти, летящими ангелами, сонмом благообразных праведников, апостолов и других обитателей светозарных небес.
Земля, будни бытия оказались в невероятном контрасте с духовным миром, созданным Эль Греко. И в этом была своя логика жизни. Неумолимая, жестокая… Верная служанка умерла. Он почти одинок. Сын занят финансовыми неурядицами. Но вечерняя заря жизни не была закатом творчества Доменико. В эти предсмертные годы Эль Греко свершает свое последнее чудо. Он творит. Холсты Доменико — это свободные песни, гомеровские по силе, простоте, глубине стиля.
… Мечутся складки одежд страстно вздымающихся к небу фигур. Вьются под вьюгой вдохновения летящие облака, в разрывах которых плавают ангелы, пророки. Пылают огни факелов, трепещущие от дуновения ветра. Озарены дивным светом истомленные тоской по счастью прозрения лики героев старинных легенд. Весь страшный своей незнакомой красотой мир проецируется на обыкновенное полотно. Эти мгновения чудес остановлены навек рукой мастера.
«Встреча Марии с Елизаветой», «Сцена из Апокалипсиса», «Обручение Марии» — это картины, рассказать о которых нельзя. Их надо видеть. Так невероятно свежи и бесконечно современны приемы Эль Греко. Так животрепещущи эти странные и чарующие образы, словно сотканные из поэтических ассоциаций. Они будто говорят: мы живем в атмосфере чуда, дышим воздухом сновидений и готовы поверить всему сказанному этим великим чаровником кисти Доменико Теотокопули. Лишенные какой-либо навязчивой сюжетики, созданные на высоком чистом дыхании свободного от сиюминутности духа, эти полотна полны поэзии и высочайшей маэстрии.
Ни один мастер не создал ничего более духовно тревожного, обобщенного и в то же время загадочно простого и мудрого, чем эти поздние холсты — прозрения Эль Греко. Он раздвинул ряд самых великих художников мира и встал между ними.
Доменико Теотокопули подобен Шекспиру, Гёте, Бетховену, Толстому… Он возвысил род человеческий силой своего гения, светлого разума, подвигом своей жизни.
Слава этому Гомеру живописи — где он затмевает всех не столько совершенством, сколько тайной силой и жизнью души, которую он вносит во все.
Эжен Делакруа
Рубенс. Как случилось, что живописец из Фландрии раздвинул шеренгу великих мастеров и занял место в первом десятке художников всех времен и народов? Ведь он оставил грандиозное наследие, в котором ему удалось воплотить свое время, создать стиль эпохи, нашедший отражение в архитектуре, живописи, скульптуре. Стиль барокко.
«… Принимая во внимание, что Вы, Якоб Махаркейзус, были признаны виновным в ереси и укрывательстве еретиков и ввиду этого присуждены к пребыванию на костре до тех пор, пока не наступит смерть…»
Ян Рубенс оторвал взгляд от бумаги. По подоконнику хлестал град. Ветер гнал по небу грязные тучи.
Ян Рубенс, доктор права, служил в магистратуре города Антверпена, в его обязанности входило снимать допросы.
Еретики. Их ровно столько, сколько граждан в бедной Фландрии, поэтому смерть косит их всюду: на эшафотах, на кострах, распинает на колесе. В городах, куда ни глянешь, шесты с торчащими на них головами. В ушах звучат вопли женщин, зарываемых живьем в землю. Города полны сыщиков.
Нет, Ян Рубенс, тебе надо бежать от собак герцога Альбы, пока не дошел черед и до тебя.
И Рубенс с семьей бежит из Фландрии. Бежит в город Кельн, ко двору Вильгельма Оранского, по прозвищу Молчаливый.
Там он становится поверенным в делах жены Вильгельма Анны Саксонской, а затем и ее возлюбленным. О их любви вскоре узнает двор. По законам Яна Рубенса ожидает казнь.
и в это время на сцену вступает Мария Пейпелинс — скромная супруга Рубенса.
«… Как я охотно… пишет она мужу, — если бы это только было возможно, спасла Вас ценой моей крови… Я уверена, если бы эти добрые господа увидели мои слезы, они имели бы ко мне сострадание, даже если бы у них были деревянные или каменные сердца. И никогда больше не пишите «Ваш недостойный супруг», так как все забыто…»
Любовь и верность Марии победили. Рубенс помилован. Он уезжает с семьей в город Зиген, где живет под строгим запретом «где-нибудь показываться», «заниматься торговым или юридическим делом под угрозой казни колесованием».
В 1577 году в Зигене у четы Рубенсов рождается сын Петер Пауль. Будущий великий живописец.
В 1587 году в изгнании умирает Ян Рубенс. Вдова принимает католичество и получает разрешение вернуться с детьми на родину в Антверпен.
«Всем, кто прочтет или услышит настоящее письмо, бургомистр и городской совет Антверпена желают счастья и благополучия. Мы подтверждаем, что в нашем городе и округе по благому промыслу божьему можно дышать здоровым воздухом и что здесь не свирепствует чума, ни какая другая заразная болезнь». Далее указано: «Петрус Рубенс, сын Иоганна, в настоящее время едет в Италию по делам».
Девятого мая 1600 года двадцатитрехлетний Рубенс, полный надежд, сел на коня. Новый век он начинал отлично.
Он был молод, красив, хорошо воспитан. Знал английский, испанский, французский, итальянский и латынь. Диплом свободного художника гильдии святого Луки и кошелек матери помогали ему верить в свою звезду.
Судьба приводит его ко двору герцога Мантуанского. Винченцо Гонзага быстро убедился в одаренности художника и полюбил его за превосходные манеры и образованность.
В коллекции герцога Рубенс открыл для себя сокровища. Он усердно копирует Тициана, Корреджо, Веронезе. Гонзага доволен его работами и вскоре посылает юного мастера в Рим для выполнения копий с картин великих художников. В письме к кардиналу Монталетто герцог просит протекцию «Петеру Паулису, фламандцу, моему живописцу».
Не прошло и года, как Петер Пауль снова в пути. На этот раз герцог Мантуанский посылает Рубенса в Испанию с подарками для короля Филиппа III. В дороге юного посла постигают неудачи: ливни портят картины, денег не хватает до конца пути. Вот одно из горьких писем к секретарю герцога — покровителю художника. «Если мне не доверяют, то дали мне слишком много денег, а если доверяют, то слишком мало».
