И все это случилось в то мгновение, когда я ступил на неровный булыжник Золотой улочки и прошел по ней. Всего сто шагов, не больше …
Но эти шаги уводят нас на три столетия назад. По три года на каждый шаг. И когда мы подходим к последнему домику, покрашенному «польверонезе», то мы вдруг становимся старше на триста лет!
Но чудо заключается в том, что мы одновременно возвращаемся в детство и становимся вдруг молодыми, без помощи злого Мефистофеля… Золотая улочка вручает нам ключи от полузабытой юности.
Женщина разулась и, держа туфли-платформы, на цыпочках идет с подругой под руку. Может, она почувствовала себя девчонкой, маленькой и взбалмошной…
Бредет, бредет поток очарованных людей по этой улице старых мастеров, всего лишь одном из чудес Златой Праги…
Вдруг куранты пробили пять раз, и я вмиг вспомнил: пора ехать к Сюзанне Швабинской.
… Маленький домик на багряной от опавших листьев улице. Калитка недовольно проскрипела. Второй этаж. Узкая лестница. Нас встречает стройная женщина — Сюзанна!
Милая улыбка. Живые карие глаза, приветливые, удивительно добрые.
Тесная прихожая. Небольшая комната. Стены увешаны картинами. По потолку бродят солнечные зайчики, пробившиеся сквозь листву деревьев.
Штудии.
- Чьи это картины? — спрашиваю я, несколько оторопев от этой встречи. Сюзанна не удивлена столь странному началу беседы.
- Это картины моего отца Рудольфа Вериха. Первого отца.
Небольшие, талантливо написанные полотна напомнили мне живопись Воллара, Боннара. Я говорю об этом.
- Ведь мой отец был художником и очень любил Воллара и французских импрессионистов.
Мне не терпится узнать подробности создания полотна «Мастерская», и я спрашиваю Сюзанну об этом.
Сюзанна внимательно посмотрела на меня, и тихо сказала:
- Я отлично помню, хотя мне было немного лет, — тут она улыбнулась, — как писал «Ателье» Швабинский. Тогда мастерская находилась напротив Пороховой башни, и я часто подбегала к окну любоваться на эту чудесную архитектуру, хотя это мешало ему писать.
Швабинский очень долго готовился к созданию этой картины. Но саму ее он написал быстро. Почти в месяц. Так мне рассказывала мама…
Он был очень строг к себе, — продолжала Сюзанна. — Живопись, живопись и еще раз живопись. В этом была вся его жизнь.
Труд…
Ритмичный, строго по задуманному плану. Это очень важно, потому что богема и всяческое безделье были чужды мастеру.
Он не любил пустословия и долгие застольные беседы в ресторанах, на которые уходило драгоценное время.
Прохладный синий свет осеннего вечера пробился сквозь золотые шторы листвы и разлился по комнате. Вмиг куда-то далеко исчез шум города.
- Никогда мне не забыть, — сказала Сюзанна, — как порою долгими вечерами отец любил мне показывать одну книгу о русской живописи… Сейчас я найду ее.
… Хозяйка подошла к шкафу, подставила стул и высоко, на верхней полке нашла книгу…
«Александр Бенуа» — прочел я имя автора.
- Отец любил русских художников, любил русское искусство, и поэтому он горячо и с охотой рассказывал мне о Сурикове, Репине, Васнецове, Нестерове, Серове.
Сюзанна листала книгу. Репродукции «Стрельцов», «Запорожцев», «Богатырей»… В комнате было тихо, очень тихо. Лишь тиканье часов да шелест страниц нарушали покой.
- Швабинский любил Россию, любил глубоко, и я поняла это особенно ясно, когда побывала в Москве…
Это был 1959 год.
В Музее имени Пушкина была развернута большая выставка его графики. Меня любезно пригласили на вернисаж.
Было очень торжественно.
Меня попросили сказать несколько слов. Я передала нашим советским друзьям большой привет от художника.
Я сказала, что Швабинский был очень огорчен, но состояние здоровья и возраст помешали ему приехать в Москву. Он просил меня сказать зрителям, что он очень счастлив: его искусство художника-реалиста пользуется уважением в новой России. Я рассказала, как мой отец любит русских мастеров.
Когда я кончила свою речь, раздались аплодисменты.
Надо ли вам говорить, что я пережила в те счастливые минуты?
Сюзанна машинально листала книгу Бену а, по ее лицу блуждали тени тех далеких дней, она улыбалась.
- Я вернулась на родину и рассказала Швабинскому о большом успехе его выставки. Он был растроган и попросил передать в дар советским музеям десять больших эстампов.
Вечерело. Синие и голубые тона вечера победили золотые краски осеннего дня.
Удивительное состояние овладело мною. Я благодарил судьбу, которая позволила мне познакомиться с редким по чистоте и благородству души человеком, посвятившим свою жизнь Швабинскому.
- Швабинский был удивительно цельный человек, — проговорила Сюзанна. — Его жизнь, путь художника прозрачны, как кристалл. Художник-реалист. В 1898 году он поехал в Париж, в эту Мекку живописи. Художника интересовал Лувр. Он копировал старых мастеров. Его натуру никак не затронули изыски модернистов. Когда Макс вернулся на родину, он сразу начал писать свой программный холст, ставший ныне хрестоматийно известным, — «Бедный край».
Перед моими глазами встало это полотно, которое так поразило меня в Кромержиже.
Последний блик солнца вспыхнул в стекле шкафа с книгами. В комнате воцарился сумрак… Сюзанна зажгла свет.
- Я хочу показать вам редкое, уникальное издание, — сказала Сюзанна.
Она пригласила меня в другую комнату, и я увидел огромную книгу… Это был шедевр полиграфии, факсимильно воспроизводивший рисунки, оттиски офортов, литографий.
- Первый офорт, который вы видите в этой книге, сделан на родине Рембрандта, — сказала Сюзанна. — Ведь Рембрандт был самым любимым художником отца… Вы, наверное, заметили его огромное влияние на творчество Швабинского…
Я подумал, что если бы Швабинский создал только свои замечательные офорты, он вошел бы в историю мирового искусства как великий мастер гравюры, но Швабинский был художником великолепного размаха и универсальности и создавал не только мозаики и витражи.
Мастер с великим тщанием исполнял миниатюрные почтовые марки, ибо считал, что почта несет культуру в самые широкие слои населения.
Мы снова листаем уникальную книгу.
Перед нами возникает сама жизнь. Картины природы, портреты близких, друзей, деятелей культуры и искусства.
Улыбается лукаво Алеш, замечательный художник и друг Швабинского, задумалась о чем-то тетя Марья.
Бродит по цветущему саду Эла, и снова Эла на лугу у маленького домика в Козлове, где я только недавно был…
Книга закрыта…
Вмиг исчез целый мир образов, вызванный из небытия талантом художника.
Ведь именно в этом великая созидательная и познавательная сила реалистического искусства, воспроизводящего во всем богатстве нашу жизнь, время, современников. Я на миг себе представил наших далеких потомков, изучающих ребусы модернистского искусства XX века…
Что они почерпнут из этих сочетаний диких клякс, линий и геометрических фигур?..
Сюзанна подводит меня к картотеке, над которой она трудится уже много лет.
Это подвиг.
Подвиг натуры любящей и верной своему долгу.
- У меня есть взрослая дочь… Есть внуки. Я люблю их. Но главная моя забота, мой долг — довести до конца опись работ отца. В этом сейчас смысл всей моей жизни.
- Вот одна из последних фотографий Швабинского, — проговорила Сюзанна.
Скамейка в любимом сквере у дома художника.
Макс Швабинский в просторной куртке.
Добродушный. Большой.
На нем старая помятая шляпа. Он излучает редкую приветливость. Солнце заставляет его щуриться.
Улыбка прячется в седых усах.
Рядом с ним Сюзанна.
Похожая на озорного мальчишку.
Коротко стриженная, в веселом платье в крупный горошек. Непокорная челка.
Ямочки у уголков рта.
Раскосые милые глаза…
Слава фотографии, которая запечатлела эту прекрасную жанровую сцену, полную человеческого глубокого смысла — радости бытия!..
— Мне бы хотелось, — промолвила Сюзанна, — показать вам место, где работал Швабинский. Но это лучше было бы сделать завтра или послезавтра.
… Академия изобразительных искусств…
Мы с Сюзанной поднимаемся по лестнице. Длинный коридор. Большие скульптуры. В конце прохода высокая дверь.
Огромное помещение. Верхний свет. Окно во всю стену. Студия художника.
— Вот там, — говорит Сюзанна, — отец писал. А напротив (Сюзанна показывает на противоположную стену, ныне пустую. — И. Д.) висели картоны к витражам собора святого Вита.
Собор святого Вита…
Острогрудый корабль… Порою кажется, что не облака плывут по осеннему лазоревому небу, а плывут башни храма, невесомые в своем порыве. Мы с Сюзанной подходим к дверям, ведущим в трефорий…
