Такова воля Духа, чтобы возлюбленные Его пребывали в трудах... Тем и отличаются сыны Божии от прочих, что живут они в скорбях.
(Исаака Сирина слово 36)
Этими словами приличнее всего начать повествование о жизни и подвигах свт. отца нашего Тихона, потому что промыслу Божию угодно было путем скорбей вести своего Угодника от колыбели до гроба. В юности – бедность и нужды, в зрелости – труды и болезни, в старости – подвиги и недуги, – так прошла вся жизнь святителя Тихона.
Тихон родился в 1724 г., в селе Короцке, Валдайского уезда, Новгородской губернии, от бедного дьячка Савелия [1] Кириллова и назван Тимофеем. Вскоре после его рождения умер отец, и многочисленное семейство Короцкого дьячка осиротело. И вообще-то некрасна жизнь бедного и большого семейства служителя церкви в бедном приходе, каково же бывает положение его, когда оно осиротеет и лишается своего кормильца – отца?! Знакомому с бытом сельского причта не трудно представить тяжелую судьбу осиротелого семейства. Правда, за старшим сыном покойного, или за старшим братом Тимофея, – Евфимеем, закреплено было место его отца. Но так как главные средства бедных сельских причтов заключаются, преимущественно, в обработке земли, для чего нужны опытность и распорядительность хозяина и крепкие рабочие руки, – то понятно, почему и с закреплением отцовского места за старшим его сыном, бедность и нужда этого семейства доходили до такой крайности, что детям иногда было нечего есть, и они вынуждены были из-за куска хлеба наниматься к богатым мужичкам – помогать им в обработке земли. «Когда есть дома нечего, – вспоминал после Святитель об этом времени, – то бывало, весь день бороню пашню у богатого человека, чтобы только накормил меня хлебом». [2] Кто же мог тогда подумать, смотря на этого босого, обгорелого, в простой холщевой рубашке мальчика, который, наравне с крестьянскими детьми, с вожжами в руках, ведет по пашне деревенскую лошадь с бороной и, понукая ее, сам едва успевает следовать за ней по комкам неразбитой земли, – кто мог тогда подумать, что из этого мальчика выйдет впоследствии возделыватель нивы сердец человеческих, великий светильник русской Церкви!
Впрочем, и тогда его душевные свойства привлекали к нему любовь некоторых деревенских поселян. Так его очень полюбил один богатый, но бездетный ямщик. Желая воспитать и усыновить любимого им Тимошу, а по смерти отдать ему и все богатство свое, он неоднократно приступал к вдове с просьбой отдать ему Тимофея, – в чем, конечно, материнская любовь всегда отказывала ему. Но, может быть, в одну из таких тяжелых минут, когда нужды особенно показались тяжкими и нескончаемыми, когда сердце переполнилось скорбью, жалость к плачу и нуждам детей побеждала любовь к сыну, когда, быть может, блеснула надежда такой жертвой облегчить участь других детей, – как-бы то ни было, – только в отсутствие старшего сына, мать взяла своего Тимошу и повела к ямщику. По-видимому, судьба будущего пастыря Церкви зависела от произвола окружавших его людей, и решалась не мудрыми соображениями матери. На самом деле, она находилась под верховным смотрением промыслителя Бога. Как только мать с сыном вышли из дому, приходит домой Евфимий, который в это время, без сомнения, считался главой семейства, и, не увидев матери и одного из братьев, спрашивает: где они? Ему рассказали, в чем дело. Встревоженный брат немедленно бросился за матерью, и догнав ее на дороге, на коленях стал умолять ее оставить свое намерение. Куда вы ведете брата? – говорил он ей. – Ямщику отдадите, – ямщик и будет. А я не хочу, чтобы брат был ямщиком. Я лучше с сумой пойду по миру, а брата ямщику не отдам. Постараемся обучить грамоте, – продолжал он, – и тогда он может в какую-нибудь церковь во дьячки или пономари определиться». Убеждения подействовали – мать возвратилась домой. [3]
Но, чудное дело! Как сдалась она на эти убеждения? Будто мало натерпелась бедная мать! Будто лучше положение бедного дьячка, в сравнении с зажиточным бытом богатого крестьянина? Будто не испытала она, как беспомощно вдовство и сиротство в духовном звании! Но нет – видно оценила и поняла она эту братскую и самоотверженную любовь, это уважение к грамотности, к образованию и к своему сословию. Видно поняла бедная мать, что как ни бедна участь крестьянина, все же он ближе к престолу Божию. Как ни близко подходит его положение к положению крестьянина, все же он певец Бога вышнего, служитель Его святой Церкви. Хорошо рекомендует это обстоятельство, этот поступок, и старшего брата Евфимия. Такая почтительность к матери, такая самоотверженная братская любовь, такое уважение к грамотности, такое предпочтение своего служения мирским материальным выгодам, – ясно изображают прекрасные свойства простого, необразованного сельского причетника и вообще направление всего семейства, в котором воспитался свт. Тихон. Немудрено, что в такой благодатной среде сеялись и пускали корни, возросшие после, такие чудные добродетели этого Угодника Божия. «Деревцо малое, к какой стороне наклонено будет, – так и расти будет. Новый сосуд (горшок) чем наполнится, – такой и запах будет издавать. Так и малые дети, как воспитаны будут, так и будут жить», [4] – говорил впоследствии сам Святитель.
Итак, бедный мальчик Тимофей опять воротился домой на скудость и труды, в которых он и рос дома до 14-ти летнего возраста. Нельзя не видеть из всей его последующей жизни и из его сочинений, что это время наложило на него свой отпечаток. Так, на всю жизнь он сохранил в себе простоту и незатейливость внешней обстановки, сочувствие к простому народу, знакомство с его нуждами, иногда некоторую суровость в своих подвигах, простоту, и даже простонародность в выражении своих мыслей в сочинениях.
По мыслям его старшего брата Евфимия, как мы и видели выше, – юному Тимофею готовилась самая скромная доля. Его хотели обучить чтению и письму, а потом позаботиться об определении его на какое-нибудь причетническое место, как уже было с другим его братом Петром, который был определен в Новгород во дьячки. Но Господь судил о нем иначе. Он готовил его к высшей иерархической степени.
В начале 1735 года государыней Анной Иоанновной был издан строгий указ, «коим предписывалось сделать церковно-служительским детям разбор и лишних, особливо же не учащихся, отдавать в военную службу». Вскоре, в марте, этот указ подтвержден был новым строжайшим указом о том же предмете. Строгость указа и строгое исполнение его гражданским начальством побудили церковнослужителей, на последние средства, отдавать своих детей в духовные школы, состоявшие тогда большей частью при архиерейских домах. Повезла и мать-вдова своего Тимофея в город с той же целью, чтобы отдать его в школу. Но, по бедности своей и по случившейся тогда от неурожая хлеба дороговизне в содержании, она не могла отдать его туда, куда хотела. Поэтому, «для облегчения собственного пропитания», [5] представила его на усмотрение гражданского начальства, – а оно назначило его к исключению из духовного звания и к определению в военную арифметическую школу. Но и тут братская любовь, по высшему распоряжению Промысла, спасла его от участи, столь не соответствовавшей будущему предназначению. Другой старший брат, бывший причетником в Новгороде, сжалившись над участью своего брата, упросил духовное начальство принять его в училище, обещаясь, при всей своей бедности, содержать его на собственном иждивении. Духовное начальство уважило его просьбу, – и 11 декабря 1738 года Тимофей был записан в школу с фамилией Соколовский. [6]
С этого времени труды удваивались для юного ученика. Ему приходилось трудиться и духовно и телесно. Учась в школе и упражняясь в занятиях дома, под надзором своего брата, Тимофей в свободные часы нанимался к огородникам копать гряды и так сам себе приобретал пропитание. Таким образом, еще не будучи подвижником, Тимофей уже предвкушал подвижническую жизнь. Но, из-за того, что, во-первых, от школьных занятий его отвлекала работа, а во-вторых, в многочисленном училище было мало учителей (при двух учителях было до тысячи учеников), целый год обучения прошел для него без особенных успехов. Впрочем, для него уже важно было и то одно, что в это время он успел выказать и свои дарования, и свое прилежание и благонравие. Почему, с устройством семинарии, в 1740 г., в монастыре св. Антония Римлянина, он, как один из надежнейших и лучших учеников, (в числе 200 лучших), был принят на казенное содержание. Так Провидение дало ему средства приобрести образование и вступить на предназначенный ему путь!
Впрочем, и с принятием Соколовского на казенное содержание, положение его было далеко не совершенно обеспеченным. Ему приходилось опять терпеть большие нужды. Так, чтобы удовлетворить свою любознательность, которая постоянно требовала себе духовной пищи, ему приходилось нередко жертвовать телесным довольством. Чтобы прочитать полезную книгу, от которой не отрывалось его внимание, или которую не удавалось прочитать днем, в часы классных занятий, – он должен был нередко просиживать целые ночи. А так как казенных свечей для этого недоставало, – то иногда продавал половину своего хлеба и на вырученные деньги покупал свечи. Вспоминая об этом времени, на покое Святитель говорил: «В семинарии я начал продолжать учение на казенном коште и терпел великую нужду, по недостатку к содержанию себя; и так бывало, когда получу казенный хлеб, то из него половину оставлю для продовольствия себя, а другу половину продам и куплю свечу, с нею сяду за печку и читаю книгу». [7] Эти достойные всякой похвалы качества молодого воспитанника семинарии – прилежание и любознательность, ради которых он жертвовал телесным довольством, соединялись, как видно, и с сильным, строго благочестивым настроением его души и отличали его от прочих товарищей. Товарищи Соколовского чувствовали особенность его жизни и его высокое нравственное превосходство, но вместо того, чтобы соревновать ему, как следовало бы, они, как обыкновенно бывает с легкомысленными юношами, только смеялись над ним. Они брали лапти, и, махая ими перед Тимофеем, приговаривали: «величаем тя»... Как ни кажется эта шалость ребяческой и глупой, тем не менее она заслуживает того, чтобы о ней было упомянуто, так как предчувствие товарищей действительно впоследствии оправдалось. Им пришлось кадить ему настоящим образом, уже не в шутку, а серьезно.
