исходил свет. Оно было так бело и юношески светло, что мы невольно вздрогнули и опустили глаза. Батюшка взглянул на нас, и такой у него был ласковый благодатный взгляд, что передать нельзя и кажется никогда его не забудешь. Он круто повернул от нас, так что мы не успели проститься. Пришлось прийти на другой день и проститься со старцем. После нам сказали, что в этот день батюшка приобщался.
Ещё мы были у старца в 1910 году. Вся беседа носила уже характер последней. Всё до мелочи было разобрано и предусмотрено старцем. И снова он отдалил мою поездку в Шамордино, сказав что нам некогда будет. И действительно оказалось некогда. Прощаясь с батюшкой мы спросили: благословит ли нам батюшка ещё побывать у него? Он кротко, весело улыбнулся и сказал: «Ну что же, побывайте; Бог весть, Бог весть». Эти строки истинны, чему Господь Свидетель. И нет теперь среди нас этого светильника, этой дивной кристально чистой души. И больно сжимается сердце…»
Монахиня М. Ш. воспоминала: «Пишет мне одна барышня и просить передать батюшке, что за неё сватаются три жениха, за которого из них ей пойти? 1-й и 3-й ей не нравятся, а 2-й нравится. Батюшка ответил: «За Николая, за третьего, а то дело плохо будет». Я была поражена. Ни она мне не писала, как зовут её женихов, ни я ничего не говорила батюшке. Я написала барышне батюшкин ответ. Она вторично пишет, что ей не нравится этот жених. Батюшка опять говорит: «По-моему, лучше ей идти за Николая, а не послушает, как хочет». Она послушалась и вышла замуж за Николая и до сих пор живут очень счастливо. А с нравившимся ей женихом случилось несчастье — переезжая речку, он утонул».
Одна спросила у батюшки на общем благословении: «Что мне делать, я очень скорблю, говорят моя дочь на стороне умерла?» Батюшка говорит: «Кто тебе сказал? Нет, неправда, она жива. Молись о здравии за неё».
Рясофорная послушница М. говорит о себе: «Поступила я в монастырь с искренним желанием, но я была очень бедная. Жить было совершенно нечем. Я думала так и говорила своим монахиням: поеду в мир, поступлю на место, заработаю себе денег и тогда приеду и оденусь в чёрное. В монастыре я прожила почти год, приглядываясь к монастырской жизни и увидала, что без средств нельзя жить, но оставила это решение до батюшки. Приезжаем мы к батюшке, входим к нему все трое, а он говорит: «Вот приехали ко мне две монахини, а одна мирская. Мирская эта живёт в монастыре долго, сёстры говорят ей: «одевайся», а одеваться не на что, она говорит: ну что же поеду в мир, заработаю себе денег и тогда оденусь». Мы все были поражены, точно старец весь разговор наш подслушал. Старшая монахиня спрашивает у батюшки: «Что же вы, батюшка, благословите её ехать или нет?» Старец ударил её чётками и сказал: «Нет». Затем прекратил разговор. А когда я была у батюшки одна, объяснила ему своё состояние, он и говорит: «Не езди, Бог пошлёт место, и ты будешь жить в монастыре хорошо». Так и вышло. Меня взяли в келейницы, жила и в казённой келье. Потом батюшка предрёк мне, что я буду жить у м. К. Я прожила три года, поехала на родину. Приезжаю, м. Игуменья благословляет к матушке К. в келейницы, которая приняла меня, как родную. Так сбылись слова батюшки, и до сих пор я живу очень хорошо».
Ещё о моей сестре расскажу. «Приехали мы с ней к батюшке. Сестра благословляется покупать дом. Батюшка говорит: «Дом-то покупать, а кто жить в нём будет?» И сверх всякого ожидания произошла перемена. Муж её купил 7 десятин земли и стал подумывать о постройке дома, но сестре не хотелось. Она поехала к батюшке спросить об этом. Батюшка сказал: «И не нужно», — а сам отвернулся к окну. Лицо его сделалось скорбное и серьёзное. От меня это не скрылось; вдруг старец отрывисто сказал: «Не надо, пока получаешь жалование — и довольно».
Впоследствии оказалось, что муж моей сестры сделался пьяницей. Его уволили с места. Сестра развелась с мужем, уехала в Ташкент и поступила на место».
Родственник одной послушницы, боясь за свою больную мать и сестру, что в случае его смерти их может обидеть зять, с которым они жили вместе, благословлялся у батюшки разделиться. Батюшка на это ответил: «Нет, не надо, бывает что и здоровое дерево, да падает, а то гнилое, да скрипит». И так вышло, что здоровый зять умер, а больные остались жить.
Из записок О. М.: «Мой брат 10 лет неизвестно где пропадал. Я очень скорбела о нём. Боялась, что он может стать неверующим и думала, жив ли он или нет, не знала: как за него молиться? С этой скорбью я обратилась к батюшке. Он, по своему глубокому смирению, никогда бывало прямо не скажет, а делает вид, будто ничего не знает и говорит так: «Да кто их знает, они заедут далеко, устроятся там и про всех забудут, и решительно прибавил: молись за него о здравии, ведь бывает так: выйдет слух, что жив». Так и случилось. После смерти моего отца стали наводить о нём справки для утверждения наследства. И что же, оказалось к удивлению всех, что мой брат жив и здоров».
Одна монахиня похоронила свою тётушку и очень о ней скорбела. Приезжает к батюшке, рассказывает свою скорбь, а батюшка говорит: «Ну что делать, летом поедешь к родным, заедешь и в Киев, там помолишься». Она отвечает, что это никак не может случится. Но против всякого ожидания случилось — нашлись люди, которые свозили её бесплатно.
Одну белевскую послушницу — певчую — составили с клироса за какую-то провинность. Она очень скорбела, что осталась без послушания. Просила благословенья у батюшки попросить себе послушание. Батюшка ей ответил: «Послушание не просят, жди, когда дадут; ходи-ка лучше почаще к утрени, в тебя всмотрятся и дадут». И через несколько времени ей дали послушание.
Та же послушница благословлялась у батюшки на свой счёт отделать келью. Старец не благословил, сказав: «Не надо, тебе не придётся там жить!» Вскоре её перевели в другую келью.
У одной барышни (духовной дочери батюшки), болел желудок. Она приезжает к батюшке и говорит, что она лечится и по постным дням ест скоромное. Батюшка на это ей говорит: «Лечится то можно, но надо постное есть; а ты займись-ка лучше своим горлом — полечи его». Барышня
