для ухода за больным.
– О, отец Симон, сколько лет, сколько зим! Благослови, – слабым хрипловатым голосом приветствовал меня старец; монах, сидевший у койки, встал и, взяв благословение, тактично вышел. – Как же так? Умираю я, а ты выглядишь так, словно вернулся с того света!
– Своего отца хоронил, Геронда, потом отца иеромонаха Агафодора и два раза болел воспалением легких, – с печалью поведал я наставнику происшедшие за это время злоключения.
– Все что для нас не благо, для Господа благо, отче Симоне! Ибо Он всем ищет спасения…
– А как вы себя чувствуете, отче?
– Готовлюсь развязаться со своей болезнью. – Через силу улыбнулся старец. – Даю врачам полный отпуск, так сказать… А тебе – время задать свои вопросы! – монах чуть приподнялся на своих подушках. – Говори, слушаю…
Обрадовавшись возможности увидеть и услышать старца, я поспешил с вопросами.
– Отец Григорий, чего еще нужно искать, если теперь Христос со мной, в моем сердце? Мне представляется, что выше этого в созерцании ничего нет, не так ли?
Старец вопросительно поднял бровь:
– Ну-ка, ну-ка, повтори поподробнее, что ты видел в созерцании?
Стараясь не упустить ни одной детали, я поведал монаху о своих переживаниях:
– Геронда, даже трудно все перечислить! Несмотря на жизненные напасти, благодатное присутствие Христа начало постоянно пребывать в сердце, находился ли я в молитвенном созерцании или же когда молился без всякого отвлечения, даже когда спускался за водой или поднимался с флягой за спиной по веревке в пещеру. Чувство совершенной свободы во Христе все это время переполняло мою душу, сопровождаемое сильным переживанием блаженства, словно в ней воцарился нескончаемый день благодати. Ум стал совершенно простым и цельным, объединив все силы в созерцании и единении со Христом. За время пребывания в горах множество духовных переживаний от присутствия Христа в сердце и различные понимания и откровения Евангелия приходили в мой ум, порождая многочисленные идеи и понятия, сопровождаемые духовной непередаваемой радостью. Это так здорово, отче!
Обо всем этом я с восторгом рассказал монаху Григорию, внимательно слушавшему меня.
– Ну что же, все, рассказанное тобой, естественно для созерцания, – промолвил старец. – И в этом нет ничего необычного. Умерь свои восторги! Необходимо научиться жить и дышать одним лишь Христом. Достиг ли ты чего-нибудь большего, чем это? По сравнению с достижениями великих святых, разве твои переживания и восторги что-либо значат? Чему ты так радуешься? Есть ли в твоей радости смирение? Не умаляя того, к чему ты пришел, скажу: если твои созерцательные достижения не пропитаны смирением и сознанием своего недостоинства, все это – лишь коварные уловки диавола! Все твои переживания преходящи и временны. Обрети то, что никогда не проходит и никуда не уходит. Стяжи то, что перейдет с тобой в жизнь вечную!
Я сидел, опустив голову, стыдясь своего восторга.
– Понимаешь о чем я говорю? – спросил отец Григорий, приподнявшись и положив руку на мое плечо.
– Да, отче, понимаю, – стыдясь самого себя, ответил я.
– Даже если тебе, патер, кажется, что ты хорошо понимаешь услышанное, это может оказаться неглубоким пониманием. Старайся все постигать практикой. Слушать, и не следовать услышанному, – то же самое, что удерживать чистую воду в грязных ладонях. А гордиться одним лишь знанием слов – все равно что хвастаться перед тем, кто хочет пить, треснувшим кувшином, из которого вытекла вода. Бог – это абсолютное смирение, а диавол – предельная гордость. Человек же находится посередине, словно трость , колеблемая ветром. К чему склонится его сердце, тем он и становится.
Следует хорошенько закрепить в памяти, отец Симон, следующее: когда возникнут сильные и серьезные искушения, твои детские восторги и временные духовные утешения тебе не смогут помочь! Ты все еще привязан к умозаключениям, как тяжелобольной к своей болезни. Сейчас ты радуешься, но эта радость не останется в тебе навсегда. Ты еще не соединился окончательно со Христом и блуждаешь во тьме. Если же ты посчитаешь втайне свои духовные достижения высшими, то не сможешь достичь полного Богопознания, поскольку ты не избавился до конца от греха эгоизма и его греховных представлений.
Отец Григорий глубоко вздохнул и откинулся на подушку.
– Считая, что твои ощущения и есть конечная истина, ты сам себе создал сильное препятствие к спасению. Стремись к подлинному безмолвию и истинной исихии, в которой пребывали отцы, – закончил он разбирать мои высказывания.
Сильно пристыженный речью старца и ощущая в себе уныние, я спросил:
– Что же мне теперь делать, отче?
– Очисти себя полностью от всяких привязанностей, какие бы они ни были, даже к своей духовной практике, кроме одной совершенной любви к Единому Господу Иисусу Христу и накрепко прильни к Нему всем своим сердцем! Никогда не считай ощущения, возникающие в созерцании, за нечто высшее. Отбрось
