иметь сладостный отдых, скорый и беззаботный сон. Не имеешь ты золотой кровли? Но над тобою небо, сияющее, как бриллиантами неизмеримой цены и несказанной красоты, неисчислимыми звездами. Но все это — еще человеческое; а есть и другое, более важное. Для тебя — Бог в человеках, для тебя — раздаяние даров Святого Духа, разрушение смерти, надежда воскресения, Божии повеления, усовершающие жизнь твою, восхождение к Богу с помощью заповедей, уготованное Царствие Небесное, венцы правды, приготовленные для не уклоняющегося от подвигов добродетели.
Будешь следовать заповеди внемли себе — и все это и еще большее найдешь вокруг себя. И насладишься настоящим, не будешь малодушествовать в скудости. Эта заповедь, всегда будучи пред твоими глазами, окажет тебе великую помощь. Например: гнев овладел твоим рассудком, раздражение ведет тебя к неприличным речам, жестоким и зверским поступкам? Если будешь внимать себе, то усмиришь раздражение, как упрямого и не терпящего узды молодого коня, поражая его, как бичом, ударом этого слова; удержишь язык; не поднимешь руки на огорчившего. Или: лукавые пожелания, распаляя твою душу, воспламеняют в ней неудержимые и нечистые стремления? Если будешь внимать себе и вспомнишь, что это, в настоящем для тебя приятное, приведет к горькому концу, что волнение удовольствия, происходящее ныне в нашем теле, породит ядовитого червя, который нескончаемо будет мучить нас в геенне, и что теперешнее разжжение плоти сделается матерью вечного огня, то плотские наслаждения тотчас исчезнут, обратятся в бегство и настанет какая-то чудная внутренняя тишина в душе и безмолвие. Итак, внемли себе и знай, что одно в душе — разумное и духовное, другое — страстное и неразумное и что первому по природе свойственно господствовать, а прочему — повиноваться и слушаться разума. Не попускай, чтобы дух когда-либо был порабощен и стал слугою страстей; не позволяй страстям восставать против разума и присвоять себе владычество над душою.
Внемли себе, чтобы внимать Богу, Которому слава и держава во веки веков! [615]
Вопрос. Есть ли какой-нибудь порядок или какая-либо последовательность в заповедях Божиих, так что одна из них — первая, другая — вторая и так далее; или же все заповеди равны между собою и каждый может, как в круге, положить начало, откуда хочет?
Ответ. Этот вопрос разрешен уже в Евангелии. Когда законник приступил к Господу и спросил: «Какая первая из всех заповедей?» — Господь ответил: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостью твоею: вот первая и наибольшая заповедь (Мф. 22:35–38; Мк. 12:28–30). Итак, Сам Господь положил порядок Своим заповедям, указав, что заповедь о любви к Богу есть первая и большая.
Правила, пространные, 1 [616]
Любовь к Богу требуется от нас, как необходимый долг.
Правила пространные, 2 [617]
Любовь к Богу присуща нам от рождения; она не приобретается и не заимствуется. От кого научились мы восхищаться красотою Божия мира? От кого приобрели привязанность к жизни? Кто научил нас любить родителей или тех, кто нас воспитал? Так или еще гораздо более и любовь к Богу не отвне прививается нам, но в природе человека вместе с жизнью заложено несомненное стремление к этой любви. Мы, со своей стороны, можем только заботливо воспитывать это врожденное наше стремление и, при помощи Божией благодати, возводить к совершенству.
От природы мы стремимся к прекрасному. Но что досточуднее Божией красоты? Можем ли мы представить себе что-нибудь более дивное, чем Божие величие? Какое душевное желание так сильно и непреодолимо, как желание, обращенное к Богу, в душе, очистившейся от порока? Она с истинною искренностью говорит: Я изнемогаю от любви (Песн. 2:5). Поистине неизреченны и неописанны светозарные блистания Божией красоты: слово не может выразить, слух не может воспринять! Скажешь о блистании зари, или о сиянии луны, или о блеске солнца, но все это недостойно и подобия славы истинного Света и в сравнении с Ним темнее тьмы глубокой ночи пред самым ярким светом полудня. Красота эта — не зримая телесными очами, а постигаемая только мыслью — если озаряла кого-либо из святых, то оставляла в них непреодолимое стремление к ней, так что они уже начинали томиться здешней жизнью и говорили: Горе мне, что я пребываю (Пс. 119:5); когда приду и явлюсь пред лицо Божие (Пс. 41:3)? Для меня жизнь — Христос и смерть — приобретение; имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше (Флп. 1:21, 23); жаждет душа моя к Богу крепкому, живому (Пс. 41:3) и ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко (Лк. 2:29). Тяготясь этой жизнью, как темницей, так были неудержимы в своем стремлении те, чьей души коснулось сияние Божией красоты! Неутомимо жаждая созерцать Божественную красоту, они воссылали молитву, чтобы зрение красоты Господней простиралось для них на всю жизнь (Пс. 26:4). Люди по природе стремятся к прекрасному. Но в истинном смысле прекрасно и достойно любви только благое, а благ один Бог. К благому все стремится; следовательно, все стремится к Богу.
Что мы совершаем по доброй воле, если только наш ум не совращен лукавым, то нам и врожденно. И любовь к Богу есть вложенный в нас по природе необходимый долг. Оскудение ее — для души самое несносное зло изо всех зол. Отчуждение и удаление от Бога невыносимее мучений геенны и тяжелее для души, чем для глаза лишение света или для живого существа лишение жизни. У всех рожденных есть от рождения нежная любовь к родившим: это доказывается и привязанностью бессловесных, и любовью детей к матерям с самого появления на свет. Таким образом, мы окажемся неразумнее младенцев и бесчувственнее зверей, если не будем иметь любви к Сотворившему нас и будем удаляться от Него! И даже если бы мы полагали, что никаких даров Божественной благости сами мы не получили, то уже по одному тому, что от Бога получили бытие, должны со всею нежностью безмерно любить Его и непрестанно памятовать о Нем, как дети любят и помнят своих матерей.
Еще большее чувство любви должно быть к Благодеющему нам неисчислимыми дарами. Привязанность к даровавшим какое-нибудь благо свойственна ведь также не только людям, но и животным. Сказано в Писании: Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего (Ис. 1:3). О, если бы не было сказано последующих слов: а Израиль
