во все знаменитые школы, после блистательного окончания курса наук. Посему нельзя не благоговеть пред таким основателем монастырской общины. В своей пустыне св. Василий занимался часто и учеными трудами, каково изъяснение Писания и чтение предшествовавших ему по времени отцов и писателей церковных, о чем свидетельствует составленная в это время книга под названием «Добротолюбие». А это еще более может мирить историков с взглядом Василия на аскетическую жизнь. Если бы он искал уединения из одной любви к подвижничеству, то нельзя было ничем объяснить несоразмерности его всестороннего образования с избранным родом жизни. Но теперь это затруднение совершенно исчезает.
Василий не провел еще и трех лет в своей пустыне, как «эта лежащая внизу пустынька», по выражению Григория Богослова, эта «кротова нора» [20] получила уже почетные названия обители, монастыря, училища. Уже эти одни названия приводят к мысли, что к концу трехлетних своих аскетических подвигов Василий успел собрать вокруг себя большое количество людей, которые хотели подражать его образу жизни и руководствоваться его наставлениями. Не довольствуясь тем, что многие из каппадокийцев изъявляли готовность разделять с ним подвижнические труды по одному слуху о его образе жизни, Василий, по словам Руфина, и сам обтекал многие села и города и своей вдохновенной проповедью воспламенял ленивых и беспечных понтийцев до такого самоотвержения, что они наперерыв повергали пред своим учителем часть своих имений, оставляя все мирские почести, и давали обет жить только для Бога. Множество учеников, приходивших в пустыню к Василию, побудило его положить начало жизни киновитов, то есть таких монахов, которые, в отличие от эремитов (уединяющихся), жили бы в сообществе друг с другом и могли оказывать пособие друг другу. Новое письмо Василия к Григорию, где основатель понтийской пустыни довольно подробно изложил правила подвижнической жизни, принятые им для монастыря, описал внешнюю жизнь своих подвижников и напомнил о пользе уединения, чтения Писаний и молитвы, подействовало на Григория гораздо сильнее; он захотел посмотреть вновь устроенный монастырь и, посетив Василия с его братством, не мог отыскать достойных похвал введенному здесь образу жизни. Вот собственное его признание в том: «Что прежде писал я о понтийском препровождении времени, то была шутка, а не правда. А что пишу теперь, то уже очень правда. Кто меня устроит по месяцам прежних дней, в которые я увеселялся с тобою злостраданием? Кто даст мне сии псалмопения, бдения и молитвенные к Богу преселения? Кто даст жизнь как бы невещественную и бесплотную? Кто даст согласие и единодушие братий, которых ты ведешь на высоту и к обожению? Кто даст соревнование и поощрение к добродетели, которое мы ограждали письменными уставами и правилами? Кто даст поденные и ручные работы — переноску дров, тесание камней, сажание и поливание растений? Кто даст этот золотой явор, под которым сиживал не царь пресыщенный, но монах изнуренный, который насадил я, напоил Аполлос или твоя пречестность, а возрастил Бог к моей чести, чтобы сохранился он у вас памятником моего трудолюбия? Легче пожелать всего этого, но не так легко получить сие. Охраняй же меня своими молитвами, чтобы не рассеяться мне понемногу, как рассеивается тень с преклонением дня. А я тобою дышу более, нежели воздухом, и тем единственно живу, что бываю ли с тобою вместе или отдельно, но мысленно всегда неразлучен». [21] Так сильно желал св. Григорий поселиться в пустыне Василиевой и подчиниться всем правилам его обители. Это тем удивительнее, что угощение, предложенное Григорию при посещении Василия, было очень скудное и что он разделял здесь с Василием труды невысокие и даже такие, которые не называют благородными. Хижина, в которой жил Василий, не имела ни порядочных дверей, ни огня, ни кровли; это был, по выражению Григория, кров без крыши и дверей, очаг без огня и дыма и стены, высушенные на огне. За трапезой подавалось, правда, и горячее какое-то кушанье, но с таким хлебом, по кускам которого, от крайней его черствости или сухости, зубы сначала скользили, а потом вязли в них и с трудом вытаскивались, как из болота. Все это слова самого Григория. Следствием же сего сухоядения были такие страдания, от которых если бы не избавила дорогого гостя великая нищелюбица, матерь Василия, и не принесла с собою более вкусных и питательных печений, то можно было бы опасаться за здоровье юных друзей-подвижников. Кроме общих молитв, чтений Священного Писания, ученых трудов были и другие занятия: переноска дров, тесание камней, сажание и поливание; в придачу к этому на собственных же своих плечах Григорий и Василий возили в огороды телегу, величиною с гору, а эта телега наполнена была навозом. Все эти обстоятельства, конечно, достаточно характеризуют направление Василия, занятого устройством своей обители. Если припомним, что его правила для иноков стали впоследствии законом для всего монашества восточного, то ясна будет и причина, почему с такою подробностью собраны здесь сведения о занятиях св. Василия по окончании курса наук в Афинах.
Сколь ни приятны были для Василия заботы об устроении монастыря, но по нуждам Вселенской Церкви он должен был прерывать пустынные занятия и предпринимать отдаленные путешествия даже за пределы своего отечества. Весьма вероятно, что юного пустынника посещали в его уединении некоторые епископы, отправлявшиеся на Соборы по случаю различных смут церковных. Они сообщали ему достоверные известия о современном состоянии Православия, о замыслах ариан и вызывали его на борьбу с врагами, возмущавшими покой Церкви. Так, он еще в качестве чтеца церкви Кесарийской присутствовал на том самом Константинопольском соборе в 360 году, на котором усиленно подвизался за Православие св. Иларий Пиктавийский, и, подобно Иларию, не только в Константинополе, но и в окрестностях его, Халкидоне и Гераклее, с искусством и силою защищал истину в спорах с еретиками. Как сильно ревновал он теперь о чистоте веры и как глубоко понимал догматы ее, видно и из того, что по возвращении с собора [Василий] прервал общение со своим епископом Дианием, подписавшимся под двусмысленным арианским символом веры. Естественно, можно было опасаться, что подобное действие сочтено будет непокорностью и даже возмущением против епископа; но ревность по истине не дозволяла Василию принимать на себя ложный вид. После обличения епископа в неправославии он не находил удобным жить среди своего братства. Посему он удалился на короткое время в Назианз, но и отсюда вразумлял своих понтийских иноков посланиями, в которых излагал истинное учение о спорном догмате; важнейшее же сочинение, написанное около этого времени, было опровержение апологии Евномиевой, это самое лучшее пособие для тогдашних христиан в споре с
