О Маша, Маша, детка дорогая,
Привет Одессы розовым садам,
Скажи ты там, что Колька вырастает
Героем трассы в пламени труда.
Еще скажи: он больше не ворует,
Блатную жизнь навеки завязал.
Узнал он жизнь здесь новую такую,
Какую дал нам Беломорканал.
На Молдаванке музыка играет,
Кругом веселье пьяное шумит,
Пахан Марусе водки наливает,
Потом такую речь ей говорит:
У нас, ворья, суровые законы,
И по законам этим мы живем.
И если Колька честь свою уронит –
Мы ширмача попробуем пером…
Джи посмотрел на часы:
– Ну, мне пора. А вам, – он строго посмотрел на нас, – советую остаться, до тех пор пока Адмирал не передаст вам свою таинственную инспирацию.
– А в чем она будет состоять?
– Со временем узнаешь.
Джи оделся и, ни с кем не прощаясь, незаметно покинул квартирку-бис.
– А теперь – нашу песню, – сказал Адмирал.
Скоро, друзья, конец дороги,
Еще три шага, и вот –
Бархатный и высокий
Встанет перед нами эшафот.
Впереди еще три сантиметра,
Позади два десятка лет,
Еще волосы пьяны от ветра,
И лениво гибок скелет…
Суверен выпил стакан водки и застыл в странной позе на стуле, Адмирал от усталости опустил голову. Гитара выпала из рук и соскользнула на пол. Я положил голову на стол и тут же отключился.
Когда я очнулся, часы показывали два ночи. Суверен и Адмирал, так и не изменив позы, сидели, застывшие на стульях, как две восковые фигуры.
Тут из. двери появился Петр Борисович.
– Так надо ребятам помочь добраться до дивана, – шумно выдохнул он и потащил на плечах Суверена в комнату. – А вы с Петровичем можете пристроиться где-нибудь рядом, – по-доброму сказал он.
Рано утром Петр Борисович отправился на работу – грузить ящики в депо Москва-Товарная. Ровно в десять я вздрогнул от сильного удара в дверь. "А вот и милиция", – мелькнуло у меня в голове. Но на пороге появился плотный мужчина в штатском, с черной боярской бородой.
– У меня пятерка, – громовым голосом произнес он. – Пошлите кого-нибудь в очередь за пивом, – а сам, скинув галоши и пробасив "Господи, помилуй", направился на кухню и стал искать голодными глазами, чем похмелиться.
– Это наш орденский батюшка, – объяснил Суверен. – Так что тебе, Петрович, придется сгонять в магазин.
Выходя, Петрович шепнул мне на ухо:
– Я чувствую себя уже полностью выжженным.
– Ну, так поезжай к Коломбине и слегка развейся.
– Тогда я не пройду обучающую ситуацию, – испугался он.
– Значит, неси пиво.
– Только не выключай меня из своего внимания, – взмолился он, – иначе я не выдержу…
Не успел он вернуться, как дверь с шумом отворилась, и в коридор ввалился бледный Петр Борисович – на костылях, левая нога в гипсе.
– Что это с тобой приключилось? – басом спросил батюшка.
– Да вот Гиацинта приговорила, – отвечал хромой Петр. – Вчера соизволил нахамить ей по телефону, а сегодня погрузчик ногу переехал.
– Молись Господу-и все пройдет, – громовым голосом пропел батюшка.
– Я уж лучше буду водку пить, – ухмыльнулся Петр, – она у меня вместо молитвы, – и проковылял на кухню. Он осторожно сел на табуретку, отставил костыли в сторону и быстро выпил стакан водки.
– Вот теперь я вновь человек, – произнес он, нюхая черствый кусочек хлеба, и, путая мотив, срывающимся голосом запел песню Адмирала:
А когда людоеды придут на песок,
Унесет меня шизофренический спрут.
Великолепен, красив и жесток –
Робинзон Крузо на двадцать секунд.
Вскоре появился Петрович с двадцатью бутылками пива.
– А где водка? – недовольно спросил Петр.
– Водку не заказывали, – испуганно отвечал он.
Петр Борисович, опираясь на стол, поднялся и попрыгал на одной ноге в туалет. Там он залез в унитазный бачок и вытащил последнюю заначку. Мокрую бутылку он торжественно внес на кухню и под одобрительным взглядом батюшки поставил на стол.
– Пиво без водки – деньги на ветер, – произнес он.
Кто мы, кто мы, кто мы,
Где мы, где мы, где мы,
Мы ничего, ничего не знаем,
Мучает нас Блик Пайн,
– продекламировал Суверен куплет песни Адмирала.
Кто-то приходит, кто-то уходит,
Кто-то нам дарит банан.
Я непонятен, ты непонятна,
Мы непонятны вам.
Через пять минут водка исчезла в бездонных глотках сборной алкоголиков страны.
– А теперь, Петрович, проверю тебя на вшивость, – заявил Петр Борисович. – Если выиграешь у меня в шахматы, то живи сколько хочешь в моей квартире, а если нет – то мигом в магазин за тремя бутылками водки.
– А деньги? – испуганно спросил Петрович.
– Это твои проблемы, – захохотал Петр, – деньги доставай где хочешь. – Расставляй фигуры в спальне, – приказал Петр и проковылял туда, скрипя костылями.
Он уселся на диване у окна, положив гипсовую ногу рядом.
Игра началась с острой комбинации, которую придумал Петр Борисович. Но время от времени у него слегка мутилось в голове, и он падал на спину, ударяясь головой о батарею.
– А ну-ка подними меня, Петрович, – морщился от боли он, продолжая четко следить за игрой. – Да принеси водочки, а то в глазах двоится.
Через полчаса раздался радостный вопль Петровича:
– Тебе, Петр Борисович, – мат!
– Так, – сказал Петр, – хоть ты и честно выиграл, все равно тебе придется бежать за водкой.
Он встал и, ковыляя на гипсовой ноге, поволок Петровича за шиворот к двери и, открыв ее пинком, вытолкнул его к лифту:
– Одна нога там, а другая здесь! – крикнул вдогонку он.
На дворе стали сгущаться лиловые сумерки.
– Это пьяный вечер льется черными слезами сквозь фиолетовые пальцы Провидения, – ни на кого не глядя, сказал Адмирал и устроился с бутылкой вина у батареи.
Мы с Сувереном остались за столом.
– Нелюдь, которая считает себя интеллигенцией, – сказал Суверен, – называет Адмирала правой рукой Люцифера, сплошным ужасом. Но Мата Хари знала правду и поклонялась Адмиралу.
"Если в подвале многоэтажного дома пьет Адмирал, – рассказывала она, – то его люциферические выбросы влияют на настроение всех жильцов. Весь дом начинает пить, драться и бить посуду, и никто не понимает, в чем дело..
Вдруг дверь отворилась, и на пороге появился полуинтеллигентный мужчина в глаженом коричневом костюме с масляными пятнами.
– А, нас посетил новый член сборной алкоголиков страны – великий русский поэт Леха, – покачал головой Петр Борисович.
Леха вполз ужом в кухню и проорал:
– Друзья, у меня есть деньги, дайте срочно выпить, меня жена выгнала из дому, потому что я дружу с вами!
Наспех допивая остатки вина, он достал один рубль мелочью, рассыпал его по столу и гордо оглядел присутствующих, ожидая сочувствия и понимания. Но на поэта-алкоголика никто не обратил внимания – у него не было метафизического веса в бэд компани. Тогда Леха забрался на стул и, вытянув руку вверх, стал громко читать свои хаотические стихи.
– Заткнись, скотина, – прокричал побледневший Суверен, – здесь у нас один поэт – драгоценнейший Адмирал.
Адмирал, покачиваясь на трехногом табурете, с интересом смотрел на Леху как на человекообразное существо неизвестной породы. Леха под этим взглядом, как завороженный, лег на пол, задрал ноги вверх и стал отчаянно хрюкать, кукарекать, а затем выть по-волчьи.
– Заткнись скотина, или я сейчас в окно тебя вышвырну, – взорвался Суверен, наливаясь ненавистью.
Но Леха еще более завелся и завизжал, уничтожив тонкую атмосферу апостола Бога Аполло.
Петр Борисович, дебил и монстр,, погладил Лешеньку по голове и ласково произнес:
– Продолжай, сынок! Ты, паскуда, мне нравишься. Мой дом специально предназначен для безобразия.
Леха гаденько улыбнулся и затих.
Адмирал взял гитару и, глядя на Петра Борисовича, запел:
У Питоновой Марьи Петровны за ночь выросла третья нога. Она Ване сказала любовно: Я тебе теперь так дорога!
Наш Ванюша был парень убогий, у него вовсе не было ног. Поласкай мою третюю ногу – и тебе испеку я пирог.
Наш Ванюша окончил три класса,
Ничего он не смыслил в любви,
Он шептал, от желания красный:
Ты мне, Маша, пол-литра купи.
Маша быстро сходила в магазин и купила большой пистолет,
И Ванюше несчастному в ухо:
Ты меня будешь любить али нет?
Тут Ванюша убогий заплакал: Я калека, не трогай меня.
Изо рта у него выползала очковая большая змея…
В этот момент дверь снова отворилась, и на пороге появился Джи в сопровождении Кукуши. Кукуша поставил на стол три бутылки портвейна и сел напротив нас.
