Но в Новое время, после работ Галилея, Гюйгенса, Ф. Бэкона понимание существования изменилось: оно становится неотделимым от творческой инженерной деятельности человека, точнее расположено теперь на границе двух сфер — естественнонаучного познания и инженерной деятельности.
В нашем столетии складывается еще одно научное понимание существования — гуманитарное, которое соотнесено с опытом самого исследователя, его ценностями. Этим трем разным пониманиям существования отвечают и три различные понимания научной истины: античное, естественнонаучное и гуманитарное, кстати, гуманитарная истина парадоксально сама предполагает множество истин.
Но ведь, есть еще житейская истина, эзотерическая, религиозная. И только последняя нагружена этическими обертонами. Итак, что Вы считаете абсолютной истиной? Может быть, это христианская истина? Но разве, христианская истина более истинна, чем скажем научная или эзотерическая?
Кстати, обратите внимание — у науки, религии и эзотеризма разные цели и основания. Ученый стремится адекватно описать действительность, исходя из некоторой общезначимой практики. В античности — это практика рассуждений по поводу практических предметов, природных явлений, поступков людей. В Новое время добавляется инженерная практика, в конце XIX, в XX столетии — гуманитарная. Напротив, религия и эзотеризм — это поиск путей спасения, причем первая опирается на коллективный, соборный опыт жизни, а вторая — на индивидуальный.
Для верующего или эзотерика познание — всего лишь средство для спасения, а само спасение понимается так, чтобы обеспечить реализацию его идеалов и связанных с ними ценностей, мироощущения, устремлений. В этом смысле Бог и подлинная реальность эзотериков являются проекцией личности верующего и эзотерика. Но и для ученого его онтология, например, природа с ее законами, есть проекция его личности, но другой ее стороны, обусловленной научным мышлением, поэтому ученый может параллельно верить хотя бы и в Бога.
Другое дело, если так называемое научное мировоззрение претендует на ту же роль, что и представления о Боге для верующего, то есть на роль смысловых оснований личного бытия. Но и религия нередко берется решать задачи, которые ей не под силу, например, направлять практику и мышление людей.
Ю.Ш. Разве не Церковь взялась ответить на основные вызовы нашего времени, то есть соответствует самому характеру современной культуры. Среди духовного запустения и мерзости современной жизни именно Церковь возрождает культуру, восстанавливает храмы, переиздает святоотеческую литературу, открывает воскресные шкоты.
В. Р. Я не отрицаю большие заслуги церкви в наше тревожное время. Но не лишне вспомнить, на какой тип человека ориентируется религия, возьмем для примера православную. Это, с одной стороны, человек, архетипически восходящий к домострою, для которого важны отношения отеческой заботы, подчинения, страха, порядка, с другой — человек с натуралистическим сознанием, то есть признающий существование лишь одной реальности, в данном случае реальности Бога, в той трактовке, которую дает православная церковь. Вот Вы пишете, что христианство предполагает совершенно другой образ человека — обладающего достоинством в самой своей немощи, нуждающегося в поддержке и способного ее принять. Нельзя ли в этом случае предположить, что архетип православного человека — это доличностный и средневековый тип человека? Что социализм за семьдесят лет господства и воспитания подрастающих поколений сформировал тип авторитарного человека, близкий к этому православному образцу? Что поэтому идеи православной церкви так привлекают сегодня многих людей в нашей стране? Многих, но не всех, не исключено, что всякая достаточно развитая личность уже не в состоянии ни мыслить столь натуралистично, ни пребывать подобно верующим в страхе божьем.
Ю. Ш. И смертельно боится смерти, поскольку не может принять идеи личного бессмертия, склонна преувеличивать свои личные возможности, с легкостью необычайной впадает в эгоизм.
В. Р. Да, но и многое приобретает: свободу мышления, жизненный реализм, необходимость решать проблемы на человеческом уровне. Конечно, я понимаю, дело не в том, кто сколько потерял, а кто приобрел. Дело в том, что подобная личность, даже если бы и хотела, не в состоянии принять то мироощущение, которое предлагает православная церковь. Во всяком случае я не могу. Другое дело, если традиционное православное понимание Бога станет, так сказать, более современным (менее натуралистическим, антропоморфным, более соответствующим личным ценностям), в то время как наука, особенно естественная, не будет претендовать на роль мировоззрения для отдельного человека. Но пока этого нет, как поступить, что остается делать?
Ю. Ш. На самом деле мы не можем вести диалог, поскольку я скорее проповедую, предъявляю Вам свою веру. Беседа диалогична лишь постольку, поскольку от верующего требуется понимать реальные затруднения собеседника. Мне трудно понять, как можно говорить о существовании Бога с человеком неверующим, для которого Бог не существует.
В.Р. Но ведь существование — категория не житейская, а философская и мировоззренческая. Мало ли кто верит в Бога или чувствует его присутствие. В обычной жизни — на здоровье. Но в мышлении, как Вы знаете, существование — проблема. Тем более, существование Бога. По моим исследованиям получается, что существование и Бог, во всяком случае у Платона и Аристотеля, являются, с одной стороны, проекциями их собственной личности, а с другой — рефлексируют и замыкают античное философское мышление. Не подсказывает ли нам эта реконструкция и способ диалога верующего с неверующим?
Ю. Ш. Каким образом? Ведь еще апостол Павел пытался убедить неверующих философов, а они, услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: «об этом послушаем тебя в другое время».
В. Р. Перестанем кивать на реальность, она у всех разная, а обратимся к анализу оснований и ценностей нашей личности и того опыта жизни и культуры, который нам доступен. Естественно, не стоит поступать так, как поступили афинские философы, пригласившие на ареопаг апостола Павла. Я бы сегодня поступил иначе, а именно попробовал бы соотнести свои ценности и опыт жизни с теми, которыми обладал апостол Павел. Для этого, в частности, думаю мне пришлось бы серьезно отнестись к христианской истине, в какой-то мере пойти на компромисс, иначе реально чужой опыт и ценности не поймешь не отчаиваться и не отказываться от общения — короче, попробовать с апостолом Павлом пройти вместе некоторый, — большой или маленький, кто знает, — путь. Но только вместе и навстречу друг другу. При этом вовсе не обязательно принять истину другого, но постараться понять друг друга необходимо.
Ю. Ш. Понимать то я Вас, понимаю, но согласиться не могу. Или мы знаем истину, или заблуждаемся, или живем духовной жизнью или погибаем.
В. Р. Я считаю, что духовные проблемы человек может разрешать и изживать не только в лоне религии, но и в других областях человеческой жизни: в творчестве, искусстве, науке, даже в обычной жизни. Важна не форма и обычай, а содержание человеческих усилий и соответствующий путь: посильная помощь другим людям, жизнь идеальным, ориентация на культуру, поддержка положительных начал, внимательное, открытое отношение к жизни и т. д. Далее, лично я ничего не могу принять на веру, предпочитаю свой, может быть и бедный опыт жизни, чужому опыту, пусть даже он будет удивительно ярким и возвышенным. Не свойственны мне и ощущение немощи или самоуничижения, и если даже Бог существует (а на мой взгляд свободный человек должен оставлять и такую возможность, поскольку религиозный опыт имели и имеют многие люди), я не думаю, что Бог похож на строгого учителя или разгневанного отца. Страх и немощь, на мой взгляд, не могут быть духовными ориентирами. Не принадлежу я и к людям, которые в своей жизни находят окончательные ответы на духовные вопросы. Я предпочитаю мучиться, не находя ответов на кардинальные вопросы жизни и смерти, добра и зла, веры и безверия, судьбы и т. д., чем успокоится на каком-то одном решении. Мне кажется, что попытка ответить на эти вопросы и одновременно сомнение в правильности ответов — неотъемлемое свойство духовного человека, как раз то, что его развивает и движет вперед. Конечно, на каждом этапе жизненного пути какие-то ответы и решения находятся, но далее оказывается, что они не очевидные и не окончательные.
Ю. Ш. Известный рассказ барона Мюнхгаузена о том, как он вытащил себя за волосы вместе с лошадью из трясины, отнюдь не пустое бахвальство. Это миф, которым живет современный мир культуры, внушающий человеку представление о самом себе как о самодостаточном существе, не нуждающемся в Боге. Свобода рассматривается как одна из высочайших ценностей, но при этом она часто понимается как независимость от истины. Сам вопрос о том, какое мнение ближе к истине, лучше и полнее ее выражает, выглядит у современных интеллектуалов почти неприличным. Спрашивается, как пробить эту стену непонимания и нежелания понять? Мне, как и большинству людей, труднее всего признаться в своей немощи, в неспособности эффективно убедить Вас собственными силами. Но это значит только, что и я не свободен от синдрома Мюнхгаузена.
