Она с изумлением взглянула на него и поспешно поднялась. Он же, сняв с себя пальто, накинул его на ее плечи, за что получил благодарный взгляд.
— Что с вами? — спросил Никодим тревожно.
— Право, ничего. Вы не беспокойтесь. Проводите меня, пожалуйста, до дому; я чувствую себя совершенно разбитой.
С этими словами она указала, где ее дом. Никодим подал ей руку, и они пошли по узкой тропинке. Он все время приглядывался к госпоже NN — ничего в ней не изменилось: только на правой руке он заметил, чего не видел в первый раз, — два обручальных кольца. Так кольца носят вдовы, и Никодим спросил:
— Скажите, разве вы вдова?
— Нет! — сухо ответила она.
Старухи молчали и ковыляли сзади: до сего времени Никодим не услышал ни одного звука от них — будто старухи эти были немыми.
Подойдя к дому, госпожа NN легко вспорхнула на крылечко, обернувшись к Никодиму, сказала: "До свиданья, благодарю вас", — и скрылась, захлопнув дверь. Никодим постоял в нерешительности, потом поднялся на ступеньки и постучал. Ответа не последовало. Он постучал еще и еще, но с прежним результатом.
Наконец откуда-то со стороны появилась одна из старух, неся на руке его пальто. Подавая пальто Никодиму, она вдруг заговорила дробным говорком:
— Напрасно стараетесь, батюшка, все равно не откроют. Шли бы лучше по своим делам.
— Да отчего же не откроют? У меня дело есть к вашей госпоже.
Старуха ошиблась. Едва Никодим успел сказать "вашей госпоже" — дверь открылась, и госпожа NN показалась на пороге.
— Извините, что я так невежливо обошлась с вами, — сказала она, — и даже заставила стоять здесь без пальто почти полчаса. Я должна загладить мою вину перед вами: войдите, пожалуйста.
Он послушно вошел за нею, хотя подумал, что лучше было бы не идти, а спросить ее о записке господина XV тут же на крыльце.
Комнаты дома были просто убраны, но на всем, что в них находилось, лежал отпечаток довольства, порядка, покоя. Гравюры на стенах в гладких рамах рядом с часами, совсем незатейливыми, но очень старинными, бра в две свечи, мягкая удобная мебель, белые занавески на окнах, множество живых цветов, открытый рояль — очень располагали вошедшего к дому и к хозяйке его.
В гостиной госпожа NN усадила Никодима в кресло. Сказав несколько слов ради учтивости, он прямо перешел к делу.
— Вы ведь знаете, кто я? То есть знаете мое имя и мою фамилию? — спросил он, а сам в то же время подумал: "Нет, нужно сказать ей, что я люблю ее. Как глуп я буду, если не скажу ей этого сейчас.
И почувствовал опять то уже знакомое ему очарование, как когда-то на Надеждинской улице.
Она утвердительно кивнула головой.
— Но вы знаете не только меня, а, вероятно, и мою семью. То есть, по крайней мере, мою мать и, кажется, знавали ее раньше, чем встретились со мной в первый раз там… на Надеждинской.
Госпожа NN ответила не сразу. Подумав, она сказала:
— Кажется, нет.
— Неправда. Вы ошибаетесь. Взгляните, пожалуйста, вот на эту записку: здесь стоит ваше имя, — горячо возразил Никодим и протянул ей записку господина W.
Она взяла записку равнодушно, пробежала ее глазами два раза, перевернула и сказала:
— Я вижу здесь мое имя, но не могу сказать, кто писал эту записку, и не понимаю, почему вы относите ее к своей матери.
И украдкой взглянула на Никодима…
— Я эту записку нашел в бюро в комнате моей матушки.
— Значит, вы рылись в письмах матери? Да ведь это же стыдно так делать!
Он действительно почувствовал стыд, но тотчас же нашел себе и оправдание.
— Моя мать пропала неизвестно куда еще весной, — пояснил он.
— Пропала?
— Да, пропала.
Госпожа NN поднялась, приложила палец к губам, подумала и сказала:
— Обождите минут пять, я вернусь и, может быть, сумею быть вам полезной.
С этими словами она вышла. Но прошло не пять, а добрых пятнадцать минут, и она все не возвращалась.
Никодим встал и принялся ходить из угла в угол, затем надел цилиндр на голову и пытался выйти в другую комнату, все время думая: "Вот она сейчас вернется и я скажу ей, что люблю ее". Ждать было очень тоскливо, и когда он проходил в другую комнату, то ему вдруг до боли захотелось видеть госпожу NN перед собою здесь, не дожидаясь, немедленно. Но случилось совершенно непредвиденное несчастие.
Проходя дверями, Никодим зацепился цилиндром за косяк. Цилиндр заплясал на голове от удара, упал на пол и покатился в сторону, причем скрытая в нем пружина зазвенела мелодичным звоном.
Догнав и поймав цилиндр, Никодим увидел, что тот с одного боку сильно помялся; шмыгнув за сундук и ящики, стоявшие один на одном в другом конце коридора под окном, Никодим принялся там исправлять попорченное, но тщетно — ему это решительно не давалось. Он постоял за сундуками еще немного, выглядывая из-за них и думая, не заметил ли кто, как напрасно он старался, а потом уже без чувства прежнего очарования, а даже с неловкостью и отвращением к себе вернулся в гостиную и столкнулся там с госпожой NN.
Она посмотрела очень иронически и сразу заметила, что цилиндр попорчен, но будто не могла понять — отчего это произошло, то есть сам ли он сломался или Никодим проломил его намеренно.
— Знаете, — сказала она, — я могу быть вам полезной: я разыскала кое-какие следы.
— Да? — удивленно переспросил он и подумал: "Нужно уйти".
— О вашей матери, наверное, знает господин Лобачев.
— Господин Лобачев?
— Да! Почему вы удивляетесь?
— Нет, я не удивляюсь. Но где же мне этого господина искать?
— В Петербурге.
— В Петербурге?
— Да, через адресный стол. Напишите запрос: Феоктист Селиверстович Лобачев, сердобский второй гильдии купец.
— Почему же господин Лобачев может знать что-то о моей матери?
— Ах, это долго объяснять. И пожалуйста, слушайтесь, когда вам говорят.
Никодим сказал: "Благодарю вас", — распрощался и живо выскользнул на крыльцо. На крыльце он помедлил, подставляя свое лицо сиявшему солнцу, потом спрыгнул на дорожку и быстро зашагал по направлению к станции. Его тень бежала сперва за ним, но затем выскочила вперед и протянулась впереди неестественно длинно, через лужи и неровности дорожки — особенно был смешон на тени глупый цилиндр.
— Ну и цилиндр! — сказал себе Никодим. — И где ты только достал такой?
— Шут гороховый, — выругался он вслед, сорвал цилиндр с головы, ударил его оземь так, что тот зазвенел и пришлепнулся в лепешку, хватил его еще несколько раз палкой, добавив: "Ну и лежи здесь!" — и пошел дальше уже с непокрытой головой.
На станции он купил у сторожа шапку и через несколько часов поехал обратно.
В висках у него ныло от постукивания колес, и в лад с этим постукиванием все время вертелось на языке: "Ведьма, ведьма, ведьма!".
Подъезжая к Вологде, Никодим надумал было вернуться в Исакогорку, но не нашел тогда в себе решимости исполнить свое намерение.
ГЛАВА XIV
Феоктист Селиверстович Лобачев
Потом он вспомнил о десяти шкафах, задал себе вопрос: "А куда же они исчезли?" — и, приехав домой, прежде всего позвал лакея, когда-то привезшего их из Царского Села.
Но лакей мог только рассказать, что через день после того, как Никодима привезли с квартиры госпожи NN домой, утром часов в шесть на квартиру к нему явился господин, назвавшийся Лобачевым, забрал все шкафы и попросил передать Никодиму благодарность за его любезность.
Адресный стол сообщив Никодиму, что сердобский второй гильдии купец Феоктист Селиверстович Лобачев проживает на одной из глухих улиц за Обводным каналом. Едучи к Лобачеву, Никодим старался нарисовать себе его наружность по его имени и роду занятий, как часто пробуют делать. Уже и раньше от своего друга, имевшего дела с Лобачевым, он слышал, что тот откуда-то с Волги, а теперь это вместе с добавлением "сердобский второй гильдии купец", создавало перед глазами грузное тело, благообразное лицо, с темно-русою солидной окладистой бородкой, широкую руку, а ухо заранее слышало неспешный густой голос и степенную речь.
Но Никодим ошибся. Когда за Обводным каналом он разыскал нужную ему квартиру, дверь отворил человек роста выше среднего, худощавый, с сухим жилистым лицом бронзового цвета, горбоносый, с глазами черными, быстрыми, навыкате, испещренными по белку красными жилками; зубы у незнакомца были хищные, борода до неприятного черная, даже с синим отливом, но элегантно постриженная; фигура же вся точно кошачья, ногти на крючковатых пальцах остроконечные и отполированные, серенький летний костюм увенчивался пестрым галстухом, заколотым булавкою с огромным бриллиантом; толстая золотая цепь от часов болталась по животу. Человек этот, прежде чем Никодим успел что-либо сказать, отрекомендовался Феоктистом Селиверстовичем Лобачевым.
