— Извини, — сказал он, немного успокоившись. — Я не должен был кричать на тебя. Ты ведь ни в чем не виновата. Даже наоборот, благодаря тебе я иногда забываю о своей слепоте.
— Ты можешь забыть о ней совсем, — сказала Мария.
— Что ты такое говоришь? Как можно забыть о ней, если постоянно приходится двигаться на ощупь и догадываться о выражении твоего лица по тону? Если каждый миг… — Рафи махнул рукой.
— Хорошо. Ты мне сейчас не веришь… В чем-то ты прав. Я не знаю, что значит быть слепым. Но… Ладно, давай оставим это. Выполнишь мою просьбу? — вдруг весело спросила она.
— Какую просьбу? — Рафи все еще был хмур.
— Пообещай, что выполнишь.
— Как я могу обещать, если не знаю, о чем ты меня попросишь? — возразил Рафи.
— Ну неужели ты думаешь, что я могу попросить тебя о чем-то плохом? Просто пообещай, что сделаешь, и все…
— Ну, хорошо, — сдался Рафи.
— Сделаешь?
— Сделаю.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Покажи мне свою веронику.
— Что? — Рафи показалось, что он ослышался.
— Веронику. Нет, лучше несколько вероник и полуверонику. Так, как ты делал там, на арене.
— Зачем тебе это? Ты ведь знаешь, что я ничего не вижу… Ты хочешь посмеяться надо мной?
— Ты приходишь сюда каждый день. Сам. Без чьей-либо помощи. Неужели ты не сможешь показать мне несколько движений? И потом, не забудь, ты обещал мне. Или ты из тех людей, которые считают, что слово держать необязательно?
— У меня нет плаща, — сделал последнюю попытку Рафи.
— Возьми мой платок. Он не такой тяжелый, конечно, но вполне подойдет.
Она протянула юноше широкий платок, который лежал на ее плечах. Рафи взял его и поднялся с камня.
— Что вокруг меня?
— Прямо перед тобой сижу я, на жестком неудобном валуне. Слева от тебя река с холодной водой. Справа и сзади все чисто и ровно, шагов на десять. Места хватит.
Рафи кивнул и осторожно сделал несколько шагов назад. Потом выпрямился, сдвинул ноги и поднял перед собой платок, который теперь превратился в капоте. На несколько секунд юноша закрыл глаза, хотя ему это было и не нужно — он и так видел перед собой лишь темноту. Но постепенно перед его внутренним взором, которого у него не могли отнять, он увидел ярко-желтый в лучах палящего солнца песок арены и черного как смоль быка на нем. Картина была настолько четкой и яркой, что сердце Рафи вдруг сделало кувырок в груди, а потом забилось часто-часто.
Он уже не думал, что исполняет каприз девушки. Он вообще забыл о том, что она сидит напротив и смотрит на него. Сейчас за каждым его движением внимательно следил бык. Большой, с лоснящейся шерстью и длинными рогами, острыми, как иглы дикобраза. Шум реки превратился в гул возбужденной толпы.
Рафи топнул ногой и громко позвал; «Торо!». Бык охотно ринулся вперед, и юноша обвел его вокруг себя нескончаемо длинной и плавной вероникой.
— Оле! — услышал он голос девушки.
Рафи опять встал лицом к быку и поманил его плащом. Дробный топот — и тяжелое жаркое дыхание проносится мимо. Близко, очень близко.
— Оле!
И еще раз. Повернуться, поманить… Вот, сейчас кинется… O-о-oyx!… Плащ скользит по влажной морде быка, напоминая о том, как Святая Вероника вытерла своим покрывалом лицо страдающего Христа
— Черт, он чуть не задел тебя!
Да, бык прошел близко, коснулся рогом бедра… И теперь стоит всего в трех шагах, опустив голову. Его уже не надо звать, он сам бросается на плащ и опять бодает лишь пустоту. Теперь закончить полувероникой…
— Оле!
Рафи остановился. Ему так не хотелось возвращаться в реальный мир… Бык по-прежнему смотрел на него, ожидая продолжения схватки.
В его маленьких глазках читалось разочарование. Он не мог уйти с арены так просто, не пролив своей или чужой крови, не испытав до конца восторга поединка, не исполнив вместе с человеком танец жизни и смерти…
— Ты был великолепен. И бык был очень хорош, — проговорила Мария, и ее голос окончательно вернул Рафи на берег реки.
— Где камень?
— Пять шагов вперед… Ничего красивее я не видела. Правда, — серьезно сказала она.
Рафи опустился на валун и протянул в темноту платок. Он не хотел ни о чем говорить. То, что он пережил несколько мгновений назад, все еще было с ним. И он хотел удержать это как можно дольше.
Девушка, словно прочитав его мысли, тоже молчала.
Так, в полной тишине, они просидели до сумерек. Похолодало, Пора было возвращаться по домам.
Рафи тряхнул головой, сбрасывая оцепенение.
— Спасибо тебе, — тихо сказал он.
— Скажи спасибо самому себе, — ответила Мария. — Ты вел себя как матадор.
— Ты о чем?
— О том, — сказала, встав с камня, девушка, — что сегодня ты смог преодолеть себя…
И она, не прощаясь, начала подниматься вверх по тропинке.
После этого дня в Рафи что-то изменилось. Как если бы смертельно больному человеку вдруг сказали, что есть шанс — пускай один из тысячи, пускай совсем призрачный, но все же шанс — выжить. Конечно, это была не надежда на исцеление, нет. Кто смог бы вернуть ему зрение? Разве только волшебник. Но это была слабая, едва нарождающаяся вера в то, что когда-нибудь он, возможно, сможет жить в ладу с самим собой и миром. Что, может быть, еще не все потеряно, и взамен утраченных надежд и умерших мечтаний он сможет выпестовать новые.
Если раньше он находил какое-то утешение лишь в разговорах с Марией, то теперь у него появилась еще одна отдушина. Каждый вечер, когда всходила луна, Рафи выходил из своего сарая во двор, держа в руке ту самую мулету, которую так и не смог вернуть артистам.
И каждый вечер в серебристом свете луны разыгрывалась странная коррида. Все было как пять лет назад, когда Рафи был еще мальчиком и уходил в оливковую рощу, чтобы «убить» очередного быка. Он пришел к тому, с чего начинал, — к вымышленному миру, в котором он был великим матадором. Только теперь он действительно знал, что испытываешь, когда видишь прямо перед собой опущенные для удара рога, знал, как шумит возбужденная толпа, знал то сопротивление, которое встречает клинок, входящий в плоть… И теперь его фантазии были похожи на правду больше, чем пять лет назад.
Каждый вечер он исполнял причудливый танец и ощущал себя по-настоящему свободным. Свободным от того тяжкого бремени, которое наложила на него слепота. Теперь коррида не была его мечтой. Она была его жизнью. Пусть даже вымышленной… Но уж лучше жить в мире грез, чем не жить вообще.
Но даже этот вымышленный мир не мог заставить Рафи забыть о девушке по имени Мария. Они по-прежнему проводили вместе каждый день. Правда, теперь они не только сидели на берегу реки, но иногда отправлялись немного побродить по лежавшей неподалеку роще.
Это тоже была ее идея. Однажды она просто сказала Рафи, что устала сидеть на одном месте и хочет пройтись, чтобы размять ноги. Рафи услышал, что она действительно встала и медленно пошла куда-то. Несколько секунд он сидел в растерянности, не зная, что делать. Просить ее вернуться? Этого ему не позволяла гордость. Но идти за ней? По незнакомой дороге? Да и по дороге ли вообще? Об этом страшно было даже подумать. До сих пор он ходил только по одному маршруту, который знал и помнил до мельчайших деталей… Столько-то шагов туда, столько-то сюда. И то иногда ухитрялся растянуться на ровном месте. А тут полная неизвестность… Но шаги Марии постепенно удалялись, и Рафи, решив будь что будет, вскочил и пошел за ней. И сумел догнать ее, споткнувшись всего пару раз, и пошел рядом, постукивая палочкой.
Так они и гуляли. Мария выбирала дорогу поровнее и шла чуть впереди, предупреждая юношу о поворотах и препятствиях. А он шел на звук ее шагов и голоса, пока еще неуверенно и медленно, но все же шел. Иногда она брала его под руку. Но это было не желание помочь. Она держала его под руку так, как держит девушка молодого человека, а не как поводырь слепца, И Рафи было приятно это прикосновение, лишенное всякой заботы и сострадания.
Часто девушка просила его показать свое искусство тореро. И повторялось то, что было тогда на берегу. Рафи брал в руки ее платок и шаг за шагом разыгрывал небольшой фрагмент боя. Чаще всего, фаену. И всякий раз, когда он наносил завершающий удар воображаемому быку, девушка восторженно кричала: «Оле!» — и хлопала в ладоши, словно и впрямь видела перед собой быка со шпагой, ушедшей в загривок по самую рукоять.
Как-то после очередной «корриды», когда слегка раскрасневшийся Рафи сел рядом, переводя дух, она спросила:
— А кто тебя всему этому научил?
— Что-то запомнил, когда увидел первый бой быков. Что-то додумал сам… Но главному научил меня Мигель.
— Кто?
— Мигель, бывший матадор, который как-то забрел в наш город. Разве я тебе не рассказывал о нем?
— Нет.
И Рафи рассказал ей о Мигеле. О том, как они встретились тем далеким летним днем на поляне в оливковой роще. О том, как бывший матадор показывал ему правильные движения и заставлял работать до седьмого пота, пока они не начинали получаться у Рафи безукоризненно. О том, как Мигель говорил про настоящий, подлинный бой быков. Бой, который является не средством заработать славу или деньги, а Путем, началом начал, высшим смыслом всей жизни.
