Двуединая сущность Брамы (как природы и творца ее) особенно укрепилась в результате еще одной аналогии. Дело в том, что на роль главного Бога претендовал не только Брама, но и Атман atman, что значит «дыхание», «жизнь», в европейском понимании — «субъект», «Я»), По ведическим представлениям, Атман — это средоточие, центр, корень жизни, главенствующий над прочими жизненными и дыхательными (prana) силами. В «Брамане ста тропинок» мы читаем: «Воистину десятерное дыхание дано человеку; Atman — одиннадцатое; на нем основываются дыхательные силы. В середине помещается Atman, вокруг него дыхательные силы». В «Органоне» Аристотель отмечает, что в определенном смысле в уме содержится все, весь космос, все рода бытия. Но то, что для Аристотеля было лишь постановкой проблемы, исходным пунктом для истинных умозаключений, для ого умозрения явилось широкой и плодотворной аналогией. Ольденберг пишет: «Что индийский мыслитель узнал в себе самом, переносится им с роковою необходимостью во внешний мир; для него микрокосм неизбежно сливается с макрокосмом, и с обеих сторон аналогичные образы многозначительно указывают друг на друга».
Как человеческий глаз подобен космическому глазу, солнцу, и по смерти человека соединяется с этим последним, как боги уподобляются дыхательным силам человека, действуя во вселенной в качестве дыхательных сил мирового целого, так и Атман, центральная субстанция «Я», переступает пределы человеческой личности и становится творческой силой, двигающей великое тело целого. Он, властитель дыхательных сил, есть в то же время властитель богов, создатель существ, произведший миры из своего «Я»; Атман есть Праджанати. Известны выражения: «Атман есть все»; «Атман есть весь этот мир».
Но ведь эти же характеристики можно отнести и к Браме — тем легче, следовательно, индуистским мыслителям было усмотреть полную аналогию между Брамой и Атманом. В результате Атман и Брама совпали, как единое, вечное, как Бог, оставаясь тем не менее самостоятельными существами и сущностями.
«… Оно было и будет, — гласит писание, — славлю его, великое Брама, единое, вечное, широкое Брама, единое, вечное. Чтите Атмана духовного, тело которого — дыхание, вид которого — свет, сущность которого — эфир. Атмана, который принимает вид, какой хочет, быстрого, как мысль, полного правого хотения, полного правого держания, исполненного всякого благоухания, богатого всякими соками, простирающегося во все страны света, наполняющего всю вселенную, безмолвного, вседовольного. Малый как зерно рисовое, или ячменное, или просяное, или как пшено, так пребывает этот дух в «Я», золотой как свет бездымный — такой он; шире неба, шире эфира, шире этой земли, шире всех существ; он есть «Я» дыхания, он есть мое «Я» (Атман); с этим Атманом соединяюсь «Я», когда уйду отсюда. Кто усвоил себе это, поистине тот не питает никакого сомнения. Так говорил Шандилия».
Что же получилось? Опять отождествление, но отнесенное теперь уже к собственному «Я» человека, к его средоточию, дыханию, жизни: Бог не только вся природа, весь космос (порядок, закон), но и творец, созидатель бытия, жизни, и, что важно, эта творческая божественная потенция принадлежит самому человеку его — Атману. В «Брамане ста тропинок» рассказывается, как архаический Атман создает людей, животных, огонь (Агни), влагу (Сому), и далее делается вывод: «Это и есть самопересоздание Брамы. Так как он создал более высоких богов чем он сам, и так как он, смертный, создал бессмертных, вот почему это называется пересозданием. В этом пересоздании участвует тот, кто знает о нем». Конечно, в этом отрывке смертный уподоблен Браману, ведь только он может быть одновременно человеком и Богом. Это построение приоткрывало широчайшие перспективы, воодушевляло, подымало человека над обыденным существованием. «Кто так видит, так мыслит, так познает, наслаждаясь «Я», играя с «Я», сливаясь с «Я», забавляясь с «Я», тот — самодержец; свободно шествует он через все миры». Наконец, из представления об Атмане-Брамане постепенно начинает выкристаллизовываться и такая странная для европейского ума мысль, что все положительные определения (части) человека — телесность, ощущения, эмоции, мысли не образуют его «Я», так как все они подвержены изменению и страданию, как железо ржавчине, и лишь его «Я» — Атман, управляющий этими частями, вечен и неизменен, пребывает в покое, не имея никаких положительных определений. Только на первых этапах формирования представлений об Атмане, когда он ничего не ведал о своем родстве с Брамой, а скорее напоминал одновременно Праджапати и Адама, ему давали положительные и вполне человеческие (но и божественные) определения. В «Брамане ста тропинок» можно прочесть почти библейский эпизод:
«Атман вначале был подобен мужу; он огляделся кругом и ничего не увидел, кроме себя самого; он сказал первое слово: «Я есть»; отсюда происходит имя «Я»; поэтому теперь еще всякий на вопрос о своем имени скажет сначала «Я», а потом уже назовет другое имя, которое он носит… Он испугался; вот почему пугается тот, кто остается один. Тогда подумал он: «Так как ничего нет на свете кроме меня, чего же я боюсь?» И eгo страх прошел. Чего бы он мог бояться? Страх чувствуют перед кем-нибудь другим. Но он почувствовал недовольство; вот почему чувствует недовольство тот, кто остается один. Он пожелал кого-нибудь другого. Оп заключал в себе сущности женщины и мужчины, сплетенные между собой. Он расколол эту свою сущность на две части: так возникли супруг и супруга; вот почему каждый из нас подобен половине куска, говорит Яджнавалкья; вот почему этот пробел (в мужской природе) заполняется женщиной. Он соединился с нею; так возникли люди».
Но более развитое представление об Атмане совершенно иное: Атман — покой, отсутствие всех положительных определений, нечто, напоминающее смерть, как полнейшее отсутствие сознания, а, следовательно, и возможностей для утверждений и различений. Эту стадию иллюстрирует замечательный диалог об Атмане, имевший место между великим браманом Яджнавалкья и его женой Мантрейей. Яджнавалкья говорил: «Никакого сознания нет после смерти, слушай, так говорю тебе я»; Тогда отвечала Мантрейя: «Твое слово, возвышенный, сбивает меня с толку: никакого сознания нет после смерти». Тогда сказал Яджнавалкья: «Не бестолковое говорю я тебе, но, конечно, надо понять это. Где есть два существа, там может один другого видеть, один другого обонять, один с другим говорить, один другого слышать, один о другом думать, один другого познавать. Но если для кого-нибудь все сделается его «Я» (Атманом), через кого и кого будет он тогда видеть, через кого и кого будет он тогда обонять, через кого и кого будет он тогда слышать, представлять, узнавать? Через кого он узнает того, кто узнавал для него все это? Познающего, через которого он мог бы узнать его».
5
Но откуда все-таки возник индуистский пессимизм и страх перед страданием и самой жизнью? Из представления о перерождении души или особенностей национального характера? Вероятно, он проистекал также из идеи Атмана-Брамы. Раз Атман вечен, то человек не может умереть, он вынужден без конца вовлекаться в поток жизни, участвовать в перерождениях души. Однако Атман не совпадает ни с одной из «частей» человека (телом, ощущением, эмоциями, умом), подверженных изменениям и страданиям. Следовательно, человек не только неумолимо вовлекается в поток жизни, но и столь же неумолимо погружается в трясину страданий (т. е. не совпадает с Атманом). А какое страдание может быть большим, чем смерть?
Почему же для древних индусов смерть — страдание, и за смертной чертой их не ждет, как христиан, встреча с Богом и вечная идеальная жизнь? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить о действии космического закона и Карме. «Браман ста тропинок» говорит:
«… как вязальщик распускает кусок пестрой ткани и создаст другую, новую, еще более красивую, так и наш дух сбрасывает (при смерти) это тело, и оно погружается в незнание, а он изготовляет себе другой, новый вид, вид Манов или Гандгарвов, природы Брамы или Праджапати, или божеский вид, или вид других существ… Как он действовал, как он странствовал, таким и делается он; кто делал доброе, делается добрым существом, кто злое — злым; очищается он чистым поступком, оскверняется — скверным».
Что такое смерть для индуистского умозрения? Конец одного цикла жизни и переход в начало другого. И не в этом ли переходе Атман более всего оказывается повязан изменением и страданием (сожалением о прожитом и страхом перед будущим), не там ли он вынужден принимать на себя положительные качества (определения), которые ему чужды по самой природе. Если Бог — идеал христианской (и вообще религиозной) жизни, то «чистый Атман» (покой как таковой, нечто как ничто, как «не это, не это») является идеалом индуистского брамина. Только придя к чистому Атману, отбросив изменения и незнание, человек может рассчитывать на окончательное избавление от страданий и смерти. «Как солнце, глаз вселенной, — читаем мы в «Брамане ста тропинок», — удален и свободен от всякой болезни, поражающей (человеческий) глаз, так Единый Атман, живущий во всех существах, удален и свободен от страданий мира». Однако как этого достичь, как вырваться из бесконечного потока жизни на бесконечный простор покоя и бессознательности? К тому моменту, как возник этот кардинальный вопрос (спасения или искупления человека), налицо уже было все необходимое для ответа. Чтобы спастись, надо вспомнить, осознать, что человек не только Атман, но и Брама, а следовательно, тот, кто владеет тройным знанием и жертвоприношением, кто сам творит свободное от страданий и смерти — бытие, жизнь. Обратимся опять к «Браману ста тропинок»:
