Знаками я объяснил, что прошу разрешения остаться. Они с неожиданной радостью согласились, дали мне комнату и еду. Я еще никогда не видел такого красивого места, которое бы мне понравилось ТАК сильно. Даже мелькнула мысль, что можно было бы здесь остаться надолго, на несколько лет, а может и на всю жизнь... Было еще темно, когда меня разбудил громкий шум - лошадиное ржание, резкие звуки тибетских гигантских горнов, приглушенный гул голосов. Сначала показалось, что это сон, настолько нереальны были эти звуки, они как будто вырвались то ли из далекого прошлого, то ли вообще из другого измерения... Когда я понял, что не сплю, то тут же вскочил и пошел на шум. Весь двор монастыря был заполнен тибетскими монахами, среди которых выделялся один человек, почему-то я сразу подумал, что это какой-нибудь верховный Лама. Он был высоким и выглядел крепким, но главное - у него был очень пронзительный, очень твердый и глубокий взгляд... Знаешь, Майя, твой взгляд похож на взгляд того Ламы - я сразу обратил на это внимание.
Вдруг я очень ясно понял, что если сейчас не подойду к нему, то возможно упущу свой единственный шанс найти самое важное. Я очень беспокоился, потому что не знал, можно ли вот так подойти к такому человеку, не выгонят ли меня за это... Но меня тянуло к нему как к магниту, и я пошел... Монахи вежливо расступались передо мной, и неожиданно я оказался прямо перед ним - прямо под его взглядом, от которого возникло такое ощущение, словно я стою на высокой горе, и меня насквозь продувает теплый ветер. Ощущение было с одной стороны неуютным, а с другой стороны очень пронзительным, наполненным. Я оказался в замешательстве, поскольку не знал - как себя вести, не знал, что сказать ему, и в то же время я хотел вчувствоваться в этот момент, - произошло что-то очень важное, но я еще не успел понять - что. Я подумал, что может так на меня повлияло необычное сочетание всего того, что окружало - мягко отрешенные лица тибетских монахов, резкие краски их одежд, приглушенные утренней темнотой, звуки - те же самые, что звучали тут еще тысячу лет назад. Лама едва улыбнулся, видя, что я замер, и неожиданно на сносном английском языке пригласил придти к нему сегодня в полдень.
...За час до полудня я уже носился по монастырю, вызывая заливистый смех мальчишек-монахов, пытаясь выспросить с помощью знаков - где тот важный Лама, который меня пригласил в гости.
Лама принял меня в небольшой комнатке на втором этаже гомпы. Монах, который меня привел, поклонился и вышел, мы остались один на один. Ламу звали Лобсанг, в ответ на мои расспросы он сказал лишь то, что является мастером тантрической медитации, что сейчас находится в длительном путешествии, что иногда подолгу бывает в монастырях в Дарамсале, Дарджилинге, Варанаси и на Шри Ланке, где встречается с другими монахами, проводит занятия, принимает экзамены. Отсюда и его неплохое знание английского языка, так как во всех этих местах полно иностранных туристов, и кроме того он знаком с несколькими монахами, которые приехали в Индию из Франции и Англии, приняли монашество и уже несколько лет живут здесь, полностью ассимилировавшись. В последние годы тибетские монахи, особенно в монастырях, расположенных в местах массового туризма, активно изучают английский, и в одном классе можно зачастую увидеть и старого монаха и маленького ученика, прилежно пытающихся осилить иностранный язык.
Я пытался рассказать Лобсангу - что привело меня в Индию, но все слова казались пустыми, да и как выразить то подспудное стремление, которое никогда не выходит ясно и определенно на поверхность сознания, а лишь бьет живым и чистым родником где-то глубоко внутри? Лобсанг просто и открыто смотрел мне в глаза, пока я говорил, и казалось, что этот взгляд проникает в меня, и мои слова ощущались все более и более неуместными, а тишина в промежутках между ними приобрела такое сокровенное звучание, что в конце концов я замолк на полуслове и замолчал.
Лобсанг некоторое время сидел без движения, словно вслушиваясь, вчувствуясь в свои мысли, а потом сказал, что тишина может рассказать гораздо больше, чем слова, для того, кто умеет ее слушать. Он добавил, что тишина уводит нас туда, куда слова увести бессильны, но тем не менее слова тоже нужны, так как не обладая ясным рассудком, человек попросту потеряется в краю безмолвия. Сказав это, он неожиданно громко и заливисто, как ребенок, рассмеялся. Его короткая речь произвела на меня необычайное впечатление. Меня поразил не смысл сказанного им, а то - КАК он это говорил. Если бы то же самое сказал я, это прозвучало бы напыщенно, глубокомысленно, претенциозно или даже глупо, а он сказал об этом так просто и так спокойно. Слушая Лобсанга, я неожиданно понял совершенно ясно, что напыщенно звучит лишь речь фантазера, мечтателя, а когда ты говоришь только о том, что является для тебя реальностью, то искусственности не возникает, и речь приобретает неожиданную мощь и способность рассеивать непонимание.
- Да, точно! - Я прервала Дэни и рассмеялась. - Когда-то мне казалось, что журналистика - это что-то очень интересное, и когда я говорила о ней, то речь моя лилась величаво:) Когда же я начала учиться на журфаке, и уж тем более, когда начала работать журналистом, я столкнулась с прозой жизни лицом к лицу и обнаружила, что теперь больше не способна говорить об этом в прежней манере, и людям стало попросту неинтересно меня слушать.
- Да, и я здесь в Индии много слышал, как разные люди говорят о своей практике - это и паломники, приехавшие учиться йоге, и сами преподаватели йоги - и всегда в их речи вот эта искусственность, напыщенность, озабоченность, словно тебя заманивают и боятся, как бы рыбка не соскочила с крючка. Лобсанг был первым человеком, который ТАК говорил, что было совершенно ясно - он понимает, о чем говорит, и не как-то там отвлеченно понимает, а СОВЕРШЕННО точно понимает, потому что он говорит о своем реальном опыте. И еще я был поражен до глубины души его смехом - наверное, даже еще больше, чем его словами. Никогда не слышал ничего подобного. Так, наверное, смеются дети в раю, совсем маленькие дети, которые еще не испытали ни одной заботы в своей короткой жизни, которые еще ни разу не нахмурились. Громко, открыто, непосредственно, заразительно. Никакие слова не могли бы открыть его больше, чем этот смех. В тот же миг я почувствовал к нему такую пронзительную близость, которой никогда ни к кому не испытывал ни до, ни после. И сейчас, если я хочу настроиться на переживание невинности, открытости, я вспоминаю его смех, и ... как мне жаль, Майя, что я не могу передать тебе мои воспоминания... я уверен, тебе бы понравился этот Лама.
На несколько минут мы замолчали. Дэни, наверное, погрузился в воспоминания, а я задумалась о том, что разделяю его опасения - те, о которых он говорил, когда рассказывал про страх потерять единственный клочок надежды. Его рассказ был так хорош вначале, что я начала опасаться какого-нибудь банального конца. Даже мелькнула мысль отвлечь его каким-нибудь разговором - не хотелось портить впечатление. Я так легко могу представить, что закончится все как-нибудь пошло - например, Лама ему скажет, что надо сто тысяч раз произнести "Ом мани падмэ хум", и тогда всем будет счастье... Сколько раз я разочаровывалась в окончаниях, будучи увлечена предисловием! Сколько раз в конце я находила лишь разноцветный мыльный пузырь... Сколько обещаний, и каждый раз - разочарование. Помню, с каким восторгом и предвкушением я читала "Игру в бисер" - вся книга подводила к чему-то, обещала в конце таки раскрыть суть Игры, и что в результате? Ничего... ну то есть вообще ничего. То же самое было с Кафкой... все равно что тебе показывают красивую книгу с печатями, с подписями, с ленточками, с введением, предисловием и послесловием, в которых важные люди пишут о том - как важно то, что там внутри, как это мудро, а раскрыв книгу, ты видишь там богатую бумагу с вензелями, но без текста. Сколько я перечитала книг по йоге, по медитации, по психологии... кто-то советует в разных позах сидеть, кто-то как-то дышать, кто-то рассуждает о богах, подсознаниях и надсознаниях, монадах и дхарме, а в сухом остатке - ничего. Просто ментальная мастурбация в лучшем случае, а в худшем - откровенная коммерция.
- Дэни, только не говори мне, что надо сто тысяч раз произнести "Ом мани падмэ хум", ладно?
Он непонимающе уставился на меня, замер в изумлении, а потом громко расхохотался, так что его лошадь вздрогнула, фыркнула и отпрыгнула в сторону.
- Теперь ты меня понимаешь, Майя!
Дорога привела нас к небольшому ручью, прыгающему по нагромождениям камней откуда-то сверху с больших скал.
- Пошли наверх, там красиво, - Дэни помог мне слезть с лошади, мы привязали лошадей и пошли вверх по ручью.
Меня хлебом не корми, дай где-нибудь полазить, это такое удовольствие - легко прыгать по камням, словно парить над их хаосом, отталкиваясь, приземляясь, находя точку опоры в последнюю долю секунды, так что я довольно быстро ускакала вверх и вскоре обнаружила очень удобное местечко, где две пухлые травянистые кочки располагались на большом камне прямо напротив друг друга. На одну из них я и уселась.
