— Экий вы неосторожный, да нетерпеливый, — сказал ему отец архимандрит, — не могли парохода обождать. Однако такому гостю мы всегда рады. Видно, у вас дело какое есть к нам, или просто помолиться приехали?
— Да, есть дело, — ответил Никодим.
— Ко мне али к кому другому?
— Отца Дамиана хочу повидать.
— Прихварывать стал отец Дамиан: стар становится. Поди уж за восемьдесят перевалило. Вы его сегодня-то не тревожьте: завтра лучше; а теперь я вижу, вы спать хотите — пожалуйте в гостиницу. Я распорядился: там келейку вам приготовили получше других.
Поблагодарив отца архимандрита за привет и ласку, Никодим прошел в отведенную ему комнату: свеча еле освещала ее, было в ней немного холодновато и неуютно, но действительно это была одна из лучших комнат в гостинице.
Когда он вошел — за печкой что-то зашуршало. Но Никодим не обратил внимания на шорох: "Может быть, бес", — равнодушно подумал он и от усталости скоро заснул очень крепко.
Ночью он проснулся и, чувствуя, что совсем больше не хочет спать, — зажег свечу и огляделся. Комната ему показалась уютнее и лучше, чем в первый раз. Одев уже просушенное, хотя и помятое платье, он выглянул в коридор и при слабом свете огарка, выходившем из его комнаты, увидел в конце коридора старческую фигуру монаха. Монах сидел на скамье, склонившись немного в сторону, и упорно глядел куда-то. Заметив свет и Никодима, он поднялся и направился к Никодимовой келье, слегка прихрамывая: это и был отец Дамиан.
Видеть почтенного отца Дамиана в такое неурочное время в гостиничном коридоре, словно на каком послушании, — было странно, и Никодим с удивлением в голосе воскликнул:
— Отец Дамиан, что вы тут делаете? Ведь ночь глубокая.
Отец Дамиан взглянул на Никодима, но как-то поверх его головы. Он и всегда так смотрел или в сторону, только не из гордости и не от лживости: глаза у него были голубые, очень светлые и очень простые, но взгляду его было трудно, проходя по сторонам, останавливаться на человеческих лицах. Сам старец был высокого роста, прям и сух; седые волосы выбивались у него из-под клобука. Прихрамывал он слегка, но был слегка и глуховат.
— Да, да, ночь, сынок, ночь глубокая, — ответил он.
— Я к вам приехал, отец Дамиан.
— Ко мне… да… хорошо… ко мне… это ведь архимандрит наш все говорит, что я стар становлюсь, да, покой мне нужен, а мне ночью-то не спится — греховные чары одолевают: какой я старик… плеть мне нужна для усмирения ума и плоти, а не покой… вот и брожу по ночам. В церковь бы пойти, что ли? Помолиться.
— Что же вы, отец Дамиан, здесь стоите? Зашли бы ко мне.
— Зайти, говоришь? Да, да… зайду. Или здесь постоим… постоим.
— Я к вам по делу приехал, отец Дамиан.
— По делу… да, по делу, говоришь… поживешь тут, у нас, помолишься… люблю я тебя, сынок.
— Ох, отец, у меня душа ноет. Вы знаете, я вчера вашу рясу все хотел достать. Как вас вспомнил, сейчас же и ряса ваша на ум пришла…
— Рясу, ты говоришь… да, да… рясу… помню…
— Ту самую, что вы моему отцу подарили.
— Да, да… подарил…
— И подумал: к кому же мне и обратиться, как не к вам?
— Обратиться, говоришь… да, да… обратиться… хорошая ряса… Я всегда хорошие рясы любил… грех… ох, на старости-то все припомнишь и обо всем снова передумаешь… цветики… речка… Дуняша голубушка… все в голове… бабочек мы с ней ловили… за речкой… у рощицы… не знаешь ты.
— Нет, не знаю. Детство свое вспоминаете?
— Детство, ты говоришь… да, да… детство.
— Отец Дамиан, мне страшно и вымолвить то, что нужно. Вы, может быть, сами слыхали: матушка наша пропала без вести.
— Да… пропала… пропала, сыночек, пропала… не вернулась… батюшка твой заезжал… сказывал. Кто же из нас без греха… простится, сынок, простится… я Богу молюсь денно и нощно…
— Батюшка тут был? А когда же?
— Заезжал, сынок, заезжал… Сказывал… жаловался… утешал я его… мудрый человек твой батюшка.
— Отец Дамиан, помогите мне… я хочу повидаться с матерью. Ведь она все вам говорила. Никто лучше вас ее дел и намерений не знал и не знает.
— Дел и намерений, говоришь… знаю, говоришь… да, да, все говорила, все знаю… вернется, думаю, матушка… вернется…
— Так скажите мне, отец Дамиан, что знаете. Вы простите меня за дерзость.
— Сказать, говоришь… какой же ты, сынок, глупый да смешной… Ведь она же мне на духу говорила… как я скажу?..
— Да как же мне быть?
— А что тебе быть, сынок?.. Я подумаю… Ты поживи тут денька три, обожди… я подумаю и скажу… Ну, прощай, сынок.
И, благословив Никодима, старец пошел на свое прежнее место.
Никодим не посмел идти за ним. Подумав, он уж решил было остаться в монастыре дня на три, как советовал Дамиан, и, постояв немного в коридоре, вернулся в келью и запер за собой дверь.
Но случай решил иначе.
Захлопнув за собою дверь в келью, Никодим снова услышал шорох за печкой, совершенно схожий с прежним, и сказал: "Неужели и вправду бес?". Он кликнул: "Кто там?" — но никто не отозвался.
Никодим придвинул кресло к окну, полуотдернул занавеску, но за окном было еще совсем темно, и ни малейший свет не намечался. Однако он стал упорно смотреть наружу, приложив лоб к запотевшему стеклу. Его очень взволновал разговор с отцом Дамианом, и он был задет в душе словами старца: "Какой же ты глупый да смешной"…
Шорох за печкой снова повторился. Никодим обернулся, пристально посмотрел туда, подошел к печке, сунул за нее в отдушину руку — ничего. Отойдя назад к окну, он уселся в кресло и вдруг чрезвычайно остро почувствовал свое прежнее разделение. На кровати же, напротив от кресла, что-то неясно зашевелилось.
— Ах, вот оно что! — догадался Никодим, — мне ли первому поздороваться или ждать, когда он заговорит?
Но по направлению от кровати послышалось:
— Поздоровайся!
— Здравствуй, — сказал Никодим и понял, что сделал ошибку, поддавшись этому приказанию, но было уже поздно. С кровати раздался придушенный смех.
— Здравствуй, мой милый, — ответил тот, давясь смехом, — знаешь, что я тебе скажу? Нет, конечно, не знаешь: я хочу пожить в свое удовольствие.
— Так живи, — отрезал Никодим сердито, — что же ты ко мне пристаешь? Только убирайся от меня подальше.
— Ох-хо-хо! Убирайся подальше. Как же я уберусь? Желание-то во мне, а соки-то в тебе.
— Какие соки?
— А те самые, без которых я и жить не могу. Без соков неинтересно. Одно развращение ума.
— Так ты высасывать меня, что ли будешь?
— Ну да. Вроде этого.
— А я не хочу!
— Не хочешь? Это меня не касается. Я не привык спрашивать. Сам же ты мне сказал: "Здравствуй".
— Я с тобой поздоровался только.
— Прекрасно ты знаешь, что со мной здороваться нечего. А сказал: "Здравствуй", — значит, и сказал: живи здоров, в свое удовольствие.
— Нет, нет, я ничего такого не думал.
— Не думал? Не понимаю, чего ради ты отнекиваешься: ведь тебе со мной вовсе не плохо будет.
Пальцы Никодима забегали по ручке кресла.
— Послушай, — сказал Никодим немного просительно, но вместе с тем и достаточно твердо, — послушай, я тебе тоже скажу такое, чего ты не знаешь.
Тот молчал. У Никодима мелькнула мысль: "Ну как не знает — все знает!". Но лицо его осталось неподвижным, а молчание собеседника заставило его продолжать:
— Так вот — есть что-то такое, чего ты не знаешь и напрасно ты так мерзко хохочешь. Если бы ты был бес, ну, самый настоящий бес (не объяснять же тебе, какой именно), а то ведь ты только мошенник. Вот, который раз ты со мной разговариваешь; а не сказал мне, кто ты таков и как тебя зовут — разве поступают так порядочные существа?
Никодим в точности произнес: "Существа", — хотя не мог бы объяснить, что он думал сказать этим.
— Да, да! — продолжал он. — Вот, например, с рясой — разве я не видел, что ты меня обманул: ты вовсе не надевал рясу; ты только положил ее на себя сверху, прикрылся ею, и, когда встал — она упала, потому что не была надета в рукава. Я видел.
— Ну так что ж?
— Как, ну так что ж? Как, ну так что ж? — вскипел Никодим, вскочив с кресла и с кулаками подступая к кровати. — Я не хочу вести разговор с мошенниками. Так порядочные… не поступают.
Он опять хотел сказать "существа", но запнулся и сказал одно "порядочные".
— А если я бес? — вопросительно ответил собеседник.
— Ты бес? Прислужник Сатаны? — рассмеялся Никодим.
— Ну да, бес. Чего же тут смешного? А Сатана здесь ни при чем. Разве бес не может существовать сам по себе, без Сатаны?
— Конечно, не может.
— Много ты знаешь! А я вот существую.
— Хорошо! Существуй себе без Сатаны. Но рясу в рукава ты не мог надеть. Это я знаю.
— Я могу!
— Покажи! И не можешь показать, потому что рясы с тобой здесь нет.
