В теорию Эйнштейна входит и другое предположение. Но оно, к сожалению, переносит интересующую нас проблему за пределы разумения обывателя. Оно гласит, что «пространственно-временная» протяженность не «плоская», а «искривленная».
Однако ни одно из этих сделанных релятивистами дополнений не оказывает решительно никакого определяющего влияния на более широкую доктрину, рассмотрением которой мы займемся в нашей книге, — доктрину, в общем имеющую отношение к теории временного измерения. И у читателя нет необходимости соглашаться или не соглашаться с нижеизложенным в зависимости от того, принимает он учение Эйнштейна или отвергает.
В теории относительности протяженности протянувшихся во времени объектов обычно называют «мировыми линиями», а иногда просто «траекториями».
«Человек, — говорит профессор Эддингтон[9], — это четырехмерный объект, сильно удлиненный по форме; или, выражаясь обычным языком, можно сказать, что он имеет значительную протяженность во времени и малую протяженность в пространстве. Практически он изображается в виде линии — своей траектории в мире». Добавление последних трех слов к вполне законченной формулировке, вероятно, покажется читателю какой-то уловкой, ибо как может линия быть и наблюдателем, и его путем? Но несколькими строками ниже Эддингтон берет на себя труд пояснить свою мысль. «Траектория» (предположительно физического) наблюдателя — это «сам» наблюдатель. (Курсив Эддингтона.) И далее на той же странице он замечает: «Природное тело тянется как во времени, так и в пространстве и, следовательно, четырехмерно».
Идея достаточно ясна. Для любого конкретного наблюдателя, созерцающего такую систему неподвижных, материальных линий, видимость движения в пространственных измерениях можно было бы создать, как и в модели Хинтона, за счет действительного движения поля наблюдения вдоль «траектории» наблюдателя перпендикулярно временному измерению. Но предположить подобное значит намекнуть, что движущееся во времени поле наблюдения принадлежит психическому наблюдателю, ибо физический наблюдатель уже определен нами как «траектория», по которой происходит движение.
Итак, релятивист оказался в крайне затруднительном положении. С одной стороны, ему вовсе не хотелось бы обременять себя каким-то психическим наблюдателем. С другой, он не желал бы прослыть человеком, не ведающим о том, что мы наблюдаем события последовательно. Именно эта двусмысленность ситуации толкает его на намеренно уклончивое заявление. «Наблюдатель движется вдоль своей траектории», — говорит он и предоставляет читателю возможность делать из этого какие угодно выводы.
К сожалению, читателю, как правило, позволялось представлять «наблюдателя» в виде некоего физического аппарата — органического или неорганического. И не его вина, что он склонен думать, будто «траектория» образована особыми искривлениями релятивистского «пространства-времени», а физические элементы тела наблюдателя движутся по этим траекториям, оставляя на них позади и впереди себя пустоту.
Но вознамерься он утверждать, что именно таково учение об относительности, ему растолковали бы, что траектория, которая реальна в том смысле и в той мере, в какой она объясняет все физические характеристики движущегося по ней воображаемого трехмерного объекта, должна быть в каждом из своих поперечных сечений физически неотличима от самого воображаемого объекта. Физически траектория действительно есть объект, протянувшийся во времени.
В этом — вся суть. То, что, собственно, можно было бы считать движущимся по траектории, должно отличаться от неподвижных сечений самой траектории.
Приняв идею движения по этим протянувшимся во времени траекториям, релятивисты, как и любой другой на их месте, вынуждены были учитывать концепцию времени, охватывающего время, которая неотделима от идеи движущегося во времени объекта. И здесь их обыкновение писать о траекториях то как о протяженностях физических объектов, то как о путях движущихся непротяженных физических объектов — так, будто оба эти представления тождественны, — по-видимому, приводит их к путанице. Они говорят о часах, физических инструментах, как о движущихся по траекториям и фиксирующих скорость своего движения. Но физически часы — это пучок траекторий, они не могут двигаться вдоль самих себя; а психологически часы — всего-навсего движущийся вид в разрезе этого пучка траекторий и, следовательно, не позволяющий физически зарегистрировать скорость их движения.
Теория относительности, как уже упоминалось, — это нечто большее, чем набор логических и экспериментальных доказательств давно известной общей теории времени как четвертого измерения. Однако нас непосредственно интересуют в ней два момента:
1. Релятивист признает существование времени, охватывающего время, даже если не осознает, что имеет дело с концепцией серийности.
2. В теорию относительности входит идея о том, что участки траекторий впереди и позади положения любого предполагаемого движущегося во времени наблюдателя обладают в каждом из своих сечений всеми доступными наблюдению характеристиками трехмерного материального мира.
Теперь, полагаю, мы с полным основанием можем принять следующие три утверждения:
1. В мозгу есть следы-воспоминания о прошлых замеченных переживаниях.
Этот вывод, по-видимому, неизбежен. В результате сотрясения мозга не просто нарушается способность облекать в словесную или какую-либо другую форму воспоминания о случившемся, но некоторым образом оказываются затронутыми и сами воспоминания; ведь пациент не может вспомнить, что с ним произошло. И поскольку физиология доказывает, что такие следы в любом случае должны оставаться и должны поддаваться разрушению, у нас нет причин искать другое объяснение этим фактам.
2. Время имеет длину, делимую на года, дни, минуты и т. д.; длину, каждый момент которой лежит между двумя соседними; длину, вдоль которой выстраиваются события.
Это общепринятая концепция. Заявить о ней все равно что сказать: время — четвертое направление, позволяющее измерить длину, то есть четвертое измерение протяженности.
Мы, однако, принимаем утверждение 2 вовсе не потому, что в нем отражены распространенные взгляды, а потому, что оно логически вытекает из утверждения 1. Ибо мы должны признать: происшедшее некогда в прошлом возбуждение в мозгу и аналогичное возбуждение, имевшее место гораздо позднее, — не одно и то же событие, но два события, отделенные друг от друга иными событиями. Мы могли бы предположить, что такое разделение осуществляется в некой четырехмерной «цепочке воспоминаний». Но утверждение 1 исключает подобного рода мысль. Мы начали с представления о памяти как повторном возбуждении в мозгу следа, оставленного прошлым событием. Поэтому мы должны считать, что разделение двух событий в мозгу происходит во времени[10].
Это, между прочим, означает, что длина времени не пуста; она содержит в себе физические конфигурации. Данный аргумент оказался бы полезным, если бы читатель уже не был удовлетворен аргументом, изложенным в главе XVII. Там говорилось, что концепция длины времени совершенно бессмысленна, если не рассматривать длину как заполненную такими событиями. Скажем больше: если время имеет длину, то длительность чего-либо во времени должна, как указывает Уэллс, означать протяженность в рамках этой длины.
Для нашей аргументации несуществен вопрос о том, есть ли у каждого человека свое собственное, личное временное направление, или же имеется только одно временное направление, общее для всех наблюдателей. Читатель может придерживаться любого из этих взглядов.
3. Наблюдатель последовательно наблюдает происходящие в мозгу события, или, если угодно, их психические корреляты.
Читатель, желающий оспорить это утверждение или доказывать его несущественность в сфере практического знания, должен быть готов признать, что всякий раз, когда он страдает от подагры, зубной боли, нарушения пищеварения, ревматизма или каких-либо других недугов, отмечающих нашу земную жизнь, дискомфорт, который он испытывает в данный конкретный момент, реально значим для него не больше, чем дискомфорт, причиненный ему аналогичной болезнью в прошлом; иначе говоря, что он в одинаковой мере чувствует боль настоящую и боль прошлую. Во избежание возможных недоразумений относительно этой последовательности переживаний рассмотрим наш физический мозг как протянувшуюся во времени «мировую линию» (рис. 2). Здесь, заметьте, мы рассматриваем не движение во времени, а лишь протяженность во времени.
