В молчании, чувствуя, что колени у него подгибаются, слабея, Никодим простер руки к фигуре — как бы желая осязать ее и вместе боясь притронуться к ней. Но тут он заметил в фигуре движение и жизнь.
Тогда Никодим вскрикнул и опустился на одно колено — фигура же переступила на месте, но не изменила положения головы.
И в тот же миг Никодим услышал за своей спиной отвратительный визг. Темное и нескладное вылетело (именно вылетело) из-за его спины и бросилось к ногам фигуры, обнимая их. Это был не кто иной, как послушник.
— Маоате, тааате! — визжал он, захлебываясь в зверином восторге. — Если бы вы меня поняли! Если бы позволили мне высказаться, излить перед вами мою душу!.. Нет! Нет! Нет! Вы способны, но вы не хотите!.. А я хочу вам сказать…
— Оставьте, — сказал Никодим брезгливо, поднимаясь с колена. — Я еще не знал, что вы такая дрянь и притом решили неотступно следовать за мной.
Но послушник не обратил на него внимания и по-прежнему лобызал деревянные ноги.
Голова фигуры в ту минуту склонилась, и руки фигуры высвободились. Досадливо она отстранила послушника, пошевелила деревянными губами и, повернувшись, пошла к лесу.
Низко свисающий сосновый сук загородил ей дорогу — она отвела его в сторону и скрылась. Послушник кинулся за ней следом.
Никодим же с мучительным криком бросился на землю и принялся колотить по ней в озлоблении кулаками. Долго ли длилось его исступление, он впоследствии не мог представить себе, но когда он, измученный, затих и лег прямо в дорожную пыль, полузакрыв глаза, — поблизости от себя он услышал чей-то шорох.
Подняв голову, Никодим увидел все того же послушника, сидевшего на кочке под кустом и старательно очищавшего от паутины, сосновых игл и сухих листьев свою потертую ряску.
Никодим, лежа, еще долго глядел, ввысь, потом поднялся, подошел к послушнику вплотную и сдернул с него клобук.
Послушник недоумевающе поднял голову.
— Я не знал, что вы такая дрянь, — еще раз сказал Никодим и озлобленно швырнул клобук на землю.
Послушник встал, подобрал клобук и отряхнул с него пыль — все молча.
Никодим пошел дальше — послушник за ним. Никодим обернулся и сказал:
— Исчезните совсем!
Послушник немного отстал, но потом опять нагнал Никодима…
Тогда Никодим изловчился и лягнул его назад, именно как лягаются лошади — прямо в живот. Послушник вскрикнул и упал, но сию же минуту опять вскочил на ноги и бросился вслед за убегающим Никодимом.
Никодиму стало стыдно своего бегства, он остановился, обернулся и спросил неотвязчивого спутника:
— Что вам нужно?
— Ничего. Нам предстоят еще некоторые интересные встречи. Я эти места знаю. Вы думаете, что здесь обыкновенные места — и ошибаетесь. Я вас очень люблю — иначе я не пошел бы с вами. Без меня вам здесь не пройти.
— Я одно думаю, — ответил Никодим, — что вы большой наглец.
Послушник ничего не сказал и только пожал плечами.
Когда, идучи уже рядом, Никодим и послушник отошли от места встречи со странною фигурою, и сердце Никодима успокоилось, Никодим обратился к своему спутнику с вопросом:
— Что вы обо всем этом думаете?
— О случившемся-то? Видите ли я, разумеется, не вправе иметь какое-либо свое мнение или суждение, не говоря уже…
— Я вас не понимаю. К чему все это вы говорите — о мнениях и суждениях?
— Как к чему? Вы человек вспыльчивый, и должен же я знать наперед — как думаете вы в данном случае, чтобы не получить опять в спину или живот ногой. Приходится в обществе подобных людей оберегать себя.
— Ах так! — рассмеялся Никодим. — ,Вы ждете, чтобы я извинился перед вами за мой недавний поступок? Я этого не сделаю. Лучше скажите мне, что вы думаете, — я обещаю не бить вас больше.
Послушник помолчал, как бы раздумывая; сорвал две-три желтых травинки и ощипал их. По лицу у него пробегало что-то неопределенное: будто он и колебался и смеялся в душе вместе.
— А показать вам синяк? — спросил он вдруг Никодима.
— Зачем? Ваш синяк на животе? — удивился Никодим. — Нет, мне он не интересен.
— Вам ужасно неловко передо мной, — заметил послушник, — только вы не хотите в том признаться.
Никодим продолжал идти молча. Послушник понял, что нить разговора порвалась, и постарался исправить положение.
— Как вы думаете, — спросил он, — действительно это была только деревянная фигура?
— Нет! — ответил Никодим, не оборачиваясь к собеседнику, смотревшему на него. — Это была госпожа NN.
— Я догнал ее в лесу, — возразил послушник, — и ущипнул — настоящее дерево.
— Вы что же из любопытства ущипнули? И разве я просил вас догонять ее?
Послушник остановился, удивленный. Остановился и Никодим, но по-прежнему, не оборачиваясь к послушнику.
— Почему же, — спросил послушник, выделяя каждое слово, — вы полагаете, что я обязан спрашивать вас о всех моих поступках и действиях? Вы, должно быть, не в полном уме, милостивый государь.
Никодим усмехнулся, не меняя положения.
— Госпожу NN я так же хорошо знаю, как и вы. Даже лучше. Притом она оказывает мне более предпочтения, чем вам.
Никодим вздрогнул и повернулся всем телом.
— Как? — сказал он, задыхаясь. — Вы смеете здесь, в моем присутствии, упоминать вашим дрянным языком имя госпожи NN. И откуда вы ее можете знать? Я вас побью еще раз.
— Вы же обещали меня не бить, — возразил послушник, опасливо отстраняясь и загораживая лицо рукой.
— Успокойтесь. Бить вас я не буду. Идем дальше — мне нужно торопиться.
И, сказав это, Никодим решительно зашагал. Послушник снова засеменил с ним рядом.
Через сто шагов он опять заговорил.
— Я обещал вам интересную встречу.
— Мне некогда, — отрезал Никодим, — еще засветло я должен добраться до имения.
— Мы не задержимся. Это совсем рядом. Тут при дороге — стоит только отойти пятьдесят сажен и вы увидите.
Никодим вынул часы, поглядел на них и сказал:
— Ну, если действительно пятьдесят сажен, я могу доставить вам удовольствие провести меня до места. Ведите.
— Вы не бойтесь. Я вам ничего дурного не намерен сделать и не собираюсь вовсе отплачивать за тот удар ногой и за непочтительное обхождение со мною…
— Что же за диковина там, которую вы собираетесь мне показать?
— А вот увидите. Вы не будете жалеть.
— Ведите! — окончательно решился Никодим.
— Сюда! — указал послушник на тропинку, уходившую влево, в старый лес.
Они перепрыгнули через канаву и вошли в чащу старых и молодых елей: там едва можно было пробраться. Но действительно, пройдя с полсотни сажен, они очутились на поляне: дальше пути не было — тропинка обрывалась на берегу пруда, заливавшего почти всю поляну.
Пруд по краям зарос высоким и частым камышом, а посредине его возвышался островок, и на нем стояла хижина в одно окно, крытая еловыми лапами, перевязанными веревками и в нескольких местах придавленными осколками кирпича. Из трубы выходил сизый дымок… Но людей на островке, мостика к нему или челна на пруду не было видно.
— Нам нужно попасть туда, — пояснил послушник.
— Как же мы туда попадем: вброд или вплавь? — спросил Никодим.
— Я знаю как! — досадливо ответил послушник и пошел в обход пруда; Никодим последовал за ним.
Перейдя на другую сторону, послушник вошел в камыши: там, осторожно их раздвигая, он очутился у самой воды, взглянул вправо, влево и, высмотрев чурбанчик, прыгнул на него; с чурбанчика перескочил на кочку и затем уже на какую-то мостовину, уходившую под ногой в жидкую грязь и в воду. Никодим не отставал от своего спутника ни на шаг…
Путники переправились через узкий проток и снова оказались в камышах, росших уже по берегу островка; через десяток прыжков они оказались и на самом острове.
— Недурное упражнение, — заметил послушник, — прямо испытание на ловкость. Вы промочили ноги?
— Ничего! — буркнул Никодим.
Послушник направился к хижине. Тут заметили они на острове первое живое существо: огромную, совершенно черную кошку с большими желтыми глазами, лениво гревшуюся на припеке. Но она не обратила на пришедших внимания.
Постучав в дверь дома и не получив ответа, послушник сам отворил дверь в хижину. Через его плечо Никодим увидел на полу хижины человека, сидевшего, поджав под себя ноги калачиком. За человеком возвышалась, перегораживая хижину пополам, огромная высокая ширма, почти до потолка. В хижине было довольно светло — все можно было рассмотреть.
На семи створках ширмы по светло-коричневому шелку было изображено одно и то же в точном повторении: пушистая кошка, белая в оранжево-коричневых пятнах сидела с четырьмя котятами под кустом темно-красных шток-роз и любовно смотрела на игру двоих котят — одного совсем черного, другого белого, с коричневыми и черными пятнами; третий, в стороне, весь оранжево-коричневый чесал лапкой за ухом, а четвертый, белый с черными пятнами, смирно сидел рядом с матерью. За ширмой кто-то шевелился и шуршал, должно быть, соломой.
