Кости человека сначала приняли за бараньи – до такой степени никто не ожидал здесь погребения. Очень странное погребение – покойников никогда не хоронили прямо на поселении. А тут кости человека шли прямо в культурном слое поселения, сантиметрах в пятнадцати от корней травы.
Основной вопрос – почему похоронили здесь, не на курганном кладбище? Закопали «не своего», кому покоиться там не подобало? Скажем, убитого врага? Случайного убитого? Казненного? Тогда тот же вопрос: почему прямо в слое поселения, где сами жили?
Этого человека вовсе не закопали как попало, а именно похоронили по всем обрядам, принятым в культуре. Похоронили очень странно, никак не отметив могилу, не насыпав курганной насыпи, но тем не менее похоронили. Труп положили «как полагается» – в слабо скорченном положении: на боку, немного согнув ноги в коленях, руки под голову.
На груди скелета виднелось множество белых бусинок из полых птичьих костей, скорее всего рябчика или куропатки.
На уровне костей таза лежали бронзовый «горбатый» нож и шило. Позже я показал эти вещи коллегам из Петербурга, реакция была однозначная:
– Седьмой век до Рождества Христова… Самый конец карасукской культуры. Так что хоронили по всем правилам.
В трех метрах от погребения, ниже по склону, мы нашли остатки двух больших сосудов, каждый вместимостью почти с ведро. Сосуды, полные бульона и молока, ставились вместе с погребенным в могилу, и поэтому обычно их раскапывают целыми, ведь ничто не могло повредить сосуды в яме. Это в слое поселений сосуды попадаются обычно только разбитые, совсем ненужные; уже поэтому археологи любят погребения: в них больше целых вещей.
Здесь же целыми были только днища сосудов, а большая часть тулова раздробилась на множество кусочков. Полное впечатление, что сосуды вкопали неглубоко, буквально на несколько сантиметров, лишь бы хоть как-то держались. Сосуды сами по себе, под тяжестью снега и от внимания зверей, постепенно погибли. Мы находили кусочки этих двух сосудов на довольно большой площади, и все вниз по склону от донышек: обломки съезжали вместе с движущимся склоном.
Так что соплеменники приняли меры, чтобы погребенный попал бы в Царство Мертвых и чтобы он имел орудия труда на первое время – нож и шило. Его похоронили вполне заботливо.
И это еще не все! В трех метрах к востоку от скелета сделали каменную выкладку – выложили камешками-голышами площадку овальной формы, примерно полтора метра длиной и семьдесят сантиметров в самом широком месте.
Я, конечно, не могу доказать, что выкладка связана со скелетом, но ведь и такие выкладки в слоях поселений обычно не встречаются. Не то чтобы они были редки – их попросту вообще не бывает! Тут логичнее всего предположить, что между странным погребением и каменной выкладкой есть несомненная связь.
Камни кладки сверху были слегка прокалены, в щелях между ними попадались мелкие угольки. По-видимому, на кладке когда-то горел костер, и его тоже оставили почему-то под открытым небом.
Может быть, эту вымостку сделали, чтобы положить на нее труп? Может быть…
Вторая каменная выкладка в форме креста, совсем маленькая, сантиметров тридцать на тридцать, была сделана в неведомые времена возле самых плечевых костей скелета. На ней, кроме угольков, попадались крохотные кусочки обожженной кости.
Но самое главное – скелет был далеко не полон. Отсутствовал череп. Не было кистей рук и ступней ног. Не было всех правых ребер, правой руки и правых плечевых костей.
Естественнейший вопрос: где похоронили все остальные части тела этого покойника? Голова, добрая половина туловища, кисти рук и ступни ног – все это ведь было же где-то или похоронено, или сожжено… А может, съедено? Но тогда где именно?
Израненный человек? Но тогда почему у него не было головы? Что, ампутировали голову и всю правую половину тела от костей таза до плеча вместе с правой рукой?
– Может, самоубийца? – робко предположили самые наивные «экспедишники».
– Самоубийца, который сам себе отпилил голову и сам себя похоронил? Гм…
Похоронен был захваченный в бою?
Тогда почему похоронили в полном соответствии с обрядом? Заботиться о враге вряд ли кто-нибудь стал.
Может быть, похоронили израненного в боях, искалеченного врагами человека, которого хоронить старались побыстрее и тайно, чтобы враги не нашли погребения?
Но хоронили-то с совершением обрядов никак не скоростных – выкладка, сожжение на ней чего-то (возможно, и частей покойника).
Приходится признать, что любые версии, кроме одной, решительно несостоятельны: кроме версии совершенно нестандартных, необычных, но и вполне неторопливых, продуманных похорон соплеменника.
Другое дело, что был этот соплеменник, вероятно, человеком довольно необычным… Наверное, он отличался от остальных не меньше, чем его погребение – от остальных погребений. Очевидно, эти отличия были превосходно известны его соплеменникам. По-видимому, оставшиеся в живых боялись покойника и хотели его обезвредить. Как «обезвредить»? Ритуально? Очень может быть, и ритуально.
Во всяком случае, у покойного отрезали так много частей тела, что это уже точнее назвать расчленением. Итак, труп расчленили. Большую, основную часть трупа похоронили по обычному для карасукской культуры обряду, положив с покойным орудия труда и дав пищу «в дорогу». Да еще произвели какие-то неизвестные нам ритуальные действия на каменных вымостках.
Расчлененный покойник становился ни для кого не опасен. Даже если представить себе, что этот погребенный, как в страшной сказке, поднялся вдруг посреди ночи… Но и что он будет делать без головы, без ступней, с одной левой рукой и той без кисти?
В тот же год, кончив раскопки на Подъемной, я уехал в «курганную» петербургскую экспедицию на юг Хакасии. Разумеется, рассказал коллегам о странном погребении. Народ внимательно осматривал привезенные «бронзушки», дружно датировал погребение, подбрасывал в огонь сучья, разливал в кружки много чего. Главное, конечно, для археологов было датировать погребение, определить культуру… так сказать, найти погребению место в уже известном массиве. Но, конечно же, заговорили и об особенностях погребения.
– А что? Знаю такие… Раскопал одного, без головы и правой части тела… Только не карасукское погребение, а андроновское, лет на полтысячи раньше.
– Где?
– На Березовом…
Другой раскопал погребенного без рук и ног, с железной стрелой в правом боку, в другом месте. Третий сам такого не находил, но ему рассказывал покойный Максименков. Четвертый сам видел, еще студентом, как его шеф раскапывал погребенного без кистей рук и ступней ног, без головы. В кургане тогда тоже была каменная выкладка, примерно таких же размеров, как на Подъемной. Пятый сам не сталкивался ни с чем подобным, но видел описания в литературе…
Тут надо сказать, что Санкт-Петербургская школа археологов ведет раскопки на Енисее с 1922 года. Погребений скифо-сибирской культуры раскопано больше 20 тысяч, карасукской – порядка 4 тысяч, и даже самых древних, афанасьевской культуры, III тысячелетия до Рождества Христова, известно не меньше тысячи погребений. Каждый из мужиков, сидевших у костра в этот вечер, раскопал своими руками по нескольку десятков, а некоторые – и сотен погребений разного времени. Сведения получались очень и очень надежными.
Выходило, что «мое» погребение не такое уж и исключительное. Я столкнулся с чем-то достаточно редким, но с каким-то явлением, а не с бессмысленным отклонением от нормы.
– Тебе с Кузьминым надо потолковать, – единодушно заключили археологи.
– Почему с ним?
– А так… Прости, к ночи не охота, а он завтра приедет и много чего порасскажет.
Кузьмин прибыл назавтра на огромном ГАЗ-66, и я уехал вместе с ним в лагерь его экспедиции уже до самого конца августа. Был задан вопрос… Коля Кузьмин ответил на него, рассказал свою историю обстоятельно и подробно. Говорили мы с ним под портвейн, и в самой идиллической обстановке – за столом, поставленном под тентом, в удобных плетеных креслах. Где-то в лагере пели под гитару, смеялись девушки, разделывая рыбу для засолки. Спускался вечер, и от того сильнее слышалось бормотание ручья. Солнце садилось – густой желто-малиновый закат раннего августа. Мы сидели за раскладным столиком за замечательным напитком собственной выработки, закуски возвышались горы, Коля рассказывал очень подробно и медленно, пока совсем не стемнело.
Никакого слова не разглашать эту историю он с меня не взял, привожу ее целиком, как услышал. Замечу только, что Николая знаю с конца 1970-х гг. и что он совершенно вменяем и нисколько не склонен к мистификациям. Что историю я, грешным делом, проверял, и несколько человек независимо друг от друга подтвердили мне разные ее фрагменты. И что кости погребения, о котором пойдет речь, я видел своими глазами в Петербурге, в лаборатории Института истории материальной культуры РАН.
