Уильям Янг - Хижина

— Но разве она не помогает удержать людей от бесконечной борьбы друг с другом и взаимных обид?

— По временам. Но в эгоистическом мире она еще и приносит громадный вред.

— А разве вы не прибегаете к власти, чтобы сдержать зло?

— Мы со всем почтением относимся к вашему выбору, поэтому действуем вне ваших систем, даже когда ищем способ освободить вас от них, — продолжала Папа. — Творение пошло совершенно не тем путем, какой мы предполагали. В вашем мире ценность индивидуальности постоянно противопоставляется выживанию системы, будь то политика, экономика, социум или религия, вообще любая система. Сначала один человек, затем несколько, и наконец массы людей запросто приносятся в жертву ради выгоды и благополучного существования системы. В одном ил и другом виде это стоит за любой борьбой за власть, любым предубеждением, любой войной и любым нарушением взаимосвязей. Эта «жажда власти и независимости» сделалась настолько повсеместной, что теперь уже воспринимается как норма.

— А это не так?

— Это человеческая схема, — подала голос Папа. — Все равно что вода для рыбы, настолько превалирующая, что остается незамеченной и не вызывает вопросов. Это просто матрица, дьявольская схема, в которой вы безнадежно увязли, хотя совершенно не осознаете ее присутствия.

Иисус тоже вступил в разговор:

— Как славный венец творения, вы были созданы по нашему образу и подобию, необремененные схемами, вы были вольны просто «быть» во взаимосвязи со мной и друг другом. Если бы вы по-настоящему научились уважать чаяния других и считать их такими же важными, как свои, не возникло бы нужды ни в какой иерархии.

Мак откинулся на стуле, силясь разобраться в только что выслушанных утверждениях.

— Так вы говорите, что каждый раз, когда люди защищаются посредством силы…

— То следуют воле матрицы, а не нашей воле, — завершил вместо него Иисус.

— И вот, — вмешалась Сарайю, — мы совершили полный оборот и вернулись к моему изначальному утверждению: вы, люди, настолько испорчены, что почти не сознаете, что могут быть какие-то иные взаимоотношения, кроме иерархических. И думаете, что Бог должен внутри себя соблюдать иерархию, как вы сами. Но мы не такие.

— Как же изменить подобное положение? Другие просто будут использовать нас.

— Большинство непременно захочет. Но мы не предлагаем тебе делать это для других, Мак. Мы предлагаем сделать это для нас. Это единственный способ начать. Мы не станем использовать тебя.

— Мак, — произнесла Папа с нажимом, что вынудило его слушать очень внимательно, — мы хотим поделиться с тобой любовью, радостью, свободой и светом, которые мы сами уже знаем внутри себя. Мы создали тебя, человека, чтобы ты постоянно был лицом к лицу с нами, чтобы ты вошел в наш круг любви. Как бы ни было тебе трудно это понять, все, что имеет место, происходит ровно так, как должно происходить, без принуждения или насилия.

— Как ты можешь говорить такое, когда в мире столько боли, столько войн и бедствий, которые уносят тысячи жизней? — Голос Мака упал до шепота. — И кому какая польза от того, что маленькую девочку убивает извращенец? — Он снова возник, этот вопрос, который лежал, погребенный, на дне его души. — Пусть вы не послужили причиной убийства, но вы, совершенно точно, и не предотвратили его.

— Макензи, — терпеливо ответила Папа, кажется нисколько не задетая его обвинениями, — существует миллион причин, по которым мы допускаем боль, горечь и страдания, вместо того чтобы предотвращать их, но в большинстве случаев причину можно понять, только выслушав историю каждого. Я не зло. Это вы сами с такой готовностью допускаете в свои взаимоотношения страх, боль, насилие и правила. Однако ваш выбор не пересиливает моих намерений, и я использую всякий ваш выбор для достижения абсолютного добра, для самого благоприятного исхода.

— Вот видишь, — вставила Сарайю, — изломанные люди строят свою жизнь на основе того, что кажется им добром, однако это не освобождает их. Они болезненно привязаны к власти или же к иллюзии благополучия, которую дает власть. Когда происходит какое-нибудь несчастье, эти же самые люди ополчаются на ложные силы, в которые они верили. В своем разочаровании они либо склоняются передо мной, либо делаются развязными в своей независимости. Если бы ты только мог видеть, чем все это заканчивается и чего мы достигаем без насилия над человеческой волей, тогда ты понял бы. В один прекрасный день ты поймешь.

— Но цена! — Мак был вне себя. — Задумайтесь о цене! Сколько боли, сколько страданий, какой кругом ужас и зло. И посмотрите, чего это стоит вам. Разве оно этого стоит?

— Да! — последовал единодушный радостный ответ всех троих.

— Но как вы можете такое говорить? — взорвался Мак. — Это звучит так, словно цель оправдывает средства, словно вы, чтобы достичь желаемого, пойдете на что угодно, даже если это будет стоить жизни миллиардам людей.

— Макензи. — Это снова был голос Папы, мягкий и нежный. — Ты действительно пока не понимаешь. Ты пытаешься отыскать смысл в мире, в котором живешь, основываясь на очень маленькой и неполной картине реальности. Это все равно что смотреть на парад через крошечное отверстие от выпавшего сучка обиды, боли, эгоцентризма и власти и верить при этом, что ты существуешь сам по себе и ничего не значишь. Во всем этом содержится могущественная ложь. Ты видишь боль и смерть как безоговорочное зло, а Бога как безоговорочного предателя или, в лучшем случае, как существо, совершенно не заслуживающее доверия. Ты диктуешь обвинения, судишь мои дела и признаешь меня виновным. Главная ошибка, лежащая в основе твоей жизни, Макензи, состоит в том, что ты не считаешь меня добром. Если бы ты знал, что я добро и все эти финалы и процессы отдельно взятых жизней совершенно перекрываются моей добротой, разве мог бы ты тогда не понимать, что я делаю, разве стал бы не доверять мне? Но ты этого не знаешь.

— Не знаю? — спросил Мак, но только это был не вопрос. Это была констатация факта, и он это сознавал.

Остальные, кажется, тоже знали, и за столом повисла тишина.

Заговорила Сарайю.

— Макензи, ты не можешь рождать веру, точно так же как не можешь «делать» смирение. Либо оно есть, либо его нет. Вера — это плод взаимоотношений, благодаря которым ты знаешь, что тебя любят. Поскольку ты не знаешь, что я тебя люблю, ты не можешь мне доверять.

И снова наступила тишина. Наконец Мак поднял глаза на Папу и заговорил:

— Я не знаю, как это изменить.

— Ты и не сможешь в одиночку. Однако вместе мы будем наблюдать за переменами. Пока что я хочу, чтобы ты просто побыл со мной и понял, что наши взаимоотношения — это никакое не представление и ты не обязан мне угождать. Я не вожак, не какое-то там капризное мелкое божество, требующее идти назначенным мною путем. Я добро, и я желаю тебе только самого лучшего. Ты не сможешь достичь этого через обвинение, осуждение или принуждение, только через любовь. А я действительно тебя люблю.

Сарайю поднялась из-за стола.

— Макензи, — позвала она, — если тебе интересно, я бы хотела, чтобы ты пошел и помог мне в саду. Мне необходимо кое-что сделать до завтрашнего празднества. Мы можем продолжить этот разговор там. Пойдешь со мной?

— Конечно, — ответил Мак и, извинившись, встал из-за стола.

— Последнее замечание, — добавил он, оборачиваясь к остальным. — Я не могу представить себе никакого исхода, который оправдывал бы все это.

— Макензи. — Папа встала со стула и обошла вокруг стола, чтобы его обнять. — Он не просто оправдывает. Он все искупает.

Мак, как мог, поспешал вслед за Сарайю. Они шли по тропинке вдоль ряда елей. Следовать за ней было все равно, что пытаться нагнать солнечный луч. Свет как будто просачивался сквозь нее, а затем распространял ее присутствие на множество мест одновременно. Ее природа была в высшей степени эфирной, полной живых теней, разных оттенков цвета и движений. «Не удивительно, что многие люди опасаются общения с ней, — подумал Мак. — Она явно не из тех, чьи поступки можно предсказать».

Поэтому Мак сосредоточился на том, чтобы не сойти с тропинки. Когда он миновал елки, то увидел, что на клочке земли едва ли больше акра разбит великолепный сад с цветами и фруктовыми деревьями. По неизвестной причине Мак ожидал увидеть холеный, идеально упорядоченный английский сад. Но ничего подобного!

Здесь было буйство красок. Его глаза безуспешно пытались отыскать хоть какой-то порядок в этом вопиющем пренебрежении определенностью. Ослепительно яркие брызги цветов вспыхивали между кляксами, как попало разбросанных грядок с овощами и травами, ничего похожего на которые Мак никогда не встречал. Сад приводил в смятение и был прекрасен.