Она говорила еще много, но про то велела никому не рассказывать.
Все слова матушки Евдокии сбылись».
Рассказ монахов
«.Было это давно. Еще до войны. Мы с братом Семеном ездили по свечным делам. В поезде познакомились с женщиной, она возвращалась от какой-то Евдокии Степановой. Мы наслушались таких удивительных историй, что решили зайти к Евдокии, благо дела наши были в том же месте, где жила Евдокия. Адрес нам женщина дала.
Отстояв очередь, мы попали к ней в дом. И вот что странно, мне сразу показалось, что стал я маленький-маленький, ростом с табуретку, наверное. Такое же ощущение было и у моего брата Семена, как он мне позже сказал.
Евдокия заговорила тихим, но строгим голосом. Негоже время тратить на любопытство, сказала она, время молиться, а не блукать. Велела передать игумену, что война скоро будет, но съезжать из монастыря никуда не нужно, так как он будет цел. Сказала, что у брата Семена много грешных мыслей и что он должен молитвами отгонять их прочь. Еще она выполнила нашу просьбу и сказала, кто сколько проживет.
– Ты, Филарет, доживешь до 75лет, а ты, Семен, умрешь на третий день после окончания войны от тифа.
Все так потом и было. Семен заболел тифом и умер 12 мая 1945 года. Но это было после. А тогда, едва мы отошли от дома Евдокии, стали спорить, врет она или вправду прозорливая.
Семен говорил:
– Поди наслушалась слухов о войне, вот и вещает.
Я же ей почему-то поверил. Мне потом часто снилась эта комната с иконами и вышивками и глаза Евдокии, умные и строгие, как на иконе.
Прости меня, Господи. Я верю, что она была послана тобой в помощь людям.
Да, еще вот что, когда Семен заболел тифом, то сказал:
– Ну все, скоро умру. Правду, видно, знала Евдокия».
Рассказ Ольги В.
«.Всей своей жизнью я обязана Вашей бабушке Евдокии. Был у меня такой невыносимо горький час, что я решила больше не жить. Приготовила яд и пошла на кладбище проститься с покойной матерью своей. Сижу на могиле и плачу. Подходит ко мне очень старая женщина, в руках корзина, накрытая платком. Поздоровалась, постояла молча и говорит:
– То, что ты удумала, грех великий. Горе твое, конечно, большое. Но нет в этом мире ничего такого, что бы не прошло рано или поздно. Пройдет и твое горе.
Положила она на землю палку и сказала:
– Сейчас ты перешагнешь эту палку и пойдешь домой. Вся твоя печаль останется по ту сторону палки. У тебя будет еще муж, ребенок и интересная работа. Ты еще будешь счастлива, вот увидишь.
– А почему я должна вам верить, может, это неправда? Кто вы? – спросила я, все больше раздражаясь оттого, что даже здесь, на кладбище, мне нет покоя.
– Меня зовут Евдокия, я раба Божья, – ответила она, – помогаю людям чем могу. Я всю твою жизнь вижу, но не от дьявола, а от Господа нашего. Перешагни через палку, оставь горе и уходи.
Я заплакала и сказала, что все равно умру, что яд у меня уже готов и что я все для себя решила. Тут Евдокия меня спрашивает:
– А маме своей ты поверила бы?
– Да, ей поверила бы, но ее нет больше. Прошу вас, отойдите от меня, оставьте меня в покое, дайте мне проститься с матерью, – сказала я, а потом, не знаю почему, приняла из ее рук воду и выпила ее.
То, что произошло дальше, невозможно передать никакими словами, но все же я попытаюсь объяснить свои ощущения, которые не забыла до сих пор. Назвать это сном нельзя, так как я уверена, что в тот момент не спала. Но и явью назвать не могу – сочтут ведь, что это бред сумасшедшего.
Воздух вокруг меня начал мелко колебаться, как бывает обычно в сильную жару от раскаленного асфальта. Но при этом стало зябко, как будто резко понизилась температура. Я сидела на лавочке около маминой могилы, и вдруг передо мной возникло некое подобие густого облака. Оно сжималось и разжималось. Постепенно стали проступать очертания человеческой фигуры, и я узнала маму. Эмоций у меня не было. Я была как-то странно спокойна для такого случая. Словно я находилась в неком трансе или же под гипнозом. Рука Евдокии лежала у меня на правом плече. Сама она стояла у меня за спиной. По мере того как из облака все четче вырисовывался образ моей мамы, ее рука все сильней сдавливала мое плечо.
Сказать, что мамин силуэт стоял на одном месте, нельзя: он едва заметно парил в воздухе. Потом раздался голос. В нем было столько нежности, столько материнской любви! Так можно говорить, только зная, что свидание это единственное и желанное до невозможности. Свидание матери и ребенка, которых приговорили разлучиться навсегда.
– Оленька, деточка моя милая. Заклинаю тебя, живи! Не погуби своей души, Оленька!
Я, мне кажется, в тот момент всем телом рванулась навстречу моей маме, голубке моей ненаглядной. Но я не сдвинулась и не пошевелилась, потому что рука Евдокии стерегла меня. От необъяснимой ее силы я даже не пошевелилась. Да видно, и нельзя было этого делать.
Потом все исчезло. Когда я пришла в себя, мама по-прежнему смотрела на меня с фотографии. По цветку на могиле ползала божья коровка. Щебет птиц и легкое дуновение теплого ветра. Душа моя ликовала. Господи, думала я, какую поддержку оказал Ты мне, чтобы я не погубила свою бессмертную душу. Слезы лились из моих глаз. Я повернулась к Евдокии. На ней не было лица. Она была серо-белая, как будто только что выплеснула всю свою кровь и энергию. Я не нашла слов благодарности. Да и какими словами можно отблагодарить за возвращение жизни, за встречу с матерью, которую не видела долгие, долгие годы.
Я перешагнула через палку, которую положила на землю Евдокия, и пошла к выходу, но, не выдержав, оглянулась. Евдокия стояла, облокотившись о мамину оградку, и смотрела мне вслед. Губы ее едва шевелились. Господи, да как же я ухожу вот так, ничего ей не сказав, ужаснулась я.
– За кого мне молить Бога? – спросила я и услышала:
– Все мы прах. И каждого из нас Господь знает, как знаем мы, сколько у нас на руке пальцев.
– За кого мне молиться? – снова упрямо спросила я.
– Степановы мы по роду нашему. В миру я Евдокия. Иди с Богом, Ольга, и не греши.
Больше я ее никогда не видела. Все сбылось, что она говорила. Я занимаю хорошую должность. У меня есть семья. С ужасом думаю, что не было бы моих любимых детей, если бы я тогда наложила на себя руки.
Я очень долго искала ее и поняла, что речь идет о Вашей бабушке, Наталья Ивановна, только тогда, когда купила Ваши книги. Как хорошо, что Ваш род не прервался по воле Божьей.
Уверена, что Господь дает таких, как Вы и Ваша бабушка, для того, чтобы у черты погибели нам могли протянуть руку помощи и спасения».
Из письма Сусловой М. З.
«…Приехала я к Вашей бабушке по приворотным делам. Заняла очередь, стою. Смотрю, вышла Евдокия на крыльцо, постояла, оглядывая всех из-под руки, и вдруг меня пальцем поманила. Я подошла, а она мне говорит:
– Доченька, быстрей поезжай домой, там твой дом грабят. Когда я приехала, и правда, в доме воры побывали. Замок сломан, все перевернуто вверх дном, но ничего не унесли. У двери узел с добром. Воры собрали все самое лучшее, но не унесли. Я думаю, что это Евдокия, бабушка Ваша, их остановила».
Задумывались ли вы, мои дорогие, о том, что прежде чем появились иконы святых целителей, этому предшествовала их многотрудная и многострадальная жизнь. Они были такими же, как и мы, людьми. Только Господь выбрал их для служения нам, для помощи и исцеления наших болезней.
Во все времена находились такие, кто всячески мешал, уничтожал, глумился над Божьими помощниками, не задумываясь о том, что об этих людях Сам Господь плачет. По Его святой воле потомки тех, кто некогда хулил этих людей, теперь молятся на святые лики в храмах Божьих.
Не забывайте же тех, кто помогал вашим прадедам и отцам. Не обижайте незаслуженно тех, кто и теперь помогает в трудную минуту.
Не лукавый ли толкает тех, кто гонит и высмеивает целителей? Бойтесь оскорбить и обидеть Господа, обижая его слуг и посланников для помощи страждущим!
Еще нужно помнить о том, что целитель лишь исполнитель воли Божьей. Если кому Господь не возжелает помочь, то и не даст своего благословения через целителя.
Я очень хочу, чтобы люди не забывали святых целителей, и привожу их имена здесь, в этой книге.
Святой целитель Серафим Саровский
Родился в городе Курске, в семье Мошниных. Родители его занимались торговлей, а Серафим решил посвятить себя без остатка помощи людям. Обладая высокой душевной чистотой, он отказался от обеспеченной купеческой жизни и встал на путь, который был не просто труден, но порой невыносимо тяжел.
