- Добрый вечер, мэм. Вам нужна комната? - вопрос менеджера с крыльца гэстхауза, светящегося такой же новогодней елкой. У них тут что, круглый год рождество?
- Да, нужна комната. - Беру рюкзак и иду внутрь. - Где?
- Надолго в Наггар?
- Я очень устала в автобусе, поэтому сейчас не могу отвечать ни на какие вопросы. Извини...
"Извини" какое-то затесалось... И даже не затесалось, а просто выскользнуло изо рта, а я ведь и не собиралась извиняться. По-видимому, в этот момент неловкость достигла своего апогея и на какое-то мгновение ослепила меня. ...Почувствовала себя еще чуть-чуть более тупой и уставшей после этого "извини". Надо поскорее забыть об автобусе, таксисте, несвежей одежде, встать под горячий душ (надеюсь, тут есть горячий душ?) и какое-то время вообще ни о чем не думать...
- Есть горячий душ?
- Конечно, мэм. Включаете нагреватель, и через пять минут все готово.
Ну и отлично... сейчас под душ, ни о чем не думать... спать... Нет, вот как раз этого и нельзя допустить. Ставлю рюкзак на пол, сажусь на кровать, залитую унылым светом, продолжаю размышлять. Итак. Можно предположить, что "устранять" негативную эмоцию - это и означает оказаться в таком положении, в котором устранять-то будет попросту нечего, то есть в том состоянии, когда ее вовсе нет. Вот это и будет "устранить" - вот она есть, вот ее нет. Но как это сделать? Я ведь не йог, я не могу по заказу взять, да и увлечься какой-то мыслью, забыв про негативную эмоцию. Но сейчас смогла... да... но в следующий раз не смогу... как это изменить? Как это изменить... как сделать то, что уже смогла сделать... но теперь надо сделать это "по заказу".
Просидев еще несколько минут в бесплодном перемалывании этого вопроса, я поняла, что сейчас усну, из последних сил разделась, приняла душ и завалилась спать. Мерцающими вспышками уносился в небытие вопрос: "как сделать это по желанию", "как это сделать"...
Приятно проснуться в тепле, под ласковыми лучами солнца, никуда не торопиться. Сегодня я хочу просто погулять, посидеть с блокнотом под деревом, погреться под солнцем, записать все, что запомнила из разговора с Дэни, свои мысли по поводу загадочной практики прямого пути, о которой я нигде не читала. Кстати, почему? Возможно, это тайная практика? Мне нравилось чувствовать себя причастной к тайне, тем к более к такой тайне, которая связана с духовной практикой, и хотелось думать, что я ничего не слышала об этой практике именно потому, что она закрыта для простых смертных... Сидя под раскидистой сосной, я мечтала о мистических ритуалах, посвящениях и снисхождении духа святого, с пустым блокнотом, развесистыми ушами и уже почти ставшими кукольными глазами.
Черт побери! Так можно всю жизнь провести в сладких грезах! В детстве я каждый день подолгу мечтала, прежде чем заснуть, и хоть мечты эти были о всякой ерунде, но это позволяло впасть в забытье и получать хоть какое-то удовольствие, потому что почти все остальное время я была вынуждена делать не то, что хотела, и эта обязаловка непрерывно нависала свинцовым небом, сквозь которое не проникала настоящая радость. Я прямо-таки чувствую этот горький вкус свинца... откуда я знаю вкус свинца?... а... на речке с ребятами жгли костер и плавили свинец из аккумуляторов... заливаешь в конусообразное отверстие в кирпиче, получается тяжелая пирамидка, горячая, пачкается, горькие руки... визгливый голос матери в ушах: "Что ты, девочка, делаешь в компании этих мальчиков? Ну что это за мальчики... Почему ты не дружишь с кем-то там...". Но мечты не меняли мою жизнь ни на йоту - мрачные и тоскливые будни сменялись уродливыми сиамскими близнецами выходных, за которыми опять начинались будни.
Вот этот подземельный мрак, в котором прошла большая часть школьной жизни, - это негативные эмоции или что это? Неужели вот ЭТО можно было устранить? Сейчас такого нет, но разве сейчас я живу в полную меру? Однозначно нет. Мрак сменила Серость, меняющая оттенки в зависимости от времени года, погоды и механических стечений обстоятельств. Летом она светлеет и позволяет забыться под теплым солнышком или в прохладе вечера, зимой становится навязчивой и даже тревожной, и зачастую формируется в вялотекущую зимнюю депрессию. Ну и сколько так можно... а ведь все они как-то могут, живут, тянут резину... но меня такая жизнь категорически не устраивает, я хочу менять ее прямо сейчас. Но что же делать? Прямо сейчас у меня и нет никаких негативных эмоций, значит и устранять нечего... ОК, так и запишу - "негативных эмоций нет... По крайней мере я их не замечаю. Пока что не вижу, что можно было бы устранить прямо сейчас". Повертела свою запись... Да, не густо.
И тем не менее, решение начать записывать все мысли и события, связанные с моими поисками, неожиданно вызвало залихватскую радость, такую яркую, что захотелось тут же вскочить и куда-то бежать, что-то срочно сделать - ну хотя бы забраться на вот эту высоченную сосну, раскинувшуюся в гималайском небе, или пробежаться километров пять по зеленым тропам, спиралью поднимающимся в горы... Так я начала вести дневник своей практики.
Сидеть больше не хотелось, и я решила наконец заглянуть в дом-музей Рерихов. Около входа меня встретила древняя, но очень бойкая старушка, которая, по-видимому, тут всем заправляла. Она глянула острым, но не тяжелым взглядом, вызвавшим и дискомфорт и любопытство одновременно, и, ни разу не улыбнувшись, указала на лестницу, ведущую на второй этаж. Да, суровая смотрительница... Но мне она понравилась -совсем не похожа на старуху. Несмотря на глубокие морщины, в ней нет ничего, что связывало бы ее с людьми более молодого возраста, - складывается такое впечатление, что она всю жизнь выглядела именно так, как сейчас. Захотелось поговорить с ней, но она уже зашла внутрь дома и закрыла за собой дверь. Любопытство гнало вперед, и я подошла к двери так близко, что отчетливо почувствовала ее запах - запах тяжелого дерева, которое становится влажным, темным и слегка блестящим во время муссонов, теплым и выцветшим - под горным яростным солнцем.
Я слегка постучала в дверь, но никто не откликнулся, и я постучала еще раз, уже более настойчиво. Ответа опять не последовало.
- Что Вы хотите, мисс?
Вздрогнув от неожиданности, как будто меня застукали за тем, что лучше было бы скрыть, я обернулась. Передо мной стоял пожилой мужчина, и сразу стало понятно, что он тоже здесь живет. В отличие от таинственной женщины он слегка улыбался, и я тут же решила, что уж с ним-то смогу найти общий язык.
- Сюда только что вошла женщина, старая женщина. Я бы хотела поговорить с ней. Это возможно? Вы можете ее позвать?
- Нет, не думаю, что могу ее позвать.
- Почему?
- В это время она обычно занята, и я никогда не тревожу ее.
- Она - смотрительница в этом доме?
Он почему-то рассмеялся.
- Что-то вроде того, но это не имеет никакого значения... Мисс, сейчас внутрь дома заходить нельзя, поэтому поднимайтесь на балкон на второй этаж и смотрите внутрь через окна, а потом можете посмотреть картины вот здесь, - он махнул рукой на левую сторону дома, и я поняла, что несмотря на свою дружелюбность, он отнюдь не настроен на разговор, и уж тем более не хочет ничего говорить о смотрительнице.
Немного разочарованная, я поплелась на второй этаж и с удивлением обнаружила там туристов, бродящих кругами по балкону, прилипая к окнам, заляпанным отпечатками пальцев со всего мира. Я тоже подошла к окну, через которое едва можно было разглядеть полутемную комнату, которая не произвела никакого впечатления. Подхожу к следующему окну и вижу еще одну комнату... стол... стулья... сервант... книги... Ну и зачем я это делаю? ... Медленно иду по балкону, заворачиваю за угол, - внизу в маленьком дворике под большим деревом стоят каменные фигурки индийских божеств, украшенные оранжевыми цветами и красной ритуальной пудрой. Мужчина, с которым я только что разговаривала, выметает специальным веничком мусор из-за ограды и поправляет дымящиеся благовония с резким приторным запахом, который, впрочем, мне понравился и даже вызвал смутные воспоминания непонятно о чем.
Захотелось подойти к тому месту поближе, и я спустилась вниз. Смотритель (или священнослужитель?) почувствовал мое присутствие, обернулся и смотрел какое-то время молча, как будто раздумывая - заговорить со мной или нет. Удивительно, но взгляд его менялся прямо на глазах - из отстраненно-вежливого и даже туповатого он превращался в нечто вполне притягательное, и даже стало казаться, что если смотреть в его глаза достаточно долго, можно узнать что-то такое, что невозможно передать никаким другим способом.
