Лессира в это утро и вправду была встревожена словами слуги, когда она пришла в царскую опочивальню поприветствовать отца с новым днем, о том, что царь этой ночью так и не ложился. Слуга, тяжело вздыхая, тихонько шепнул ей, что всю ночь царь, печальный и задумчивый, провел в кресле у окна. И что же она видит? Он встречает ее грустной улыбкой.
— Что случилось, отец? Скажи мне.
— Дочь моя, понапрасну себя ты беспокоишь такими мыслями, — Хронос с нежностью сжал руки дочери, длинные белые пальцы ее были унизаны кольцами с яркоглазыми камнями, — тебе известно, что управлять нашей большой страной непомерная по своей сложности задача. Обычные дела кладут тень заботы мне на чело.
— Но раньше ты никогда не выглядел таким встревоженным, — упорствовала в своих расспросах Лессира, — неужто раньше забот было меньше?
— Времена меняются, страна тоже должна меняться. Я и размышляю о том, что же должен изменить в нашей любимой стране.
— Отец, обещай мне, что не скроешь от меня перемен! Обещаешь? — настойчиво твердила Лессира, вглядываясь в улыбающиеся глаза отца.
— Обещаю ничего не скрыть от тебя, о, всевидящая дочь моя! — с улыбкой на устах ответил царь, и шутливо поклонился дочери. — А теперь расскажи мне, что привело тебя ко мне в столь раннее время.
— Я пришла за разрешением… э-э… я хочу сегодня покинуть дворец… позволь мне совершить прогулку…
— Прогулку? На первом поясе?
— Нет, дальше… — Хронос заметил легкое смущение дочери, нежный румянец покрыл ее щеки. — позволь мне посетить и другие поясы тоже.
— Кто тебя будет сопровождать?
— Назира.
Царь кивнул в знак своего согласия. Но в этот момент перед его взором вдруг предстали картины народных собраний, хмурые и недовольные атланты, не получившие разрешения на передел земли, и в сердце его пробрался холод. Он ясно ощутил, что время мира и добра ушло безвозвратно, и теперь он уже не должен позволять свой дочери свободно, без охраны и лишь в сопровождении служанки Назиры, перемещаться по столице. И тогда он произнес непривычные для себя слова, удивившие и Лессиру:
— Хорошо, но только возьми с собой охрану.
— Охрану? Но зачем, отец?
— Так надо. Я же тебе сказал, времена меняются.
Лессира, ничего больше не спрашивая, наклонила голову и удалилась. Звук ее шагов вскоре отзвучал в воздухе.
Лессира — единственная дочь царя Атлантиды — была независима и горда. По своему характеру решительная и твердая, она с самых своих ранних лет свободно повелевала приближенными, и никто из дворцового окружения не отваживался перечить Лессире. Быть может, причиной тому была трогательная привязанность царя к своей дочери, который и сам стремился предупредить любые, даже самые необычные, ее желания, и того же строго требовал от окружения. А может быть, всем хорошо известен был гордый нрав Лессиры, царское величие и непреклонность ее собственных суждений. Все ее желания и прихоти исполнялись, даже, скорее не из-за страха вызвать гнев самого царя, который сердился редко, чаще всего он лишь недовольно хмурил брови и укоризненно качал головой, сколько из-за страха попасть в немилость к Лессире. Она-то не забывала и никому не прощала не должным образом выполненного царского поручения, или невпопад оброненного неосторожного слова.
То, что прекрасная девушка с огромными изумрудными глазами, хрупкими нежными плечами и тонким станом постепенно превратилась в крайне независимую и непреклонную царственную особу, для многих приближенных к царю атлантов стало неожиданностью. Никто из них и подумать не мог о том, что прелестное создание, обитавшее в царском дворце, во время бесед вдруг станет возникать безмолвной тенью за плечом своего царственного отца, внимающей, впрочем, каждому сказанному слову, всем своим сосредоточенным видом выказывая неподдельный интерес к делам государственным. Многие, кто бывал по каким-то важным делам в приемном зале дворца, где Хронос по своему обыкновению беседовал с пришедшими во дворец атлантами, поначалу не понимали, зачем же здесь Лессира, но по истечении времени кто с немым одобрением (вот-де умная у царя дочь, интересны ей дела страны!), кто с безразличием, а кто-то и с осуждением (зачем женщине брать в голову вещи, далекие от ее восприятия), но все смирились с ее неизменным присутствием. Тем более, что сам Хронос не видел во вдруг проявившемся интересе своей дочери к делам родной земли ничего предосудительного, даже, скорее напротив, он был рад тому, что Лессира старается понять механизм государственного управления. Он в тайне лелеял надежду, что она, если на то будет воля Богов, возможно, станет первой в истории Атлантиды женщиной-правительницей. Впрочем, он понимал, что с таким, возможным, решением Верховного жреца, наделенного Богами властью провозглашать имя нового царя, атлантам будет непросто согласиться.
Однажды в дружеской беседе с царем Хроносом архонт второго острова Атлантиды, Синапериб, хотя и молодой, но уже умудренный жизненным опытом правителя, человек с высоким лбом мыслителя и живыми, проницательными глазами, со свойственной ему неторопливостью и размеренностью высказывал свои мысли относительно некоторого переустройства в Атлантиде.
В вечерней прохладе Хронос и Синапериб непринужденно беседовали на террасе царского дворца, возлежав на низких пиршественных ложах, около них стоял стол, сервированный фруктами, засахаренными сладостями и вином. Птицы звонким многоголосьем распевали свои свадебные песни, цветущий виноград источал сладкий аромат. Царь Хронос с легким, радостным сердцем внимал словам Синапериба, чьи идеи и взгляды он ценил высоко. Синапериб из всех архонтов был, пожалуй, наиболее приближен к царю, который любил подолгу беседовать с архонтом, обсуждать государственное устройство Атлантиды, ее историю, мечтать о ярком будущем своей великой страны.
На этот раз их разговор, плавно переходящий из одного русла в другое, коснулся роли женщины в управлении страной. Хронос, подталкиваемый желанием узнать мнение Синапериба насчет собственных тайных мыслей, сказал:
— А странно, что в Атлантиде нет ни одного архонта-женщины. Ведь среди женщин Атлантиды есть немало заслуживающих всяческих похвал как в искусстве, так и в науках. Неужели бы какая-то из них, стань она архонтом, не справилась с управлением одним из островов?
— Нет, они несправедливы и глупы! — сверкнув глазами, резко сказал Синапериб.
Хронос знал о том, что Синапериб в юности пережил страстное увлечение, посеявшее в его сердце лишь разочарование и печаль, он, на всю жизнь оставшийся одиноким, не жаловал больше женщин, при случае был готов высмеять каждого, кто преклонял свои колени пред ними. Хроносу это было ведомо, но он не оставлял надежды найти убедительные доводы и развеять заблуждение архонта; царю, питавшему к нему самые теплые дружеские чувства, хотелось увидеть однажды в глазах Синапериба свет любви, зажженный прекрасной женщиной.
— О, Синапериб, ты не прав! Ты, единожды разочаровавшись, готов отвергать все самое прекрасное и в тех, кто ни в чем не повинны пред тобою.
— Все они глупы! — упорно твердил архонт.
— Нет, ты не прав, — царь весело рассмеялся, запрокинув свою светловолосую голову. — Ты не прав, говорю я тебе, делая такое обобщение. Я знавал много женщин, которых можно счесть за образчики ума и яркого таланта.
— Ты, как и многие другие, ослепленные их внешним блеском, был обманут. Их свет слепит глаза, а внутри — пустота. И так всегда!
Увлеченные спором они не услышали легких шагов Лессиры на широкой мраморной лестнице. Она, гуляя в тени дворцового сада, услыхала на террасе голоса: размеренный и неторопливый — отца, и еще чей-то — спокойно возражающий царю. Лессира медленно ступая по белым каменным ступеням лестницы, поднимавшейся от сада к самой террасе, прислушивалась к раздававшемуся среди птичьего пения и шума листвы разговору.
— Вы говорите о нас? — раздался звонкий голос Лессиры, и сама она вдруг возникла из-за колонны, увитой виноградом. — О женщинах?
Синапериб встал и поклонился Лессире.
— Да, прекрасная царевна, мы говорим о женщинах.
— Чем же тебе не угодили женщины, о, архонт Синапериб? Почему ты так насмешлив и зол?
— Синапериб считает женщин глупыми, — смеясь, сказал Хронос.
— Всех считает глупыми?
Наступила полная тишина, только птицы пели свои трели за увивающей колоннаду террасы зеленой стеной винограда. Синапериб молча смотрел на Лессиру, будто видел ее впервые. Он и не заметил, как она выросла. До сей поры она никогда не входила к отцу во время его беседы и не вступала в разговор. И вот теперь она твердо смотрит ему в глаза и ждет ответа. Синапериб ответил, как всегда, без тени лукавства и лжи, которые ему не доводилось испытать в своей жизни:
