Черноволосый, в очках, в безукоризненной паре, он больше всего смахивал на студента-отличника. Это был он. Предатель. Мещанин, для которого родина там, где лучше кормят.
– Что вы здесь делаете? – прозвучал резкий голос Всеволода.
Его острый взгляд метнулся на рацию в моих руках, и худое лицо исказилось, мысли заметались.
Выудив из заплечной кобуры пистолет, Глуховский спросил осипшим голосом, раздельно и четко:
– Кто. Вы. Такой.
Я замер, глядя в черное дуло. Подобные моменты я видел только в кино.
– Опусти пистолет, – прошептал я, напрочь забыв о внушении.
– А иначе? – поднял Всеволод бровь.
– А иначе мистер Блайн будет очень недоволен.
Глуховский вздрогнул, и я, пользуясь моментом, нажал на кнопку. Лампочка засветилась.
– Боюсь, агент Семь-Ноль-Пять, вам не удастся снять со счетов в «Креди Сюисс» ваши иудины сребреники!
Всеволод взвизгнул, его лицо добропорядочного обывателя словно обрюзгло, а рука с пистолетом дернулась вверх.
Лишь теперь я догадался воздействовать на Глуховского. Тот не смог вскинуть руку, я ему этого не позволял. Грохнул выстрел. Пуля ушла в пол. Еще раз, еще… Всеволод тужился, напрягался, но рука его никак не могла подняться.
В этот момент в дверях показался полковник, за ним маячил Глеб Серебренников. Они вдвоем ворвались и скрутили Глуховского.
Тот извивался, рыдал, бился в конвульсиях, противно повизгивал – очень ему было неприятно потерять доллары.
Всеволода увели, и я без сил опустился на стул.
– Спасибо вам, товарищ Мессинг, – сказал Михаил Иванович, протягивая руку.
Я потянулся ее пожать, сообразил, что в правой у меня рация, положил ее к себе на колени, уронил аппарат на пол, но все же ответил на приветствие.
– Служу… э-э… Советскому Союзу!
И это была не шутка.
В дверь постучали, потом раздались резкие звонки. Я открыл дверь и увидел молодого офицера. Он был в штатском, но уж коли ты привык носить мундир, никаким костюмам не скрыть выправки.
«Вас хочет видеть Никита Сергеевич, – сказал он вежливо. – Не могли бы вы поехать прямо сейчас?»
Я последний раз бывал в Кремле ровно десять лет назад и уже отвык от подобных визитов. Но согласился тут же – куда деваться?
Правда, привезли меня не в Кремль, а на загородную дачу.
Там были Хрущев и Фрол Козлов, секретарь ЦК[58].
Не здороваясь, не разводя церемоний, Никита Сергеевич сказал:
«Сложилось тяжелое положение. Мы стоим на пороге войны с Америкой. Империалисты никак не успокоятся, злыдни! Привыкли, что весь мир для них одних, что все им кланяются и на цырлах ходят. Мы не хотим войны, но уступать тоже не можем. Если мы сейчас отдадим Кубу, завтра придется отдать Венгрию[59]. Так мы все уступим, до самых наших границ! А дальше что? Советский Союз им отдать? Американцы тоже не хотят уступать. Вы можете узнать, что на уме у Кеннеди?»
«Не могу, – ответил я. – Я не умею читать мысли на таком расстоянии. Мне надо видеть человека, держать его за руку. Даже если бы Кеннеди находился в соседней комнате, я бы и тогда не смог узнать, о чем он думает».
Хрущев пришел в раздражение.
«Но мы не можем отправлять вас в Америку! – резко сказал он. – Понимаете вы это? И вряд ли Кеннеди позволит вам держать его за руку! Вы в курсе того, что сейчас происходит на Кубе?»
«Да, я читаю газеты», – ответил я.
«Турок! В газетах всего не пишут! – махнул рукой Хрущев и переглянулся с Козловым. – Дело в том, что мы поставили на Кубе ракеты средней дальности. Вот так! А чего ж? Почему американцы могут держать ракеты возле наших границ, а нам нельзя? Вот как увидят, что у них под боком наша ракетная база, мигом все поймут! Вот так мы рассуждали. Ракеты – лучшая защита Кубе, с ракетами американцы ее не задушат! Будет ли война?»
«Войны не будет, Никита Сергеевич. Американцы не рискнут начать войну…»
Тут меня повело – напряжение было настолько сильным, что я увидел ближайшее будущее.
«Послезавтра Кеннеди попросит вас убрать ракеты с Кубы, – сказал я. – За это он снимет блокаду и даст гарантии, что не станет нападать на Кубу».
«Его гарантиям грош цена! – воскликнул Хрущев, но я почувствовал, что он рад. – Американцы все такие. Сегодня говорят одно, а завтра, если им это уже невыгодно, совсем другое. И плевать они хотели на всякие там договоры и соглашения. А вы точно знаете, что это случится послезавтра?»
«Точно».
«А вы можете сказать, будет ли Советский Союз воевать с Америкой?» – неожиданно спросил Козлов.
«Если сейчас обойдется без войны с американцами, – опередил меня Хрущев, – то ее никогда не будет! Может, до них дойдет наконец, что СССР – это не бесхребетная Англия!»
Тут я почувствовал, что сильно устал, да и встреча, похоже, заканчивалась – руководители подуспокоились…»
На этом собственно дневниковые записи закончились. Ниже – фрагмент черновиков мемуаров и несколько писем, любезно предоставленных господином Шимшони[60].
Из черновиков мемуаров В. Мессинга
Валентина Иосифовна Ивановская стала моей верной ассистенткой, пришедшей на смену моей покойной жене Аиде, и останется ей еще десять лет, до самой моей смерти. Эта хрупкая, слабая на вид женщина готовит мои выступления, следит за тем, чтобы все было в порядке, ассистирует мне, следит за порядком во время выступлений, заботится обо мне.
У Валентины Иосифовны прекрасная память, лучше моей, и просто удивительное терпение. Со мной порой бывает очень нелегко, потому что я нервный, легко вспыхивающий человек – ругаюсь, кричу что попало, могу даже плеваться, совершенно по-детски. Потом я остываю, начинаю осознавать, что был неправ, мне делается стыдно за свои истерики, и я первым прошу прощения, но это все потом…
Моя покойная жена Аида терпела мою вспыльчивость из любви ко мне. Валентина Иосифовна смиряется по причине своей доброты. У нее ангельский характер, но она может быть и твердой, когда кто-то не хочет выполнять своих обязательств. А уж то, как Валентина Иосифовна ведет себя на сцене, заслуживает особой похвалы. Благодаря прекрасной дикции ее голос хорошо слышен в любом зале. Она умеет находить нужный тон, в зависимости от уровня и настроения аудитории. Я спокойно работаю с Валентиной Иосифовной, потому что знаю: на нее можно положиться.
Валентина Иосифовна появилась в моей жизни в самую тяжкую пору – после смерти моей жены. Я был тогда совершенно разбит, ничего не мог и не хотел делать, меня ничто не интересовало, было такое ощущение, будто моя жизнь закончилась, будто Аида забрала с собой все самое лучшее, что у меня было.
Моим спасением могла бы стать работа, она им в итоге и стала, но тогда я этого не понимал. Мне казалось, что я больше никогда не выйду на сцену.
Помнится, я кричал, что пуст, что во мне ничего не осталось…
Мало того, Аида была идеальным ассистентом. Представить себе, что я смогу найти хоть какое-то ее подобие, я мог с большим трудом. Сколько их у меня было, этих ассистентов и ассистенток! Мало кто из них задерживался на несколько месяцев – они мало что умели, не могли выполнить элементарных требований, не «держали» зал. Сущность моих опытов такова, что далеко не каждый человек способен стать моим ассистентом. А куда мне без него, без помощника?
Только малая часть моих опытов, примерно – четверть, не больше, может быть продемонстрирована без участия ассистента. К тому же мой помощник должен хорошо относиться ко мне и всерьез интересоваться телепатией и гипнозом. Я не стал бы работать с человеком, который плохого мнения обо мне. Да и тому, кому психологические опыты неинтересны, кто занимается ими только ради заработка, тоже не место на сцене. По крайней мере, на моих выступлениях.
Признаться, я сам не сразу поверил, но вскоре убедился: в Валентине Иосифовне сошлись все качества, необходимые моей ассистентке. Более того, она – первый и пока единственный слушатель моих воспоминаний. Я зачитываю Валентине Иосифовне даже свои дневники, а для этого необходимо полное доверие.
Во время наших первых совместных гастролей мы оба сильно волновались. Я даже больше, чем Валентина Иосифовна. Да, мы помногу репетировали, «прогоняли» выступление, но я все равно боялся: вдруг что-то пойдет не так?
А поехали мы не куда-нибудь в глухомань, где не избалованная зрелищами публика снисходительно относится к накладкам, а в Киев, культурный, столичный город, в котором мне уже не раз приходилось бывать с моей Аидой. Киевская публика добродушна, но в то же время и взыскательна.
Я приехал на берега Днепра после длительного перерыва, поэтому на первое мое выступление пришло больше зрителей, чем мог вместить зал, – люди стояли в проходах.
Валентина Иосифовна немного растерялась и три раза подряд перепутала слова «право» и «лево». Ничего страшного, сам я читал мысли Валентины Иосифовны и поправлял ее: «нет, не направо, а налево». Этот «конфуз», о котором Валентина Иосифовна вспоминает до сих пор, подсказал мне идею двух новых опытов, которые я ввел в свою программу после той поездки.
