Днём я ушёл с работы, сказав Соломону, что мне нужно к доктору. Он обеспокоился и хотел куда-то звонить, но я отговорился и ушёл.
Я пошёл к школе, где училась Ома, и ждал, пока закончатся уроки. Она вышла, в толпе других девочек, такая же, как они, все в белых гольфах до смуглых коленок. Никто не знал о её тайной жизни и тайной жизни внутри неё. Мне казалось, она не заметила меня, и я пошёл за ней по жаркой дневной улице. На углу Ома остановилась подождать, пока я её догоню. Она ничего не сказала и просто пошла рядом.
Она ничего не сказала, когда мы повернули ко мне, на Стоелманстраат. Она ничего не сказала, когда я привёл её к себе, и она молча обошла весь мой маленький дом, заглянув в каждый закуток. Она открыла все шкафы на кухне и долго смотрела в холодильник. Она никогда прежде не видела холодильник. Она думала, что я засовываю туда голову прятаться от жары.
Вечером я пришёл к Йинг и долго ждал, пока она освободится: у неё был обычный в тот день клиент, толстый ливанец со свёрнутым носом. Йинг его очень ценила, потому что он разбирался в золоте и иногда дарил ей мелкие украшения.
Я объяснил Йинг, что Ома будет жить у меня, пока не родит ребёнка. Мы договорились, сколько гилдеров в месяц я буду платить за то время, что Ома остаётся со мной. Я отсчитал купюры с красивым лицом королевы Джулианы и поцеловал Йинг и Махсури. Йинг закрыла двери дома, и мы втроём сели есть вкусный суп из рыбы с рисом и смеяться, как было всегда.
Когда я уходил, Йинг дала мне сумку с вещами Омы и её учебниками для школы. Махсури пошла со мной; она несла завёрнутую в лиловую тряпку кастрюлю с супом. Она хотела видеть мой дом.
Утром Кассовский всё рассказал Соломону да Кошта. Тот выслушал его молча, не задавая вопросов. У Летиции не было детей, и раз в полгода она ходила к слепому колдуну-боно лечиться от бесплодия. Тот давал ей круглую сладкую траву, которую Летиция жевала перед тем, как Соломон ложился к ней в постель. Летиция сплёвывала траву в жёлтый горшок у кровати и брала Соломона в себя. Под подушкой у неё лежали высушенная лапка бабуина и деревянная резная кукла с большим животом. Живот куклы больно давил Летиции на затылок, но она терпела, пока её муж не проливался внутрь горячей липкой спермой. Тогда Летиция, как учил колдун, брала комок жеваной травы из горшка и засовывала его туда, где только что был Соломон. Она вынимала куклу из-под подушки и клала её Соломону между ног. Потом Летиция на всякий случай молилась на плохом школьном иврите, прося далёкого непонятного бога о ребёнке. Соломон молча лежал рядом, зажав деревянную беременную куклу своими толстыми бёдрами. Дети у них так и не рождались.
Ома перестала ходить в школу через месяц, когда уже нельзя было скрыть растущий живот. По утрам она вставала раньше Кассовского и готовила ему завтрак. Они жили в разных комнатах, и теперь Кассовский приходил домой каждый вечер. Ома боялась впускать его в себя: она не знала, может ли это повредить ребёнку. Спросить у матери Ома почему-то стеснялась.
Иногда их навещала Йинг, принося еду в завёрнутой тяжёлой посуде. Поговорив с дочерью, Йинг уводила Кассовского в его спальню, и секс с ней был привычно радостным и беззаботным, пока Ома ела в кухне приготовленную матерью еду. Больше всего Ома любила жареный рис с маленькими речными креветками.
Махсури не приходила к ним никогда.
Соломон да Кошта рассказал всё жене, и они упросили Кассовского познакомить их с Омой. Ома отказалась куда-нибудь идти — у неё не было хорошего платья, а оба старые были теперь малы. Кассовский объяснил это Летиции. Та выслушала, кивнула и ушла.
Вечером, когда Кассовский пришёл домой, он обнаружил там Летицию и её кухарку Патти. Они принесли сумки с продуктами, и Патти гремела посудой на кухне, напевая креольские песни о плохих ушедших в море мужчинах.
Испуганная Ома в новом жёлтом платье с цветком в волосах сидела на стуле в большой комнате, не касаясь спинки. Её большой живот лежал у неё на коленях. В углу комнаты стояла деревянная голубая кроватка для ребёнка, рядом с которой хлопотала Летиция. Она производила много шума и всё время смеялась. Ома её боялась и взглядом просила Кассовского не уходить.
Летиция стала приходить каждый день, и постепенно Ома к ней привыкла. Когда Летиция узнала, что Кассовский ещё не водил Ому к врачу, она ворвалась в офис и устроила шумный скандал обоим — ему и своему мужу. Соломон вздыхал и чувствовал себя виноватым.
Он повысил Кассовскому зарплату и нанял ему в помощь старую индианку из Бомбея печатать бумаги по-английски.
Ома родила в августе, в большом госпитале на Гравенстраат. Ей оставалось несколько дней до пятнадцати, и молодой врач-голландец потребовал, чтобы пришла её мать. Йинг появилась днём, в красивой соломенной шляпе, с завёрнутой кастрюлей в руках, и никто в больнице не верил, что Ома её дочь.
Летиция была в госпитале с утра, шумно ругая тихих чёрных медсестёр, скользящих по светлым больничным коридорам. С Омой всё было в порядке, но Летиция продолжала кричать и требовала, чтобы ей показали ребёнка. Она не верила, что Ома родила девочку.
Через неделю Ому отпустили домой. Летиция приходила теперь каждый день, с утра, и оставалась до позднего вечера. Иногда она приводила с собой Патти, которая готовила вкусную тяжёлую креольскую еду, от которой у Омы болела голова. Еда пряно пахла, и вечерами Кассовский долго стоял на пороге кухни, вдыхая этот терпкий протяжный запах. После этого ему всегда хотелось женщину.
Девочку назвали Алиса. Так её назвала Ома, которая читала в школе книгу Кэрролла. Ей нравилась история о том, как можно провалиться в заячью нору, а там другой мир, где всё по-другому. Она надеялась, что так случится с её маленькой дочерью. Потом Кассовский часто думал, что это и накликало беду.
Первой, что с Алисой что-то неправильно, заметила Йинг. Она увидела это на третий месяц, когда помогала Оме её купать.
Кассовский только вернулся домой и сидел в большой комнате, которая теперь стала детской. Ома спала прямо здесь, на диване, рядом с маленькой голубой кроваткой. Йинг держала девочку одной рукой и что-то говорила Оме по-китайски, показывая на ребёнка. Ома молча слушала. Они обтёрли Алису полотенцем, и Ома стала её кормить.
Йинг смотрела на дочь и внучку и качала головой. Затем она пошла с Кассовским в его спальню и как-то рассеянно довела его до оргазма. Когда Алиса начинала плакать, Йинг замирала, прерывая любовь, и внимательно слушала её плач.
В ту ночь Ома первый раз пришла к Кассовскому в комнату. Он проснулся оттого, что она была рядом, в постели, почувствовал её упругий требовательный язык, а потом она взяла его сверху. Кассовский ещё наполовину спал, но Ома продолжала скользить на нём, и постепенно они начали двигаться вместе. Ей было больно — внутри ещё не зажило до конца, и ей нравилось, что было больно. Потом она резко вскрикнула — от боли? от наслаждения? — и упала на Кассовского, прижавшись к нему всем своим маленьким телом. Он почувствовал её горячие слёзы у себя на лице.
— Что? — спросил Кассовский. — Что случилось?
— Мама сказала, что Алиса больна, — шептала Ома мокрыми губами ему в шею. — Она сказала, что Алиса не такая, как другие дети.
Утром они понесли ребёнка к врачу, который ничего не обнаружил. Ома недоверчиво его слушала, успокаиваясь всё больше и больше.
Она рассказала это Летиции, и та начала кричать, что Йинг ничего не знает, что девочка совершенно здорова и, когда вырастет, выйдет замуж за принца.
Ома и Кассовский по субботам ходили в гости к да Кошта, где Соломон закрывал все окна в доме, чтобы на Алису ничего не попало. Он сделал Кассовского партнёром, отдав ему двадцать пять процентов всего бизнеса.
Алиса росла, и Летиция каждый день гуляла с ней в Палментуин Парк, гордо везя перед собой розовую коляску. Ома шла рядом, одетая и причёсанная как кукла. Летиция собиралась осенью послать её в Швейцарию, в колледж для девочек. Кассовский считал, что Летиция просто хочет остаться с Алисой одна.
Когда Алисе исполнилось два года, уже нельзя было отрицать, что с ней не всё в порядке. Она хотела надевать одно платье — голубое в белый горошек, которое ей купила Летиция. Когда на нее пытались надеть что-то другое, Алиса начинала надрывно кричать и кататься по полу. По утрам она укладывала все свои мелкие игрушки в прямую линию — в строго определённом порядке — и впадала в истерику, если хоть одну сдвигали на миллиметр. Алиса могла часами сидеть на полу и бить ладонью по полу в одном ритме. На прогулке она хотела идти только по одной стороне улицы, останавливаясь всегда в одних и тех же местах. Алиса не смотрела взрослым в глаза и вообще мало реагировала на окружающих. Она жила, погрузившись в свой мир раз и навсегда заведённых привычек и установлений.
— Алиса была аутичка, — сказал Кассовский. Он посмотрел на Илью, который уже доел все печенья с большой тарелки. — Ничего, скоро будем ужинать.
