Ответ: Итак, мы можем отбросить потребность в совершенных, постоянных отношениях и, здесь и сейчас, заниматься нашими реально существующими отношениями. Так?
У.Г.: Нет, извини! Вся эта болтовня о «здесь и сейчас» и тем более о «здесь и сейчас», в котором вы можете решить все ваши проблемы, это, по-моему, полная чушь. Все, что вы знаете, это отдельность и длительность, пространство и время, то есть рамки, наложенные умом на поток жизни. Но все, что происходит в пространстве и во времени, ограничивает энергию жизни. Я не знаю и никогда не узнаю, что такое жизнь. Ты можешь сказать, что жизнь это то, се, пятое, десятое, можешь дать сотни определений. Но определения не способны «ухватить» жизнь. Она подобна текущей реке. Ты берешь из нее ведро воды, разлагаешь ее на составляющие элементы и заявляешь, что река это то же самое [что вода в ведре]. Но у воды в ведре отсутствует качество потока. Как гласит дзэнская пословица: «В одну и ту же реку не войдешь дважды». Она все время течет.
Ты не можешь говорить о жизни или смерти, потому что у жизни нет ни начала, ни конца, и точка. Можно сказать, что жизнь есть, поскольку ты реагируешь на раздражители. Но что происходит, когда ты мертв? Слово «мертв» – это всего лишь определение – некое состояние твоего тела. Само тело после того, что называется клинической смертью, больше не реагирует на раздражители тем образом, каким реагирует сейчас. Вероятно, оно все еще как-то реагирует: волны мозга продолжаются долгое время после того, как происходит клиническая смерть.
Посредством своей смерти ты даешь жизни продолжение, или назови это как угодно. Я не могу сказать, что ты мертв, а только то, что ты больше не представляешь для меня пользы. Если хоронишь мертвое тело, там что-то происходит; если сожжешь тело, пепел обогатит почву; если бросишь его в воду, рыбы съедят его; если оставишь его в волчьей яме, его съедят хищники. Ты обеспечиваешь средства для продолжения жизни.
Так что ты не можешь сказать, что тело мертво. Я здесь не о метафизике говорю. Вся проблема в твоем страхе конца чего-то. Хочешь ты быть свободен от этого страха? Я говорю: «Нет». Конец страха – это конец тебя самого, каким ты себя знаешь. Я не имею в виду психологическую, романтическую смерть «твоего вчера». Твое тело, уверяю тебя, падет замертво, как только нарушится непрерывность знания.
В.: Но, как ученый, я спрашиваю себя, каковы мои обязательства перед моими соплеменниками?
У.Г.: Да никаких… Уж извини. Все, что тебя интересует как ученого, это самореализация, Нобелевская премия как конечная цель и власть. Я прошу прощения. Лично тебя, возможно, и не интересуют такие вещи. Вот и все. Я поддерживаю такого рода стремление. Конечно, вы, ученые, сделали возможными все эти технологии, обеспечивающие комфорт, и в этом смысле я, как и все те, кто наслаждается достижениями современной техники, действительно в долгу перед вами. Я не хочу возвращаться во времена прялки и телеги. Это было бы слишком глупо, слишком абсурдно. Чистая наука – это не что иное, как умозрительное построение. Ученые без конца обсуждают формулы и представляют нам какие-то уравнения. Но я ничуть не обманываюсь по поводу «марша прогресса» и всей этой чуши. Первый мой перелет в США, состоявшийся в тридцатых годах, длился больше суток; нам приходилось везде останавливаться. Позднее тот же самый перелет занял восемнадцать часов, потом шесть часов, потом три и т. д. А если сверхзвуковые самолеты будут доступны на коммерческой основе, мы сможем совершать этот перелет за полтора часа.
Хорошо, это прогресс. Но та же самая технология, что обеспечивает быстрые международные перелеты, создает все более разрушительные самолеты-истребители. Сколько таких самолетов мы используем для более быстрого и комфортного перелета из одного пункта в другой? И насколько больше самолетов мы используем для того, чтобы уничтожать жизнь и материальные блага? Это вы называете прогрессом? Я не знаю. По мере того как удобства возрастают, мы все больше зависим от них и не хотим отказываться от того, что имеем.
В определенных рамках я могу назвать это прогрессом. Я теперь живу в комнате с кондиционером. Мой дед использовал слугу, который сидел на солнцепеке и тянул
пункха, а еще раньше мы пользовались веером из пальмовых листьев. Оказываясь во все более и более комфортной обстановке, мы не хотим ни от чего отказываться.
В.: Но, конечно, некоторые имеют слишком много, и им следует отказаться от каких-то… У.Г.: Почему ты ожидаешь, что другие откажутся от всего, что у них есть? Вон тот бедняк не готов отказаться от своей крошечной лачуги, а ты ожидаешь, что все богачи откажутся от их особняков. Нет, они и не подумают сделать это. Они будут драться до последнего вздоха, защищая то, что у них есть, и угробят себя в ходе этого. Это неизбежно. Что делают дикие животные? Сначала они пытаются убежать, а потом дерутся, пока не убьют друг друга.
В.: Сэр, я бы хотел задать вам два связанных вопроса… У.Г.: А я бессвязный и несвязанный…
В.: Я осуществлю связь… У.Г.: Ладно. В любом случае я могу высказаться только с твоей помощью. Ты средство моего самовыражения.
В.: Меня интересует, почему мы стремимся к знанию. Ради самого знания, или ради человечества, или по какой-то другой причине? У.Г.: Власть!
В.: Власть? У.Г.: Власть. Мне очень жаль. Нет такой вещи, как знание ради знания или искусство ради искусства. И, конечно, это все не ради блага человечества. Знание дает мне власть: «Я знаю, а ты не знаешь». Сэр, могу я узнать, кто Вы по специальности?
В.: Чем я только не занимался, но ни в чем не достиг мастерства. Я изучал органическую химию. Потом пошел на медицинский факультет и практиковался в области химиотерапии. Теперь я провожу исследования в области генной инженерии. У.Г.: Вот видите, это Ваша область…
В.: Это не моя область. Но она меня притягивает. У.Г.: Я могу ошибаться, но я чувствую, сэр, что проблемы человека, даже психологические проблемы, можно решить только с помощью его генов. Если смогут продемонстрировать, что склонность, скажем, к воровству генетически обусловлена, к чему это приведет нас? Это подразумевает, что у человека нет свободы выбора, ни в какой сфере. Даже способность к языкам генетически обусловлена. Гены контролируют все; все наклонности, способности и способы поведения. У человека нет свободы действия. Его желание и требование свободы действия, по-видимому, и есть причина его страданий. Я вовсе не предлагаю философию фатализма, которую проповедуют в этой стране. Я ставлю совершенно другой акцент. Ну что, вернемся к вопросу генетики?
В.: Следует ли нам в таком случае проводить решительные исследования в этой области? Она предлагает огромные возможности. У.Г.: Нравится вам это или нет, они это сделают. Вы в этом вопросе не имеете голоса. Если не ты, то кто-то другой сделает это. Как ты можешь это остановить? Любой школьник знает, как они делают атомную бомбу. И по всем миру уже недосчитались огромного количества радиоактивных веществ. Они окажутся бог знает в чьих руках. Ноу-хау доступно каждому. Однажды кто-нибудь им воспользуется. Тогда у нас будут неприятности. Если ты не сделаешь этого [исследования] из-за того, что тебя останавливает некий этический кодекс, это не поможет, поскольку этот кодекс не остановит кого-то другого.
В.: Нет, я думаю, мы можем контролировать это. У.Г.: Да, но как долго?
В.: Ну, сколько сможем… У.Г.: Оттягивать черные времена? Так? Это все, что мы пытаемся делать. Но для кого? Я не пою мрачную песнь Страшного суда. Если человечество исчезнет, я готов исчезнуть вместе с ним. Но что мы можем поделать? Мы ничего не можем сделать. Это все слишком далеко зашло.
В.: Иногда я думаю, может, мы встали не на тот путь… У.Г.: Не думаю, чтобы мы намеренно выбрали неверный путь. Что-то произошло с человеческой расой, очень давно. Теперь мы представляем собой угрозу для этой планеты. Возможно, это у природы такой способ убрать со стола и начать все заново как можно быстрее. Я не вижу никакого плана природы, а вы? Мы проецируем наши собственные измышления на природу и представляем, что она мило упорядочена. Мы воображаем, что есть некий проект или план, а также такая вещь, как эволюция. Я не вижу ничего подобного. Возможно, нет никакой эволюции, кроме того, что мы видим в природе и что мы проецируем на нее. Складывая все это вместе, мы делаем предположение, что вот это развилось из того- то.
В.: Но в природе, кажется, случаются аномалии и исключения…
У.Г.: В какой-то момент процесс затихает. И после этого происходит скачок. Это мы и называем мутацией. Есть ли какая-то связь между ними? Пытаясь обнаружить за всем этим некий план, мы связываем эти две вещи и называем это эволюцией. То же самое в физике.
