(6) Страх разрушения тела и уродства. "Страх гниения".
Вот о чем надо сказать специально. Мы иногда отвлекаемся от конкретной физической формы смерти, ибо абстракция — это некий аморфный символ конца или прекращения. С абстракцией можно играть бесконечно. Но мы — люди, и в человеческом (биологическом) мире смерть — это весьма конкретная, чувственная штука. Только социум с его патологическим страхом не позволяет нам основательно продумать: что же есть смерть в нашем человеческом случае?
Буддистские монахи, пытаясь избавиться от страха смерти, годами медитировали на разрушении собственного тела во всех отвратительных подробностях. Они понимали, что не бывает смерти вообще. Бывает конкретный труп, изуродованный самим фактом смерти, с которым Время поступает омерзительно. Смерть — это ГНИЕНИЕ. Куски мокрой протоплазмы, источающей тошнотворный запах, гной, черви и иные паразиты — вот что такое смерть. Мы знаем, но отмахиваемся от этого тления под лозунгом "мало ли что будет с моим телом, когда самого меня уже не станет!"
Это отговорки. На самом деле люди чудовищно, панически боятся всякого уродства, деформации, тления. Их пугает проказа, рак кожи, ампутации и т. п. Ибо все это — символы Смерти. На них существует сильный запрет восприятия. Каждый раз, когда он почему-то нарушается, тональ испытывает шок.
Кто из вас часами рассматривал полуразложившийся труп? Если случится увидеть — помните: ЭТО ВЫ ЧЕРЕЗ КАКОЕ-ТО КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ. Гниение — обратная сторона нашей жизни. Нам следует знать ее во всех деталях. Оно не должно вызывать эмоций. Не только страха, но и отвращения, брезгливости и т.п.
Потому что все негативное, что вы испытываете, разглядывая бывшего человека, — маски страха смерти.
Безупречность настолько далека от человеческого, что принимает уродство и гниение как факты, равные всему остальному. Безупречность не выбирает.
О "страхе беспомощности" (7) мы уже говорили в его до-социальной форме. Здесь другие им-принтные ситуации, здесь изначальный страх привязывается к социальной роли, и ее реализации, к оценке, оценщику, подтверждению или опровержению. Выследить его просто — он возникает от сознательного общения с себе подобными и может обновляться на протяжении всей жизни.
(8) Страх утраты контроля и безумия. Он настолько распространен среди массового человека, что даже получил психиатрическое название "лиссофобия" (страх безумия). Во многом, это уродство и разрушение, перенесенное на психический план. Шизофреник "гниет" изнутри, прокаженный — снаружи. Иными словами, это страх смерти заживо.
Трансформировать его несложно (просто следуйте описанному выше алгоритму трансформации). Единственное, о чем надо помнить, — о связи этого страха с социальностью в самом широком виде (а значит, с ЧСВ и жалостью к себе). Сегодняшний мировой тональ слишком часто деформирует изначальные понятия и символы. Иногда сойти с ума — это не столько потерять свою личность, сколько потерять социальную роль, имидж, уважение, престиж и т. п. Страх не справиться с ролью (ответственностью, оказаться "неудачником") — вот движитель страха безумия. Ибо контроль и адекватность превратились в манию социального человека. А всякая причуда — повод для недоверия и подозрительности. Об этом аспекте страха безумия нам придется говорить в разделе, посвященном чувству собственной важности.
"Смерть — советчица"
Этот, очевидно, довольно древний прием толтекских воинов относится к простому, но эффективному способу перепрограммирования.
Если выражать идеи трансформации тоналя языком программ и программирования, то следует иметь в виду, что триггером (включающим механизмом) программы является символ-импринт либо последовательность, которую в нейролингвистическом программировании именуют "якорем".
Каждая конкретная программа реагирования и поведения может быть усилена или ослаблена, нейтрализована либо трансформирована. В первых двух случаях ядерный символ-импринт превращается в цепочку импринтов. Поскольку наша психика может содержать большие констелляции и последовательности импринтов. Чаще всего такие совокупности становятся цепочками; каждый следующий символ, вошедший в структуру в мгновение импринтной уязвимости либо подтверждает предыдущей (и этим усиливает его воздействие), либо отрицает (и этим ослабляет реагирование).
Далее следует исполняющая часть программы и, наконец, часть обратной связи (сюда относится оценка эффективности предыдущих программных действий и завершающее впечатление. Это впечатление настолько значительно, что может превратиться в новый импринт, служащий усилению или ослаблению программы). Разумеется, тональ человека прежде всего работает на подтверждение импринтированного в первые годы жизни опыта.
Надо сказать, что в значительной степени и по сегодняшний день практическая психология предпочитает иметь дело с исполняющей частью программы поведения. Тому яркие примеры — эрик-сонианский гипноз, НЛП, гештальтпсихология и та аморфная область психотерапии, которую принято назвать "традиционной". Все они, видимо, полагают последовательности реакций и действий, условные рефлексы, акцентирование волевых способностей человека ("взять себя в руки", "вспомнить о долге, о семье, о близких" и проч.) — наиболее податливой частью внутреннего мира человека. При этом их успехи вовсе не внушают оптимизма.
Аналитическая психология обращается к символам и содержаниям, то есть к триггерам поведенческих программ. И этим чаще всего ограничивается. Пытая клиентов детскими воспоминаниями и ассоциативным допросом, эти психологи много узнают о субъекте, но по-прежнему мало изменяют его. И проблема здесь не только в неполном представлении о психологическом механизме, но и в тех областях, с которыми психотерапевт и аналитик (каким бы талантливым он ни был) принципиально ничего сделать не может. Ибо человек попросту не хочет меняться. Даже в том случае, когда он глубоко несчастен, ужасающе не адаптирован, когда его психологические дефекты грозят полностью разрушить личность: Тональ предпочитает неизменность и бесконечное самоподтверждение. Можно, подобно нашим психологам, испытывающим влечение к мифологии, приписать человеку страсть к смерти, но это лишь метафора, красиво называющая проблему — кому от этого толк? Человек по-прежнему живет и выживает, терзается и медленно убивает себя, не переставая уповать на спасение.
Перепрограммирование, которое используют толтекские воины, идущие к безупречности, опирается на символы-импринты, которые формируют триггерную цепочку подтверждений. Эти символы вторичны по отношению к ядерному импринту и в большей мере связаны с осознаваемыми восприятиями и ситуациями.
В случае со "смертью-советчицей" это работает приблизительно так:
(1) Непосредственно за самим страхом смерти (базальным комплексом) стоит импринтированное усиление — запреты на восприятие, мотив убегания от опасности, импринт "симуляции комы" или "маленького ребенка", разрешение ситуации через агрессию.
Мы уже говорили, что все полюбившиеся тоналю сценарии реагирования и поведения служат единственной цели — устранить психологически неприемлемое переживание. В этом смысле тональный аппарат ведет себя, как обычный дебил или как наркоман, способный совершать действия лишь для того, чтобы избавиться от невыносимой "ломки". Переживание страха смерти подобно абстиненции наркомана или страшной зубной боли в кресле дантиста. Ситуация НЕМЕДЛЕННО должна быть изменена таким образом, чтобы переживание исчезло — вот ведущий сигнал тоналя в случае посягательства на его базальный комплекс.
(2) Обращение к символу "смерти-советчицы", прежде всего, разрушает запрет на восприятие, во-вторых, не допускает симуляции комы и агрессию (как и всякое хаотичное, непродуманное поведение). Пользуясь уже описанным алгоритмом трансформации комплекса, мы условно принимаем новый компонент ("смерть-советчица") за основной и начинаем а) пристально изучать его, б) вычленять основные компоненты, в) принимать его сначала семантически, а затем и чувственно. Для этого мы можем осознанно пользоваться известной толтекской метафорой, что "смерть находится за левым плечом каждого из нас".
Начинать лучше со снятия запрета на восприятие. Пристальное созерцание этой пары, которая вечно у нас перед глазами (смерть и смерть-советчица), должно открыть как два вида чувственно-эмоциональных переживаний по одному и тому же поводу (что уже, по сути, является не-деланием стереотипа), так и двух способов действия в ответ на работу страха смерти. Испугаться или понять причину страха? Бежать или наблюдать? Разозлиться или сосредоточиться?
Первая реакция тоналя на раздвоенность символа — неподвижность. Надо иметь в виду, что это никакое не бесстрашие, а еще одна ловушка. Так как неподвижность через несколько мгновений может включить паттерн имитации комы. Покой перейдет в апатию, осознание сожмется, а тело примет одну из инфантильных защитных поз и победа над страхом смерти станет простым ожиданием смерти. Но разве ЭТО советует нам смерть?
