– Тебе, мой милый друг, – обратился Владыка к Наталье Владимировне, – тебе путь многотрудный. Ты выйдешь отсюда, ибо сила моя, то есть передаваемая тебе непосредственная забота Великого, тебя вводит в русло тех гонцов Его, что могут нести Его миссию Земле. Но так как ты сама – в мелочах дня, в единении с людьми – еще не можешь добиться полного и нерушимого спокойствия, то жизнь твоя и будет двойственна. Небу ты будешь служить в верности до конца, людям – всегда будешь искать раньше, где прыгнуть, как тигр, а потом уже сообразишь, что твои тигриные силы не по плечу мягким и ласковым собакам, кошкам и лошадям, окружающим тебя. Выходя отсюда, прости всем людям, кто до сих пор тяжко ранил тебя. Пойми, что и ранили тебя только потому, что б тебе нет спокойствия. И еще пойми, что это качество легкой возбуждаемости мешает жить всем, кто по законам кармы должен жить с тобой в непосредственной близости. Всякая рана, всякая обида, наносимая тебе, есть отклик твоей собственной работы среди людей. Учти это навсегда. Теперь обоим вам и всем, вошедшим с вами сюда, пора двинуться в обратный путь, к труду среди людей. С той минуты, как вы сюда вошли, по современному вам счету земли прошел ровно год.
Услыхав эти последние слова Владыки, оба мы с Натальей Владимировной превратились в соляные столбы. И, должно быть, мы представляли такое уморительное зрелище, что даже на вечно серьезном лице Владыки мелькнула улыбка. Ничего больше не сказав нам, ВладыкаГлава нажал небольшую пластинку на одном из своих столов. Раздался очень мелодичный звук, как бы удар очаровательно звеневшего колокольчика, за ним другой, третий – все в мажорном сочетании сплелись в какую-то прелестную музыкальную фразу.
Улыбнувшись все еще продолжавшемуся нашему остолбенению, Владыка объяснил нам, что вызванная колокольчиками музыкальная фраза была сигналом всем обитателям лабораторий стихий Владык мощи к выходу наружу, в тот дворик, где Владыки впервые встретили нас.
С этими словами Владыка взял посох в руки, и я поразился форме, тяжести, драгоценности и, вместе с тем, изяществу этого необыкновенного предмета. То, что Владыка назвал своим посохом, на самом деле заслуживало скорее названия булавы. В верхнюю часть булавы с огромным золотым шарообразным окончанием был вделан такой большущий алмаз, и бросал он такие невероятного блеска искры и лучи, что каждый раз, когда они проносились мимо моих или Натальиных глаз, нам приходилось закрывать их рукой.
Вокруг этого алмаза сидело семь тоже громадных выпуклых камней, соответствовавших цветам семи башен лучей. Весь посох был золотой, и на нем был изображен змей, обвивший его, как выпуклое изваяние. На всем посохе шли надписи и фигуры, значения и смысла которых мы не понимали.
– Когда придешь сюда в последний раз, чтобы унести знание еще о двух стихиях, которыми ты не был в силах овладеть сейчас, тогда узнаешь, что за посох у меня в руках, каков его смысл и значение в деле труда на благо людей, – сказал Владыка, обратившись ко мне. – Теперь же, – продолжал он, повернувшись к нам обоим, – унесите последним моим заветом вечную память о том, что только человеку в полном самообладании открывается путь Вечного. Только в верности до конца достигается то бесстрашие, где человек может вступить в сотрудничество со Светлым Братством. Только овладевший этими двумя качествами может увидеть, где начинается и кончается серый день человека и кто разделяет его с человеком в его условиях окружения. Будьте благословенны! Будьте благословенны за то, что вы очистили в себе Единого так, что Светлое Братство могло провести вас сюда для извечно назначенного Любовью момента свершения человеческих судеб. Будьте благословенны за то, что мы могли передать людям через вас часть тех новых знаний, что настала пора раскрыть их жаждущему духовному взору. Будьте благословенны, как первые вестники нам нашего освобождения и прощения. Хвала небу и земле, хвала им, как Труду Вечного, и хвала вам в числе всех трудящихся. Примите нашу благодарность; и вечное слияние наше с вами в труде да будет в мире и усердии на благо всему живому. Да потечет труд ваш так, как видит и слышит Учитель ваш; да потечет верность ваша по стопам его, как и наш труд и верность да будут вовеки только отражением Света Вечного.
Владыка повернулся к выходу, остановился у огромной рамы двери, где огонь горел теперь совсем низкий, бездымный и ничуть не страшный.
Мы вышли во дворик, где все остальные Владыки уже ждали нас, стоя в первоначальном порядке и имея каждый перед собою своего ученика. Владыку-Главу все приветствовали низким поклоном, на который он ответил, за ним ответили и мы. Он указал нам занять свои места и поднял высоко вверх свою булаву. Раздался сильный треск, и через минуту на громадном алмазе ее засияла пятиконечная звезда.
Владыка-Глава занял свое центральное место. Он опустил посох, держа его в правой руке и опираясь на него, поднял левую, как бы подавая знак всем Владыкам. Они – а вслед за ними и мы – опустились на колени, и раздался снова тот гимн Жизни, который пели Владыки в первый раз, у дверей их лаборатории.
Не знаю, сколько времени на этот раз пели Владыки. Не знаю, что делалось вовне. Я был в часовне Радости Великой Матери. Я благоговейно благодарил Ее за все милосердие, мне ниспосланное. Божественная фигура вновь подала мне свой живой цветок, и я услышал голос:
– Теперь пойди в часовню Скорби и принеси туда цветок моей Радости и утешения. Во встречах серого дня не важно слово человеческой философии. Важно слово утешения, чтобы мог человек отыскать в себе путь ко Мне. Я – не судья, Я – не предопределение, Я – не неизбежная карма. Я – Свет в человеке, его Радость. Ко мне нет пути через помощь других, но только через мир в самом себе.
Когда я очнулся, Владыки исчезли, и передо мной стоял И. Он протягивал мне руки. Я бросился в его объятия. Сейчас я не был уже тем мальчиком, что тосковал о нем в Константинополе и бросался ему на шею, как соскучившийся по своему хозяину дог.
Теперь я обнимал моего друга-наставника, как луч и путь того Света, что он мне открыл; как Божественного Вестника, которым он для меня был; как часть всей вселенной, которую я мог в его образе познать, обнять, благословить и перед Ней в благоговении склониться.
Все та же сила радости, особенного мира и счастья охватила меня и на этот раз, когда я прильнул к его груди, которая охватывала меня всегда, во все моменты физической близости с ним. Но на этот раз я ощущал ярче на себе его духовную мощь. Я не испытал более того содрогания всего организма, которое раньше бывало первым ответом моего проводника на всякое прикосновение И.
Теперь я почувствовал, что весь мой организм напрягся: по всему спинному хребту, ногам, рукам, голове шел сильный ток, отдававшийся – на мое ощущение
– как бы некоторым гулом, вроде того, который испытываешь, когда стоишь рядом с сильной машиной, пущенной в работу, на движение которой все вокруг отвечает ритмическим, мелким, частым и сильным дрожанием.
Это дрожание всего моего организма было сейчас таким экстазом счастья! Я сливался в моей силе с какой-то частью силы И. и ощущал это слияние как счастье полной гармонии с ним.
Я не нуждался теперь ни в каких словах И. Я в одно мгновение понял, что И. одобряет все мое поведение у Владык. Я понял, что и сила моя духовная, так гармонично слившаяся с силой моего дорогого Учителя, очистилась и выросла, и только потому я мог влиться в его чудесные вибрации. Я был принят им вновь с еще большей сердечностью в еще большую близость.
– Мой мальчик, ты уже перерос меня, – шутливо сказал мне И. – Вскоре ты и в самом деле станешь Голиафом, если так будешь продолжать. Пожалуй, тебе довольно расти, а то будешь чересчур привлекать внимание людей на всех улицах, по которым придется ходить, – улыбаясь, говорил он мне, и я прекрасно понимал, что он говорит мне эти шутливые слова, чтобы дать мне время справиться с моим экстазом счастья.
Я всей глубиной души сосредоточился на образе Великой Матери, давшей мне свой первый привет при моем возвращении в мир; я прижал к груди Ее новый цветок и только теперь увидел, что прежнего, который я носил на груди привязанным к черному алмазу Венецианца, не существовало. Не существовало и самого черного камня, а вместо него на тончайшей цепочке сверкал на моей груди крупный камень, бросая радугу лучей, – электрический камень.
Очевидно, во время тайной беседы, объясняя мне мое поведение по отношению к темным силам, Владыка-Глава снял с меня черный камень и надел мне на шею подарок от себя. Мысленно поблагодарив его, я спрятал цветок на Груди, Благословил свое новое вступление в жизнь и труд и посмотрел на всех своих товарищей, возвращавшихся вместе со мной к новому служению людям.
Часть моих друзей уже поздоровалась с И. и стояла возле него, блистая свежестью, мужеством и красотой. Часть еще ждала своей очереди, а в эту минуту перед И. стоял Бронский, восторженно глядя на него и низко ему кланяясь.
